Путешествие юного домового

– Нет, ты отдай!

– Ты же читать не умеешь!

– Это ты не умеешь!

– Я умею, а ты нет!

– Зато я картинки смотреть умею! Bот так вот!

Внезапно гладкая обложка журнала выскользнула из вспотевших Крохиных ладоней, и он по инерции откинулся назад, больно ударившись головой об исписанную красным карандашом стену. Сквозь застилающую глаза пелену он заметил, как сестрёнка с журналом скрылись за краем шкафа, а снизу раздался испуганный женский крик. Сегодня у людей был выходной, но по заведённому у них порядку они никуда не вышли, а напротив, остались дома.

Домовёнок очнулся от прикосновения чего-то влажного к своему лицу.

– Мама, – в блаженном неведении протянул он и, улыбаясь, открыл глаза. Но мокрая розовая тряпка была не мама, а ветошь для протирания пыли, и Кроха, заскользив пятками по влажной крыше шкафа, вжался спиной в стену. Человеческая рука с зажатой в ней мокрой ветошью двигалась по пыльной поверхности, оставляя за собой чистые влажные разводы. Домовёнок, ещё не придя в себя окончательно, но всё же придерживая огрызок верного карандаша в кармане штанишек, по стеночке протёрся к перекладине со шторкой, на которой и повис с обратной стороны.

Человек, что затеял уборку на Крохином шкафу, а это был мужчина, не по чину именовавший себя хозяином их домовых квартиры, стоял на кухонном табурете. Но, тем не менее, ему не хватало роста, чтобы заглянуть на шкаф и увидеть расписанные обои.

Отдышавшись, молодой кутник, наконец, пришёл в себя и вспомнил о сестрёнке, которая бухнулась со шкафа вместе с журналом. Он затаил дыхание и навострил уши в надежде услышать какие-либо звуки, определяющие, где сестрёнка и что с ней сейчас делают. Видеть из-за шторы он не мог, к тому же торец шкафа перекрывал ему обзор, но зато слышал он прекрасно всё, что говорила взволнованным голосом женщина своему супругу.

– Ты только представь себе, – запинаясь, рассказывала она о том, что ей пришлось сегодня пережить, – он ка-ак шмякнется мне на голову, а с головы прямиком на мизинец правой ноги, да ещё и уголком переплёта! Ты хоть понимаешь, что я едва не стала заикой от этого журнала! Так неожиданно всё это произошло! А ты, милый мой, если собираешь хлам по дому, то неси его себе в гараж, нечего по шкафам разбрасывать! – завершила свои претензии женщина назидательным тоном.

– Милая, если бы ты не поленилась закрыть форточку, то не сдуло бы журнал со шкафа! Это всё сквозняки виноваты, уж поверь моему опыту!

– Сквозняки? Какие такие сквозняки, любимый? – ехидным голосом, с нотками зарождающейся истерики спросила своего супруга женщина. – Ты ещё Барабашку с Бабайкой сюда приплети, и то правдоподобней получится!

"А вот это она зря нечисть вслух помянула, – подумал Кроха. – Если Барабашку ещё можно как-то умаслить, то со старым Бабайкой, появись он в квартире, такой фокус не пройдёт! Тут даже поповское кадило бессильно. Нипочём ему эти обряды, не из этих он мест. Потому и привычные здесь заговоры против тутошних нечистых на него не действуют. Хорошо ещё, что трижды подряд его имя не повторила, не хлопнула шесть раз в ладоши, да не повернулась вокруг себя девять раз через левое плечо. Не то жди беды! На такой позыв ближайший Бабайка бросит тех, кого сейчас изводит, и мигом примчится на новое место, жадно потирая смуглые морщинистые ручонки. Вот тогда ни людям, ни домовым в этом доме житья уже не будет".

"Но где же сестрёнка? Что сталось с ней? Не потому ли женщина, что сидит сейчас на кровати и потирает ушибленный журналом мизинец, так причитает, будто увидела что-то непонятное для неё. Почувствовала что-то, а объяснить это никак не может и вот поэтому изводит своего мужа невнятными придирками. Отец как-то обмолвился о том, что человеческие женщины чутьё имеют, как у кошек: подозревают о чём-то, сами толком не зная о чём, но словами это описать не могут, поэтому ведут себя необъяснимо с точки зрения справных домовых, хозяйственного и рассудительного народца".

– А потом ещё, вдобавок ко всему, мышь по мне ка-ак пробежит! – продолжала своё хозяйка. – Скажи, дорогой, бегали хоть раз по тебе мыши?

