За Рифейскими горами

У подножия горы Кияшки, среди нагроможденных груд камней, знал Захар одно местечко, где произрастал золотой корень. Каждый год ходил туда Захар, чтобы заготовить на зиму это чудесное растение. Ему неспроста приписываются целебные свойства. Сибиряки с незапамятных пор имели его в домашней аптечке, применяя при лечении кожных, сердечно-сосудистых заболеваний, туберкулеза легких, переломов костей и многих других болезнях, ценя как благотворное общеукрепляющее средство.

Из корневища золотого корня жители тайги готовили, как спиртовую настойку, так и сушили мелко нарезанные корневища в тенечке, готовя из них в зимнее время целебные отвары.

Захар Ашпуров готовил настойку испытанным деревенским способом – на самогоне. Зимой, когда трескучие морозы и вьюжные метели загоняли старика в дом, употреблял он ежедневно по одной-две капельки заветного зелья. Конечно же не все старческие хворобы исчезали как по мановению волшебной палочки, но Захар чувствовал себя намного свежее и бодрее, и за замерзшим оконным стеклом, разрисованным причудливыми зимними узорами, мерещилась старику грядущая весна с ее первой звонкой капелью.

Захар и Матюша пробирались по узкой лесной тропинке, перевитой выступающими корневищами сосен. Свисающие ветви с царапающимися иголками смыкались над их головами, норовя стянуть с человека последнюю рубаху, подтверждая этим, что тайга не только согревает и дает приют заплутавшему страннику, а раздевает и разувает иного двуногого гостя. Полкан с его пышной шубой мог по этому поводу не расстраиваться. Он плелся следом по тропинке, давно забыв о ускользнувшей глухарке, мечтая лишь о том, как бы скорее попасть на родимый двор с задирой-петухом.

Такова она наша грешная жизнь. Что имеем не храним, потерявши плачем. Так что терпи Полкан.

Собака, словно услышав ободряющие слова, оживилась, и обежав по опавшей хвое Захара и Матюшу, потрусила впереди них легкой рысцой по лесной тропинке. Неожиданно она остановилась. Уши дворняжки встали торчком, внимательно вслушиваясь в только ей внятные шорохи. Матюша заглядевшись, по неосторожности налетел на остановившуюся собаку, Захар соответственно на Матюшу, почти как в сказке «Репка», в точности наоборот.

Развеселившийся Матюша обернулся к дедушке, пожав извиняюще плечами, что это мол Полкан зазевался. Захар же отреагировал совершенно по-иному. Он стоял, вслушиваясь в тишину летнего леса, пытаясь определить, что же могло послужить причиной беспокойства собаки. Жизнь в тайге научила его осторожности. Там ты можешь положится только на себя и твоего верного четвероного друга. Полкан все еще стоял, как вкопанный, втягивая вздрагивающими от возбуждения ноздрями какой-то неведомый, чужой запах. Захар напрягся. Они были недалеко от деревни, но все же. Нынешним летом мужики уже видели медвежьи следы неподалеку от этого места. Не хватало еще без ружья, с малым дитем, напороться на медведя. Черт меня дернул взять эту тропинку. Никуда бы золотой корень не делся. Сходил бы завтра, али еще когда.

Все эти мысли пролетели в голове старого камасинца в несколько мгновений, пока Полкан не удостоверился в предположениях и расслабив сжатое в пружину тело, завилял дружелюбно хвостом, давая понять, что приближающее к ним нечто не представляет опасности.

Фу, пронесло! Захар отер рукавом рубахи вспотевший лоб. Никак люди по тропе идут. Вишь Полкан как хвостом-то наяривает!

Словно в подтверждение словам Захара, послышался хруст веток под ногами приближающихся к ним путников и минутой позже на небольшую лесную прогалину вышли два человека. Они тоже были удивлены неожиданной встрече. Полкан выбежал вперед, облизал руки шедшему впереди суховатому старичку с посохом и встав на задние лапы пытался лизнуть ему лицо. Старик был тоже рад видеть нечаянно встреченных старых знакомых. Его попутчиком была скромная старушка. В ее руках находилась ивовая корзинка из которой выглядывали пучки каких-то трав. Одета она была так, как одеваются русские женщины в деревнях. Длиннополая юбка, ситцевая кофточка и разумеется обязательный головной платок. Как же простоволосой за ворота выйти. Нет, нет, добропорядочная женщина такого себе не позволит. А встреченная нами на лесной тропинке бабушка была действительно уважаемой всеми односельчанами, от мала до велика, добропорядочной женщиной. В Чаловке ее величали – Марфой-целительницей.

