Эшафот и деньги, или Ошибка Азефа

– Малышка, тебе надо, чтобы наши животы были пустыми, как духовой инструмент? Пролетарии не придут нас накормить, а если придут, так для того, чтобы устроить еще один еврейский погром. Кстати, сам Карл Маркс жил в буржуазной роскоши, у него было два десятка слуг, три громадных дома…

– Ах, где святые идеалы? Евно, вы их попираете. Что вы скажете на это несчастье?

Азеф начал сердиться по-настоящему. Он прошипел:

– Ты, Люба, училась в Европе, но у тебя такое местечковое произношение, словно ты всю жизнь провела в Одессе или, хуже того, в Могилеве. Избавляйся от этого. А где твоя красота, которая когда-то меня так поразила?

Он сказал правду, а правда всегда ранит больно. Люба зашлась в рыданиях, ее всю трясло. Азеф не выносил женских слез. Он поцелуем заткнул рот Любы и после паузы с притворным смирением сказал:

– На Солянке, в Малом Ивановском переулке, я смотрел двухкомнатную квартирку в подвале. Там жил сапожник, и он недавно с перепою повесился. В квартирке стены мокрые, по ним ползают какие-то отвратительные насекомые, – показал пальцами, – брр, дневного света почти не видно, только в узкое окошко над тротуаром ноги в сапогах и туфлях – шмыг-шмыг, шмыг-шмыг! А вечером – представь картину! – какой-нибудь пьяница мочится в наше окно. Ну и что? Он ведь пролетарий, ведущий класс революции, ему дозволено. Замечательное жилье, потому что хуже не бывает! Тебе, малышка, там понравится. Давай завтра утром сходим на Солянку и снимем эту замечательную трущобу. Если у нас туберкулез легких начнется, ну и что? Зато заживем по-пролетарски, не стыдно будет посмотреть в глаза Житловского, Аргунова, Чепика и остальных товарищей-социалистов! Впрочем, нашему малышу нужен свежий воздух, на лето я хочу снять дачу. Ты, моя рыбка, не возражаешь?

Люба упрямо повторила:

– Завтра будем искать другого жилья.

Азеф облегченно вздохнул:

– Вот и отлично! Только за тридцать рублей, что я тут плачу, ничего удобного не найдем. – Он опять прильнул к ее губам и опрокинул Любу на диван. Она, как всегда, отдалась со страстностью влюбленной, исступленно, забывая всяческую стыдливость.

Перемирие состоялось.

* * *

Азеф рассудил верно. Люба быстро смирилась и с камином, и с коврами, и даже с фальшивым Айвазовским в золотой раме. Не сошлись только в одном.

– Этих девок, прислужниц капитала, чтобы в квартире моей не было! – Люба сказала резко, не поспоришь. Она откровенно ревновала мужа.

Пришлось отказаться от услуг девиц, которые мыли квартиру, наводили порядок, готовили еду. Азеф малость расстроился: уж очень хороши были эти деревенские дурочки! Но утешился мыслью: «Пройдет немного времени, и Люба сама вернет их обратно. И потом, девицы все равно под боком, в клетушке на первом этаже…»

…Люба была неряхой. Это что-то вроде тяжелой и неизлечимой болезни. По этой печальной причине квартира сразу приобрела неважный вид. На стульях и на полу были разбросаны одежда, детские вещи, игрушки, книги, а рояль стал подставкой для мусора. Обувь теперь валялась в прихожей нечищеной, брюки Азефа никто не гладил, раковину завалили немытой посудой. Использованные пеленки валялись по всей квартире, и от них несло мочой.

Азеф поначалу сдерживал гнев. Он весьма мягко пытался вразумить супругу, заставить ее убираться, но та резко отвечала:

– Я всегда мечтала об революции, а не об домашнем хозяйстве.

– Но мне в доме не нужно устраивать революций!

– У меня, если вы еще видите, совсем не сорок рук! – И плюнула в угол. – Каждый человек должен иметь свои неприятности, вот и терпите.