– По тебе пробежала мышь, и ты сумела её так вот чётко рассмотреть, чтобы утверждать, будто это была мышь на самом деле?

– Нет, не рассмотрела, – призадумалась женщина. – А может, и не мышь это была.

– Кто же тогда? – завершая уборку пыли на шкафу, весело поинтересовался мужчина.

– Домовой, что ли? – рассмеялся он, не дождавшись ответа и даже не догадываясь о том, насколько он близок к истине. – Может, молочко в блюдечке оставлять будем, да мармеладки рядом класть?

– Может, и будем, – голос женщины стал задумчивым, а взгляд карих глаз насторожённо забегал по комнате, будто выискивая кого-то и опасаясь в то же время этого кого-то увидеть.

Затем, судя по звукам, она встала с кровати и вышла в коридор. Домовёнок, не теряя ни секунды, соскользнул по шторе вниз, до самого пола и прошмыгнул вдоль батареи, прикрываясь тюлем, в другой угол комнаты, а уже оттуда, ни капли не таясь, забежал под кровать, где и увидел сестру целой и невредимой. Она сидела у стены между кроватной ножкой и прикроватной тумбочкой. С откровенно скучающим видом она мизинцем выводила рисунки на пыльном полу, очень напоминающие маленьких мышек.

– Как ты? С тобой всё в порядке? – от волнения у Крохи пересохло в горле.

– Не очень. Мне кажется, что меня обидели, – грустно ответила сестра.

– Тебя обидели или всего лишь, кажется? – попытался уточнить домовёнок.

– Не знаю, не решила пока, – услышал он неуверенный ответ. – Я вся такая нарядная, вся такая красивая, по ленточке в каждой косичке, одна синяя, вторая белая. Платьице – серый клетчатый ситец. А она меня мышью обозвала! Вот как приду к ней ночью, да как пощекочу ей нос! Она как проснётся, да как чихнёт на всю комнату! Глаза откроет, а тут я стою, вся в нарядах! Вот тогда пусть посмотрит, кого мышью назвала!

– Малая ты ещё, – погладил Кроха сестрёнку по голове. – Отец с матерью строго-настрого запретили нам такие проделки, чтоб людей по ночам пугать. Сказывают они, будто слабы людишки на испуг, умереть от этого могут. Ты помнишь, как вела себя наша постоялица, когда ты вместе с журналом ей на голову свалилась? Она так испугалась, что ещё немного и пришлось бы подгузники одевать! Да и мало ли что люди говорят! Уж такой это народ, который говорит не то, что думает. Нет веры их словам никакой. Поэтому хватит дуться на неё. Лучше радуйся тому, что цела и невредима осталась! А теперь нам стоит пойти и посмотреть за холодильником, вдруг там что-нибудь вкусное да появилось. Недаром женщина про мармеладки обмолвилась, – по-ленински хитро прищурившись, добавил Кроха.

Глаза сестрёнки азартно заблестели, и искорки надежды заполучить любимое лакомство вспыхнули на миг и тут же погасли:

– Так ведь веры их словам нет!

– Так ведь не все из них врут!

Пока домовята пробирались на кухню, хоронясь на всякий случай в каждом углу, ведь днём при жильцах особо не разгуляешься, мужчина с Крохиным журналом в руке вразвалочку прошествовал по коридору и нарисовался в проёме кухонной двери.

– Это ещё что такое? – воскликнул он вдруг, возмущённым жестом указывая на пиалу с молоком и тарелку, наполненную мармеладом и конфетами.

– А это не тебе, – резко ответила ему супруга.

– Убери немедленно! – потребовал её муж, – не то я всё выброшу!

– Только попробуй! Не тобой приготовлено, не для тебя выставлено, не тебе и распоряжаться этим!

В квартире появилась атмосфера скандала, которую Кроха отродясь не чувствовал. Мелкие перепалки, похожие скорее на забаву двух взрослых людей под названием "Кто лучше сыграет в детство", конечно, в счёт не шли. Но это было какое-то новое, угрожающе опасное чувство. Оно пробегало жгучими искорками по коже. От него начинали шевелиться волосы и подступать тошнота.

Кроха с сестрёнкой прошмыгнули в кухню и устроились за газовой плитой, наблюдая оттуда за развитием событий. Вот они увидели отца и мать, мелкими перебежками перемещающихся в сторону назревшего скандала с видом пожарных, решительно готовых затушить любой зачаток пламени. Они маскировались за комнатными тапочками, которые люди разбрасывают по всей квартире, теряют, покупают новые, а потом только удивляются, когда находят потерю в самых неожиданных местах. Но сейчас кутникам уже не было нужды скрываться, так как люди погрузились в собственные отношения с головой, и им не было ни до кого дела. Пройди по коридору бегемот, его бы тоже никто не заметил. Человеческие ссоры очень увлекают людей.