Неспроста получила она свое прозвище. Ходила за Марфой слава по всем окрестным деревням, что излечивает она бескорыстно всякого приходящего к ней немощного и страждущего. Знает всякие целительные травы и коренья, из которых готовит целебные снадобья, порошки, притирки, отвары и еще только бог знает что. Слава та была, вне всякого сомнения, заслуженной. По достоинству звалась деревенская знахарка Марфой-целительницей. Много целебных трав знала эта умная, немногословная женщина. Сама собирала травки и коренья по окрестным лесам, зная все укромные места, где она может найти то, или иное растение. Попутчик ее, так любезно встреченный Полканом, не приходился Марье-целительнице ни сватом, ни братом, ни тем более мужем. Седовласый старичок, так бурно облобызанный Полканом, находился в деревне Чаловке на положении ссыльного вольнопоселенца.

Иван Никанорович Воротников проживал до высылки в Сибирь в столице Российской империи. Скромный фельдшер посещал нелегальный кружок, возникший после раскола организации «Земля и воля». Ничем особенным фельдшер Воротников не выделялся, сидя себе тихонечко на еженедельных сходках в уголке полутемной комнате особняка негоцианта Брегмана, где у керосиновой лампы, под аккомпанемент кипящего самовара бушевали пламенные речи революционных агитаторов, требовавших в числе прочего передачи земли крестьянам и заводов рабочим. Еженедельные сходки закончились одним зимним днем, когда по доносу провокатора, все члены кружка были арестованы полицией, и после скорого суда, отправились по тюрьмам да по каторгам. Фельдшеру Воротникову было сделано послабление. Как пассивному слушателю определили ему в качестве наказания ссылку в Сибирь сроком на десять лет. Так и попал фельдшер Иван Никанорович Воротников, как государственный преступник, пошедший «упротив царя-батюшки» в достославную деревню Чаловку. Поначалу местные крестьяне отнеслись настороженно к чужаку, первому «политическому» в их деревне, но со временем пообвыклись.

Ссыльный фельдшер жил на квартире у Марфы-целительницы. Так вот и получилось, как-то само собой, что в деревне Чаловке под одной крышей обосновались два целителя. Марфа-целительница, с устоявшейся репутацией деревенской знахарки, и городской «фельшер» Иван Никанорыч. Именно так звали его все в деревне. Многие говорили просто «фельшер». Оно и верно. Коротко и ясно.

Уже давно закончилась ссылка Ивана Никаноровича Воротникова и он мог бы вернуться в Северную Пальмиру. Но прикипел душой и телом к неприхотливому крестьянскому быту, оставшись в сибирской деревеньке навсегда. Да и не было у него никого родных в Петербурге. Стоит ли возвращаться к разбитому «народовольческому корыту»? Идеи российского народовольства разбились и в Чаловке о толоконные мужицкие лбы. Поначалу пытался Иван Никанорович просветить местных мужиков, в смысле – земля крестьянам. Мужицкая реакция его полностью обескуражила.

– Че ты толмачишь Иван Никанорыч, землю крестьянам? Да мы сами себе скоко нужно отрежим! Вон она родимая, вся нашенская!

Непросто объяснить сибирскому крестьянину деревни Чаловки, живущему испокон веку на дедовской заимке идеи партии «Народная воля», считавшей своей главной задачей «политический переворот с целью передачи власти народу», когда в мужицком кодексе деревни Чаловки всего лишь три пункта.

Пункт 1. «до царя далеко, до бога высоко»

Пункт 2. «хозяин-тайга, медведь – прокурор»

Пункт 3. Во всех остальных случаях не подпадающих под действие пунктов 1. и 2., пойти к своему (при отсутствии к чужому) свату, выпить с ним как следует самогонки и закусить малосольными харюзьями[68 - Сиб. хариус. Малосольный хариус относится к числу сибирских деликатесов.].

Примерно так объясняли народовольцу Воротникову местные крестьяне доморощенную «политическую программу». А по поводу пункта 3., мужики в один голос утверждали.

– Иван Никанорыч, все хлопоты, как рукой сымет! Не раз спробовано!

Народоволец Воротников отошел от политической программы партии народовольцев, посвятив жизнь служению народу – леча сопливых крестьянских ребятишек, разрешая от бремени деревенских баб и прикладывая деревянные дощечки к переломам рук бородатых и матюгающихся мужиков.

– Надо же так! Ковал кобылу на кузне! Как вдарила! Хорошо хошь не в грудь! Ух и язва!