…Для прогулок с малышом была приглашена старушка няня, а сама Люба целыми днями или спала, или читала модные, вполне буржуазные журналы. Одевалась она небрежно, до полудня ходила нерасчесанной, из халата выглядывало тело, оплывшее желтым жиром. Зато о переезде в трущобу больше не вспоминала.

Обедать и ужинать Азеф теперь ходил в трактиры. И все же он продолжал любить свою маленькую неряшку.

Впрочем, желая разнообразия в чувствах, Азеф чаще стал заглядывать на Цветной бульвар, в знаменитое скопище публичных домов. Не зря москвичи выражались: «Дамочка эта, того, с Цветного бульвара!» И всем было ясно, о чем идет речь. Азеф теперь предпочитал богатые публичные дома. Перед серьезными делами нужен был хороший отдых.

Наступала эра террора.

Азефа ожидали неслыханные приключения.

Юные безобразники

Бесстыдство в манеже

В Москве бушевала весна.

На теневой стороне еще было прохладно, а на солнечной, сбросив шинели, бегали гимназисты. С утра прогремела, прошумела по мокрым крышам первая гроза. И теперь под ярким солнцем нестерпимо ярко блестели ручьи и лужи. Набухшие почки лопнули и выбросили клейкую изумрудную зелень. Гремели по чисто промытым булыжникам коляски и возы. Как-то особенно весело разносился металлический цокот копыт, и во всех направлениях двигалась, шумела веселая толпа, уже по-особому нарядная, праздничная.

Азеф прибыл на конспиративную сходку к Аргунову.

В столовой помогала накрывать стол миниатюрная девица с толстой смолянистой косой и в бархатном платье вишневого цвета. На груди был смелый вырез, откуда заманчиво выглядывали крепкие мячики грудей, на шее переливалось богатое колье. Громадные черные глаза искрились молодой энергией, сочные губы маленького рта приветливо улыбались. Она была полна особого рода женственности, которая так волнует мужчин, – образец еврейской красоты.

Аргунов с откровенным удовольствием представил:

– Дора Владимировна Бриллиант, кхх!

Азеф с энтузиазмом откликнулся:

– Это имя окружено всеобщей любовью. Товарищи по партии говорят о вас, Дора, как о первой красавице и о самом надежном товарище.

При этом Азеф умолчал о том, что это уважение многократно усиливает некоторый пустяк: отец Доры был богатым купцом из Херсона, и Дора делала партии внушительные денежные вливания. Однажды, когда Азеф гулял в «Яре» с Максимом Горьким, тот сказал:

– Никто так не любит богатых людей, как те, кто борется с капиталом! – И это было истинной правдой.

Дора чуть кокетливо улыбнулась, протянула руку. Азеф задержал ее, лаская, и с неуместной страстностью поцеловал. Он был очарован девицей.

Аргунов, как никогда, выглядел встревоженным. Озабоченно спросил:

– Иван Николаевич, слежки за вами не было?

– Нет, а что случилось?

– Плохие дела! У Немчиновой – обыск.

У Азефа от этой дурной новости вытянулось лицо.

– Обыск?! Ее арестовали?

– Пока вроде нет. Наверное, оставили как подсадную утку. Небось весь дом шпиками обложили и смотрят, кто в гости пожалует.

– Что-нибудь нашли?

– Не знаю, поэтому и волнуюсь. – У Аргунова и впрямь чуть дрожали кончики пальцев. – Я только теперь с ужасом вспомнил, что оставлял у нее для распространения «Революционную Россию». Боюсь, что она по своей рассеянности забыла о партийном задании, не распространила, а куда-нибудь сунула. Моя вина – забыл спросить! – Схватился за голову, застонал: – Ах, что делать, что делать?

Бриллиант, раскладывая на столе приборы, с укоризной посмотрела на Аргунова:

– Немчинова – девушка неопытная, наивная. Что ж, теперь она должна по вашей неосмотрительности каторжную лямку тянуть?

Азеф подумал: «Жаль, если эту красивую дурочку Женечку арестуют». Вслух произнес: