С судьбой не поспоришь

– И какая же волчица тебя родила?

– Сама хотела бы знать, – ответила рыжеволосая, – детдомовская я, кручусь, как умею…

Ей присудили шестнадцать лет, а подельнику ее – девять, старые делишки тоже всплыли.

Дядя Ваня вернулся домой совершенно опустошенный, он шел по улицам своего поселка, кивал встречным, отмахивался от тех, кто пытался остановить и выразить соболезнование. В его мозгу билась одна-единственная мысль: «Уж лучше бы Сашка остался дома, сидел бы, как многие, на моей шее, но был бы жив… Это я виноват, я учил его жить правильно…»

Заброшенный колодец

Деревни, которые в большом количестве заброшены людьми, очень часто обживаают те, кто имеет проблемы с законом и которым с законопослушными гражданами встречаться не резон. Поэтому-то и пришло к нам понимание того, что привычные походы в лес порой становятся очень опасны, по одному совсем не ходим. Но охотники…

Эту историю рассказал мне местный охотник Борис Горелов, хотя я и раньше сообщение об этом читала в милицейской сводке, но узнать более подробно что и как произошло в реальности, мне очень хотелось.

– Дело, понимаешь ли, было ранней весной, – начал Борис свое телефонное повествование, – снег уже сошел, а земля еще не оттаяла, я даже валенки скинуть не успел. И вот вздумалось мне не ради добычи, а ради прихоти походить с ружьишком по лесу, правда, правда, не столько, чтобы подстрелить кого-то, а просто захотелось подышать свежим и ядреным воздухом, да и собаке, понимал, надо все-таки поразмяться. Путь мне был хорошо известен, я ведь живу лесом, то грибы, то ягоды в нем черпаю. Помню хорошо, как шел без особых дум, просто окидывал взглядом окрестности, с ностальгией отмечал бывшие деревни: Маклаково, Чурсаково, Патранино, когда-то в них жили большие и дружные семьи, даже школа начальная в Патранине была, а вот как начала их война половинить, так они больше и не оправились, вот уж и последние старики переселились в мир иной, а дома-терема продолжают стоять, пятистенки, из таких бревен, по которым и сейчас стукни, загудят, они еще век простоят, из какого леса-то все строилось… И вот иду я по улице, совершенно безлюдной, жуть берет, дома-призраки настроения не прибавляют, пробираюсь с трудом, густые заросли осоки, которая мощно разрослась на жирной, веками удобряемой трудом крестьянина почве, не позволяли шагнуть пошире, к тому же снегом ее прижало, спрессовало в плотную подушку.

И вдруг мороз прошил меня насквозь, мать честная, я ощутил, что под ногами нет опоры, я провалился, но как-то успел ружье скинуть, повис, вцепившись в ружье. А собака далеко убежала, ее голос едва долетал из дальнего леса. Да и чем собака мне поможет в такой ситуации, помочь мог только человек. Кричать? Да кто тут услышит? Это мне, идеалисту, так казалось. А на самом деле все было по-другому, оказывается, был человек, только чужой и его чужие глаза давно уже следили за мной. Руки у меня замерзли и начали слабеть, все, думаю, не выберусь. И в это время я заметил у края колодца стоптанные на одну сторону кирзовые сапоги. Человек присел, и я увидел сморщенное лицо неопределенного возраста в серой шапке-ушанке, руки с наколками, беззубый рот. Каким-то краем сознания я оценил ситуацию, понял, что за человек живет в безлюдной деревне, но понадеялся все же, что есть в нем чего-нибудь людское, не зверь же, не оставит меня в такой беде. А человек, ни слова мне не говоря, ухватился за ружье, желая его вытащить из моих рук, мол, ружье отдай, а сам лети в тар-тарары, не жалко. И так это меня разозлило, я ведь тоже не лыком шит, военное прошлое за спиной, откуда-то и силы у меня взялись, вцепился я в ружье до посинения пальцев.

– Нет, товарищ, так не пойдет, – прохрипел я, – спасешь меня, подарю тебе ружье и еще много чем одарю. А нет… Давай, помогай…