После фиксирования кисти руки, поврежденной при ковке копыт савраски, крестьянин подпадал при решении насущных проблем под пункт 3 «кодекса деревни Чаловки». Но на этот раз он пил не со своим или чужим сватом, а с «фельшером». Иван Никанорыч, человек интеллигентный, не мог выставить за дверь говорливого посетителя с бутылкой мутной самогонки. Выпив ради приличия глоток подозрительного зелья, он терпеливо выслушивал петиции назойливого пациента, бесконечно сочувственно вздыхая и произнося.

– Ох батюшки! Неужто на самом деле досточтимый Сидор Филимонович!

Мужики же, польщенные обществом «фельшера», бахвалились после редких посещений «приятельскими отношениями» с Иван Никанорычем.

На самом деле Иван Никанорович имел в деревне две родственные души. Одной из них была его хозяйка Марфа-целительница. Они жили под одной крышей уже почти двадцать лет. Их отношения были лишены какой-либо подоплеки и являлись чисто пуританскими. Хотя в деревне какая-то зловредная бабенка пускала сплетни, о якобы «сожительствующих фельшере и знахарке Марфе», но все эти домыслы не имели под собой никакой основы. Марфа-целительница, женщина строгих правил, имела в селе незапятнанную репутацию.

Будучи еще молодой девицей, влюбилась Марфа в парня из соседней деревни. Дело шло к свадьбе. Но видно не судьба. Незадолго до свадьбы, дело было поздней осенью, парень напоролся на не залегшего медведя-шатуна. Марфа, узнав о смерти своего суженого, дала себе слово на всю жизнь остаться верной девой. Слово она сдержала. Живши одна, пристрастилась к врачеванию, где от деревенских бабок-знахарок, где сама, она изучила всю зеленую аптеку Саян. Леча страждущих, славы не искала. Она сама нашла ее. После того, как у нее поселился Иван Никанорович, ведавший «по науке» название болезней и методы их излечения, появился у Марфы и оппонент и соратник в одном лице. Дополняя друг друга, они превратили маленький домишко Марфы в деревенскую аптеку. По стенам висели пучки различных целебных трав, на полках стояли кульки с порошками, бутылочки со снадобьями, отчего в доме царил особенный, неповторимый аромат. Много целебных трав знала Марья-целительница, от знаменитого маральего корня, широко применяемого еще сибирскими шаманами, до гриба чаги, используемого в народной медицине Сибири с XVI века, при лечении злокачественных опухолей и при желудочных заболеваниях.

Захар Ашпуров тоже ведал многие травки, но с Марьей-целительницей ему было конечно не тягаться. Но и доставшейся ему ролью доморощенного лекаря, Захар был вполне доволен, потребляя зимой целебные капли настойки золотого корня.

Во время короткого разговора Захар скосил глаз в корзинку Марфы-целительницы. Иван Никанорович и знахарка пришли с той стороны, где находилось заветное местечко Захара. Среди пучков целебных трав, находящихся в корзинке лучшей знахарки во всей округе, золотого корня не было. Его ни с чем не спутаешь. Да и пахнет он свежесобранный так приятно розовым маслом. Значит не знает Марфа то место, успокоил себя Захар.

Заветные места, будь то грибные, ли ягодные, или вот к примеру, где росли лекарственные травы, деревенские жители не доверяли никому. Доходило даже до того, что родственники скрывали друг от друга свои укромные местечки.

Расставшись со знахаркой и «фельшером» Ашпуровы прошли еще немножко по тропинке ведущей в деревню и свернули возле приметной кривой лиственницы в сторону. Теперь они шли по мелколесью, приближаясь с каждым шагом все ближе к горе Кияшке. Вскоре Захару и Матюше пришлось обходить большущие гранитные валуны, валявшиеся поодиночке и беспорядочными кучами у подножия горы. За одним из таких каменных колоссов, сброшенным Кияшкой с могутных плеч, открылась вдруг небольшая полянка, где и произрастала цель их небольшого путешествия. В тенистой ложбинке, между обломков камней, росли кучками прямостоящие стебли с продолговато-яйцевидными мясистыми листьями, украшенные сверху пушистыми желтыми соцветиями. Эта и была родиола розовая, известная в Сибири под названием «золотой корень». Захар, подойдя к первому растению, остановился, примериваясь с какого края ему будет ловчее выкопать корешки, не нанеся большого вреда. Каждый год приходил он сюда, накапывал себе лечебного снадобья, думая при этом о годе грядущем. Не жадничай, а то хапнешь разок, потом на следующий раз копать нечего будет. В Саянах конечно того «золотого корня» навалищем растет, так а как туда добраться?