Ситуация тем временем накалилась настолько, что маленькие зловещие искорки скандала уже отплясывали по всей кухне. Они заполнили собой пространство вокруг ругающейся, на чём свет стоит, семейной пары, которую эти опасные огоньки совсем не волновали. Наверное, потому и не волновали, что люди, когда сильно ссорятся, ничего вокруг себя не замечают. А надо бы.

Но их видел Кроха, видела сестрёнка, видели отец и мать. Все четверо домовых прекрасно понимали: чем сильнее взаимные обиды, тем больше искорок злости и взаимной вражды наплодится вокруг. И заполнят они собой не только кухню с коридором, но и самое опасное – человеческую спальню. Они обоснуются там по-хозяйски надолго и до тех пор, пока домовые не соберут их всех до одной и не побросают в унитаз, чтобы смыть их из квартиры раз и навсегда. Только если так случится, что трудолюбивые кутники пропустят хотя бы одну зловещую искорку, то она, затаясь в укромном местечке, станет делиться на две искры, а две поделятся уже на четыре, четыре – на шестнадцать и так далее, пока их не станет достаточно, чтобы между людьми вновь вспыхнул скандал. Как говорит отец: "Лишь спичку поднеси!" И снова придётся приниматься за труд: лазить по всем щелям, шарить за плинтусом, выискивая сорную искру, чтобы избавиться от неё раз и навсегда.

Тем временем? мужчина резко нагнулся и поднял с пола пиалу с молоком и тарелку со сладостями. Не мешкая, он опрокинул пиалу в раковину, а тарелку – в мусорное ведро, где разноцветный мармелад и конфеты смешались с мусором.

Кроха взглянул на сестру. Её губы мелко дрожали, а глаза стали бесцветными от заполнявших их слёз. Отец сидел в коридоре за ботинком и неодобрительно покачивал головой, а мать, в гневе сверкая глазами, крепко сжимала побелевшими пальцами бесполезную в этой ситуации ложку.

Женщина перестала спорить и молча стояла, закрыв руками лицо. Плечи её мелко подрагивали. Искры же заполонили всё пространство вокруг двух людей. Их было так много, что, казалось, стоит выключить свет, а в помещении не стемнеёт. Да только это всё обман. Злые искры света не давали, они поглощали его. В кухне стало и впрямь темнеё, несмотря на то, что за окном был день. Но искры отражались в глазах мужчины чёрным пламенем. Такое бывает у людей, когда они сильно гневаются. Но не знают люди, что может случиться, если разгневать домового, тем более, если домовой – Особый, но сам этого ведать не ведает, а потому не умеет управлять своим гневом.

Человек поставил точку в споре со своей супругой, когда одним рывком разорвал журнал по переплёту надвое, а потом, отрывая и комкая каждый листок, бросал его в мусорное ведро поверх мармеладок, когда-то приготовленных женщиной для домовых. Кроха, не веря своим глазам, смотрел, как исчезает в мусоре страница за страницей его любимого чтива, а мужчина, зло, ухмыляясь, продолжает комкать вырванные из переплёта листы глянцевой бумаги. Уже давно покоились вместе с отходами статья про обитателей японских островов, подборка иллюстраций с европейскими столицами и много чего ещё. Вот крепкие человеческие пальцы превратили в бесформенный шар страницу с рассказом про племя чернокожих масаев. Когда Кроха читал этот рассказ, ему очень захотелось узнать, у каких домовых живут масаи в столь убогих жилищах, да как те домовые хозяйство своё ведут в таких "недомовских" условиях. Ему страсть как хотелось с такими познакомиться. Столько интересного можно от них узнать! А вот пришла пора Америки и Китая отправляться в помойку. Может быть, там им самое место. Однако, это рвали Крохин журнал, которого он по праву считал его своим другом. Ведь никто прежде домовёнку столько интересного не рассказывал. А теперь друг погибал на его глазах, и сделать Кроха ничего не мог! Он испытал такое отчаяние, глядя на безрассудство человека, плачущую сестрёнку и бессилие родителей, что в глазах потемнело и заломило в затылке. От боли он закрыл веки, но когда открыл их вновь, мир уже выглядел иным. Он перестал быть цветным, а стал зелёным с жёлтым оттенком. Пролетающие мимо искорки, что уже заполнили собой всю кухню, оказались и не искорками вовсе, а многоруким и многоногими маленькими безобразными существами, которые одни из всего окружающего пространства имели отличающий их цвет: мерзко-коричневый, как определил его домовёнок. Существа нагло ухмылялись гнусными рожицами и, махая всеми своими конечностями, будто какими-то "недокрыльями" невесомо поднимаясь и опускаясь, перемещались в пространстве. Домовёнок перевёл взор на последние обрывки своего журнала, всё ещё сжимаемого человеческими пальцами, и у него будто вскипело всё внутри от ощущения несправедливости этого мира. Кухня и все предметы в ней внезапно поменяли зелёный и жёлтый цвет на всевозможные оттенки красного, а остатки журнала стали нестерпимо ярко-оранжевыми и вдруг вспыхнул прямо в руках мужчины. Глядя на пылающие страницы, он попрощался с любимым чтивом: "Спасибо тебе, друг! Ты открыл мне мир и теперь покойся с миром!".