Изловчился я и попытался одной рукой ухватить его за сапог, решил, что, если и полетим, то вместе. А он, гад, поднялся и в это самое время другой ногой топнул по моей руке, которой я все еще цеплялся за ружье, с такой силой топнул, что треснуло и переломилось ружье. И тут же я вместе с остатками ружья полетел вниз, мне кажется, что от боли я даже сознание потерял. Когда очнулся, с удивлением отметил, что сухо подо мной, значит, до воды не долетел, уже хорошо, верховая вода, видимо, еще не успела наполнить колодец. Поглядел вверх, рожи этой не видно, он, знать, решил, что мне полный конец, бросил человека на полную погибель и ушел. А я отдышался, попробовал одной рукой обследовать окружность и понять, почему же не долетел до дна, а в том, что на дне колодца должна быть вода, я ни капельки не сомневался. Ага, понятно, за что-то зацепился рюкзаком. Оказалось, как я потом это выяснил, зацепился за рогатину, которая, Бог весть, как оказалась в этом заброшенном колодце, видно, кто-то глубину измерял. Справившись с испугом, не скрою, чего уж тут скрывать, струхнул я не на шутку, дрожь била все тело, и вот, немного успокоившись, посмотрел вверх, еще раз убедился, что вражина этот убрался восвояси. Очевидно, он, толкнувший меня в бездну, уверился в том, что этот колодец так и станет моей могилой. Но я не из той породы, чтобы сдаться без борьбы, дождался темноты, чувствовал, что сильно задрог, но все-таки начал потихоньку выбираться. Головой и ногами я уперся в стенки колодца и потихоньку, сантиметр за сантиметром стал подниматься вверх. Наверное, это все-таки чудо, но мне удалось выбраться на поверхность. Я долго лежал в зарослях осоки, боясь пошевелиться и опять привлечь внимание недоброго человека. Сердце мое гулко стучало в груди, я всерьез опасался, что оно может подвести, но мое измученное больное сердечко не подвело, знать понимало, как мне хочется жить.

Я долго полз, раздвигая руками густые травяные заросли и только в поле поднялся на ноги. Добрался домой и сразу слег, болел две недели, еле отошел от пережитого шока. Спросишь, почему в полицию сразу не позвонил? Правильно, я знал, что это пустое дело, заметит он облаву и тут же скроется в лесу, ищи, свищи, теперь заброшенных домов в каждой деревне полно, кому еще принесет он беду, один Бог знает. А едва набравшись сил, я начал опять собираться на то проклятое место. Приготовил старенькое отцовское ружьишко, припасов дня на три, не знал, сколько времени выслеживать его придется, понимал, что он на все пойдет, знать, терять ему нечего, раз в такой обстановке живет и людей, как огня боится.

И вот перед тем, как выбраться мне в ночь, пошел в магазин, чтобы сигарет побольше прикупить. Затоварился и присел с мужиками на бревнышко, наклонился к самой земле, курю, их пустые разговоры слушаю. И вдруг, вижу, как по тропинке мимо меня идут те самые стоптанные сапоги, я бы их из тысячи узнал. Накинул я капюшон, поотвернулся, чтобы он мое лицо не увидел, когда обратно из магазина пойдет. Он быстро вышел, видимо только курева и купил, потому как в руках не видно было ни пакета, ни сумочки. Он прошел, а я поднял голову, гляжу, без шапки он уже, волосы седые, всклокочены, видно, что давно не стрижены. Вижу, он зашел в остановку, автобус ждет, значит, решил свою нору покинуть и в город податься. Я лихорадочно соображал, что делать дальше, самому его задерживать или помощи просить. Решил, что один все-таки не справлюсь, а мужики пока сообразят, что к чему, он слиняет, где его найдешь потом. Побежал я на телефон и прямо начальнику полиции позвонил, объяснил, что у них всего двадцать минут, столько времени автобус идет от нас до города. Он спросил, есть ли у преступника оружие, я ответил, что, скорее всего, нет, а то он меня застрелил бы и все, забрал бы ружье, а меня обратно в колодец сбросил, в вечную мою могилу.

Правды ради надо сказать, что полицейские сработали оперативно, остановили автобус на лесной дороге, не позволили ему до города доехать километра три. Я опасался, что он кого-нибудь в заложники возьмет, ездят на этом автобусе девчушки из соседнего района, но на этот раз, слава Богу, никого не было, один он ехал, как перст. Да и шофер вовремя все понял, выскочил, как только полицейскую машину увидел, видно, еще на остановке сообразил, что за пассажира везет.

А меня начальник Благодарственным письмом наградил, висит оно теперь у меня в рамке на самом видном месте. Оказывается я матерого рецидивиста задержать помог. Это хорошо, только вот на охоте я жирный крест поставил, не хожу больше и не искушаю судьбу, да и другим не советую, мало ли что…

Заведение, приятное во всех отношениях

Сидели мы недавно в чисто женской компании, слегка подтравливали анекдоты и вдруг одна из нас сказала: «А знаете, самые веселые анекдоты, как это не парадоксально звучит, рождаются в больнице…» Я почему-то сразу с ней согласилась, потому что у меня с больницей связан один, более чем веселый, Новый год.

– Рассказать? – спросила я женщин.

– Естественно! Смешно?