Примерившись, Захар подкопал стебель, ухватился за корневище и осторожно потянул его наружу. Словно золотая змейка, сбрасывающая c себя старую шкуру, появился на поверхности земли первый корешок. Матюша вытянув шею, наблюдал за руками дедушки. Он даже забыл на мгновение, что прямо над их головами, на склоне горы, за угрюмой скалой, находится могила старого отшельника. По дороге сюда мальчик то и дело задирал голову и с опаской поглядывал на огромную скалу, свисающую над скалистым обрывом. Ух как страшно!

Захар похоже не заметил беспокойства ребенка, думая только о «золотом корне».

Вот он, голубчик! Следующий! Как прекрасно!

Накопав достаточное количество, Захар обернулся к внуку и подал ему один из выкопанных корешков.

– Разломи Матюша, понюхай!

Внук замер в нерешительности, не зная, как ему обойтись с полученным от дедушки корешком.

Захар надломил и растер между пальцами один из добытых им корешков. В свежем лесном воздухе запахло ароматом лавки восточных благовоний, запахом роз. Захар поднес к носу Матюши, понюхал сам. Хорошо! Ой как дивно-то пахнет!

У ног Захара крутился всеми забытый пес Полкан. Ему похоже запах родиолы розовой, сибирского «золотого корня», пришелся не по нраву. Полкан отошел в сторону, лег на живот, закрыв нос лапами. Ух и запашище! Хоть топор вешай. Нет, лакомая косточка с лохмотьями мяса все же пахнет намного ароматнее, решил по-собачьи мудро Полкан.

Сложив добытые корешки «золотого корня» в дорожную котомку, где уже лежали выкопанные прежде луковицы саранки, Ашпуровы тронулись в обратный путь. Захар поднял голову, и посмотрел вверх. Нет, ни на могилу старого отшельника. Только сейчас он заметил, что они припозднились, и им пора поторапливаться домой. Ваня с Марьей вернутся с покоса, а я ничего не сготовил к ужину. Вот лешак старый. Скорым шагом дед с внуком удалялись от мрачно нависшей над ними скалы, там, где нашел свое последнее пристанище отшельник.

Много лет прошло с той поры, как умер тот безымянный отшельник, более 80 лет тому назад, а крестьяне из Чаловки и других окрестных деревушек берегли в воспоминаниях и рассказах-небылицах память о нем.

Пока он был жив, чурались его все. Как только не кликали – чернокнижник, колдун, богоотступник. Лишь одна богобоязненная баба из Чаловки посещала тайком заросшего сивым волосом отшельника. Сердобольная женщина приносила ему когда покушать, когда, какую-никакую лапотину.

В один из летних дней по деревне разлетелась молнией весть – «чернокнижник помер».

Деревенский староста, собрал группу мужиков и баб, и они отправились к пещере, где жил отшельник. Добравшись до места, долго толпились они у входа, не решаясь войти, пока староста, высокий благообразный мужик, не выдержав, крякнул с досады, стянул с головы картуз с надломанным лаковым козырьком, размашисто перекрестился и вошел первым.

Слухи оказались верными. Отшельник лежал мертв в углу пещеры.

Крестьяне, последовавшие примеру старосты, сгрудились за его спиной в кружок, разглядывая пещеру широко раскрытыми глазами. Привело их сюда любопытство, хотелось им взглянуть на бытие отошедшего в иной мир затворника. При жизни, они обходили далеко стороной его скудную обитель – пещеру с закопченными стенами и лежанкой, сколоченной из грубых, колотых сосновых плах, на которых лежала охапка полуистлевшей соломы. Стол, вернее уж подобие стола, да листвяжная чурка, выполняющая роль табурета, дополняли интерьер жилища анахорета. Сам он, до невозможности исхудавший, костлявый, обтянутый желтой, похожей на пергамент кожей, лежал скрючившись в углу пещеры. Пришедшие к пещере анахорета жители Чаловки, а смелых набралось с дюжину, испуганно крестились, при виде умершего отшельника. Одна из деревенских баб прошептала.

– Ой господи, дык он на корню совсем высох! Вишь, как довел себя-то своими молитвами. Прими, Господи, раба Свово в месте спасения, на которое он надеется по милосердию Твому! Аминь!

Вся одежонка отшельника была изорвана и представляла из себя сплошные лохмотья. На правой его ноге находилась прикованная пудовая гиря. Железный обруч, к которому была прикреплена гиря, оставил за прошедшие десятилетия страшный багровый рубец и лохматящиеся струпья кожи. Было просто немыслимо, как живой человек, мог вынести такие, добровольно причиняемые себе страдания.

На столе лежало несколько книг. Потрепанные страницы красноречиво говорили о том, что их владелец провел много времени над изучением священных писаний. Одна из книг выделялась дивной обложкой. Деревянная, обтянутая тисненной кожей, с двумя замысловатыми медными застежками.