За ушами домовёнка резко заломило, будто кто-то из головы просился наружу и сильно барабанил изнутри, чтобы его выпустили. А кухня медленно стала приобретать прежний вид: возвращался привычный белый цвет кухонной мебели. Желтоватые с серым обои "под циновку" и бежевый диван у стола давали отдых уставшим глазам. Последнее, что видел домовёнок в красном, это как наглые рожи ссорных искорок корчились от ужаса, сгорая в свете ярко-оранжевых вспышек. Одна из этих многоруких козявок подлетела к самому лицу Крохи и зло прошипела ему, перед тем, как исчезнуть в пламени:

– Мы сгорим, но придут другие нам на смену. Люди постоянны в своём желании ссориться и ругаться. Таким, как мы, среди людей легко жить и есть чем питаться!

– Сгинь уже, – прошептал Кроха, обессилев. А мерзкая клякса, желая что-то ещё добавить, но не успев, вспыхнула и пропала, не оставив даже следа.

Домовёнок устало закрыл глаза, но производимый причитающим мужчиной шум привлёк его внимание, вынудив открыть их вновь. Картину, представшую перед Крохой, можно было бы назвать комичной из-за скачущего на одной ноге и трясущего обожжённой рукой мужика, но горящий в ведре мусор и женщина, лежащая на полу без чувств, не позволили добропорядочному и воспитанному домовёнку даже подумать о том, чтобы улыбнуться, глядя на эту пантомиму. Ко всему прочему, горящие страницы, рассыпавшись из обожжённых пальцев человека, паря по воздуху огненными мотыльками, упали на ковровую дорожку, что устилала пол на кухне, и могли вызвать настоящий пожар.

Вот тут-то семейство домовых среагировало так, как в чрезвычайной ситуации поступают настоящие хранители домашнего очага. Не сговариваясь, но действуя как единый слаженный организм, каждый выполнял свою работу, не мешая при этом другому. Сестрёнка серой тенью метнулась к лежавшей навзничь женщине и, часто моргая, капнула слезами из глаз ей на лицо. Женщина быстро пришла в себя и села, явно не понимая ещё, что вокруг происходит. Сестрёнка же мигом скрылась под кухонным шкафом. А вокруг тоже происходило много интересного и необычного. Горюня повис своим небольшим весом на шланге с подачей холодной воды, затем, оттолкнувшись ногами от стены, надорвал его так, чтобы вода из-под раковины узким веером стала орошать начавшее тлеть ковровое покрытие в коридоре, лишний раз помянув добрым словом производителей таких легко рвущихся шлангов. Пужанна пронеслась по кухне маленьким, но мощным ураганом, опрокинув ведро с горящей бумагой внутри прямо в накопившуюся на полу лужу, и листы потухли, испустив прощальный дымок. Лишь Кроха сидел, забившись в угол под шторку, и не участвовал в общей программе развлечений. Он слушал, прикрыв глаза, как лопаются последние злые козявки, предсмертно издавая противный писк. Это была его музыка. Он наслаждался ею, как гимном своей победе и новому дару, открывающему перед ним неведомые пока ещё возможности.

Суматоху, царящую в квартире, нарушил звонок во входную дверь. Значит, снова пришёл сосед снизу, квартиру которого залили вновь и без разговора потушил заживший глаз мужчины, устроившего весь этот карнавал, отчего тот сразу забыл про обожжённую руку и уже держался за побитое лицо.

– Ну, и поделом ему, – проскользнула сквозь усталое сознание юного домового мысль.