– Не знаю, думаю, что да… Ну, слушайте…

Началось все в канун новогоднего праздника, тридцатого декабря. Я была глубоко беременная, а если точнее, до родов оставалось ровно неделя. Но мы же были молодые, безголовые, это бы сейчас… А тогда мы с мужем решили, что все успеем и ничего не придумали лучшего, как поехать в глухую лесную деревеньку, чтобы поздравить с праздником его мать. Дорога в деревне, да еще зимой – это чисто условное название, сугробы выше человеческого роста, поэтому мы и поехали не на машине, которой тогда у нас, кстати, еще и не было, а… Не падайте только в обморок… Мы поехали на гусеничном тракторе, не боясь вытрясти ребенка. Муж за рычагами, я – рядом, потряхивает на каждой кочке, но нас этим испугать невозможно, тем более, что за плечами двадцать шесть, а беременность уже третья, дело привычное, чего бояться? Приехали, муж выгрузил нас вместе с будущей дочкой, обмели ноги, вошли в избушку, утонувшую в снегах чуть ли не по самую крышу. Собрали на стол нехитрую снедь, свекровь поставила бутылку портвейна. Пока искали, чем открыть, я почувствовала, что репутация моя почему-то подмокла. Растерялась, запереживала, шепнула свекрови. А она так руками и всплеснула:

– Милая, да у тебя воды отошли… Сейчас рожать будешь…

А телефонов тогда не только сотовых, но в этой деревне и простого, не было, потому она и скомандовала сыну:

– Давай, дуй за медичкой…

Она, видимо, решила, что и в самом деле будем дома рожать. Не знаю, ехал он или летел на своем стальном коне, только часа через два около избушки просигналил председательский козлик, из всех машин только он один и мог чудом проскочить по этой дороге. Поехали в районную больницу, пятнадцать километров такого же снежного безумия. Дитя мое в животе успокоилось, ни схваток, ни шевеления. Только мне казалось, что едем слишком медленно, вот выпустили бы меня, и я сама бы добежала гораздо быстрее. Об этом я и просила шофера, но он только сильнее жал на газ.

По коридору больницы я шла с ощущением, что голова ребенка уже появилась на свет. Не успели меня положить на каталку, как дитя закричало. Муж еще и выйти не успел, а ему уж сообщили: «У вас дочка!»

А тридцать первое в больнице день суетный, до рожениц ли? Мы лежим в палате пятеро, команда, скажу я вам, разношерстная и интернациональная. У стеночки Фарида, толи таджичка, толи узбечка, их тогда у нас еще мало было, она очень стесняется, плохо говорит по-русски и все время закрывает лицо своим черным платком. Рядом с ней цыганочка Роза, худобенная, малюсенькая, как подросток, с животом ее представить никак невозможно, а она уже два дня как родила, но, похоже, роды были тяжелые, потому что она то лежит, то стоит, но на кровать, даже на краешек не приседает.

У окна лежит городская, зовут Марусей, но она ни с кем не разговаривает, а только все время плачет, она, как и я, родила ночью, и ее навещать еще никто не приходил. И самая отчаянная среди нас – юная красотка Танька, у которой месяц назад была свадьба, но она уже успела осчастливить своего Колюню двойней. Она родила раньше нас всех и поэтому уже носилась по больнице, как угорелая, время от времени выглядывая в окно, чтобы не проглядеть, когда ее Колюня соизволит навестить свою ненаглядную.

Часов в десять она выглянула в очередной раз и доложила:

– Мужик под окошком… Бабы, к кому? Пьяный в дребезец!

Маруся замотала головой:

– Не мой! Мой не пьет, даже в рот не берет…

– Чей тогда? Низенький, худенький, с усиками…

Маруся опять подняла голову:

– Похож, но не мой, мой не пьет…

– А чей тогда?

И тут раздался зычный голос:

– Маруся! Как ты могла, Маруся?

Маруся заревела в голос:

– Таня, посмотри, чего он делает?

– Так ничего не делает, авоську с апельсинами поставил в снег и пошел домой… Он, чего у тебя, дурак?

– Это я дура, я же ему сына обещала… Бывало, начнем с подругой распашонки смотреть, а он подойдет и скомандует: «А ну уберите эти кружавчики, у парня все должно быть строго…» Я его мечты лишила… Уж, если напился, значит, сильно на меня обиделся…

– А ребенок-то у вас какой?

– Первый…

– Во, смешная, так ты ему второго парня роди, а раззадоришься, так и третьего… Кто же вам помешает, строгайте да строгайте, а то и двойню пусть зарядит, вон, как Колюня мой… Тут и обижаться не на кого…

А в это время к Тане приходит Колюня, он пьян до того, что еле стоит на ногах, а вернее, то и дело садится в сугроб, но, поднявшись, опять орет благим матом.