С судьбой не поспоришь

– А при том, при чем и ваш старый кошелек. Пришла ко мне как-то соседская девчушка, печальная, ее Снежную Королеву назначили играть в школьном спектакле, а платья нет. Вот тогда я и вынесла ей мое свадебное, решила: зачем оно мне теперь, только место в шкафу занимает. Свекруха увидела, закричала: «Что ты творишь, отдаешь свое семейное счастье чужому человеку…» А я и рада, насытилась я уже этим счастьем до слез. Не послушала ее, что-то отрезала, что-то ушила, сделала девчушке костюм…

– И что?

– А то! Начал мой благоверный вдруг ухаживать за молоденькими девочками, придет с работы злющий, в мою строну даже не глядит… А я и рада… Только кончилось все не очень хорошо, привязался он к девятикласснице, прохода девочке не давал со своими похотливыми предложениями. Беда могла случиться, хорошо, что однажды мальчишки сговорились и накостыляли ему, а потом все и всплыло, девочки одна, друга, третья стали рассказывать о нем. Судили его и посадили, срок не очень большой дали, но я за это время успела с Володей познакомиться и улизнуть. Думаю, не найдет он меня теперь, а может, и искать не будет… Так что не отмахивайтесь от примет, они веками проверены, всякое бывает…

Я никому не стала рассказывать об Ульяниных злоключениях, да и уехали они вскоре, думаю, что она Володьку опять в теплые края переманила. Так что продали дом и уехали, Ульяна уж ребеночка под сердцем носила.

Белая подушка

Димка опять болел, метался во сне, бредил какой-то белой подушкой. Аня никак не могла понять, что за подушка, откуда она взялась и зачем поселилась в детском сознании. У самой Ани никогда таких подушек не было, разве что у бабушки в деревне, где они отдыхали прошедшее лето…

Это лето было таким счастливым, дни летели, как ангельские птицы. Устроившись на ночлег у бабушки в чулане, Аня, засыпая, всегда слышала шуршание их крыльев. Ее душа смеялась и пела от того, что она пусть и ненадолго, но вернулась на простор родных лугов, привыкнуть к городской жизни она так и не смогла. Родители увезли ее в город, сразу после окончания школы. Ей пришло время поступать в институт, а у отца закрылась последняя ферма, где еще можно было заработать копейку, мужики, те, что помоложе, уезжали работать на север, вахтами, а он не хотел, он слишком любил свою жену и дочку. Съездил в город, снял квартиру и летом перевез туда семью. В деревне остался Максимка, Анина первая школьная любовь, которая не успела окрепнуть и со временем растаяла, как легкая дымка. Максимка, мальчик с серыми задумчивыми глазами и очень трудной судьбой, к своим семнадцати уже досыта нахлебался и горя, и счастья. Родился он в далекой Прибалтике, там жил его отец, который женился на эстонке, но жизнь у них не заладилась. Они были слишком разные люди, мать – хлопотунья и домоседка, а отец любил выпить и погулять. Матери не стало, когда Максимке едва исполнилось десять месяцев, он об этом узнал уже из рассказов бабушки. Очевидно, мать, вымотанная бессонными ночами с вечно плачущим ребенком, долго уговаривала отца не уходить из дома, а он, силой забрав последние деньги, грубо оттолкнул ее и шагнул за порог. И тогда она сняла с халата пояс и сделала из него петлю, которую привязала к детской кроватке. Почти сутки мальчик ползал около мертвой матери. После похорон в Таллин приехала бабушка, она забрала Максимку у отца и привезла его в деревню. Бабушка вырастила внука в такой любви и заботе, дала ему столько внимания, сколько он и от родной матери вряд ли бы получил.

В тот год, когда уехала Аня, Максимка учиться никуда не поступил, потому что у него заболела бабушка, оставить ее одну он никак не мог, на три года ему дали отсрочку от армии, а потом все равно забрали.

Вернулся он, когда бабушки уже не было, а дома командовал отец и его молодая жена, которая была для отца не столько женой, сколько игрушкой. Она с первого дня положила свой похотливый взгляд на красавца-пасынка. Между ними было девять лет разницы, но, похоже, ее это ни капельки не смущало, ведь перед ней был мужчина, путь и тоненький, хрупкий, как мальчишка. Частенько они с отцом устраивали пьяные оргии, отец приказывал ей раздеваться и танцевать перед ним дикие танцы, таким образом возбуждая его стареющую плоть. Иногда Максимка замечал, что эти танцы все больше предназначаются ему, а не отцу. В такие минуты он не выдерживал, выскакивал из-за ситцевой занавески, перегораживающей единственную в доме комнату, хватал с печки бабушкину фуфайку и бежал в баню, где проводил все больше и больше времени, обдумывая, куда бы ему уехать и где начать новую жизнь.

В это скорбное для себя время он и встретился с Аней. Он гулял с собакой Люткой в ближайшем перелеске, где Аня с Димкой собирали грибы. Встреча ошеломила обоих, почти забытая первая любовь начала прорастать с новой силой. Теперь каждый вечер, уложив Димку под бочок к бабушке, Аня через дверь в сеновале выскальзывала в огород и мчалась на свидание к Максиму. Он только один раз и спросил:

– Ты любишь своего мужа?

– Нет никакого мужа, – ответила Аня.

– А Димка?

– Димка? Он просто мой сын, только мой и ничей больше…

– А можно он будет и мой тоже?

– Максимка, ты очень торопишься, давай подождем до осени, а там видно будет…

– До осени так до осени, как скажешь… Просто у меня нет больше сил жить в этом гадюшнике… Я и сплю уже в бане, хорошо, что сейчас лето…

Беда летом и случилась. Максим заболел, в больницу ехать никак не хотел, и Аня, уже не таясь от деревенских, стала ходить к нему в баню, носила ему таблетки и питье. Не раз она встречала на пороге бани мачеху и не могла понять, почему в ее глазах столько ненависти. В ту, последнюю ночь, Аня отпросилась у бабушки и осталась у Максима до утра. Вернувшись утром домой, она не обнаружила на привычном месте Димки.

– Бабуля, где он?

– Гулять убежал, хватился, что тебя нет и побежал, сказал, что знает, где ты…

Аня попила чаю с теплой ватрушкой, сделала свежий клюквенный морс и пошла снова к Максиму, собираясь по пути зайти к соседям, куда любил ходить Димка. Но зайти она не успела, Димка бежал к ней навстречу с совершенно ошалелыми глазами. Она пыталась остановить его, спросить в чем дело, но он схватил ее за руку и потащил домой. Аня вернулась, а еще через пару часов по деревне пронеслась весть, что Максим умер, нашли мертвым в бане…

Аня не увидела его мертвым, потому что в этот же день она увезла в город Димку, он неожиданно и непонятно чем заболел, у него поднялась температура, он бредил и в бреду все твердил про какую-то белую подушку. На другой день бабушка позвонила Ане и сказала, что у Максима признали быстротекущую пневмонию, хотя в деревне болтают всякое…

Вот это-то «всякое» и не давало Ане покоя, поэтому, когда прошел сороковой день, она собралась и поехала к следователю, который тогда выезжал в деревню и пытался что-то выяснить. Но поскольку от родственников никакого заявления не поступило, а вечно пьяный паталогоанатом усмотрел в смерти парня болезнь, он не стал возбуждать дела. И вот теперь Аня захотела увидеться именно с ним. Следователь, молодой и еще не успевший устать от повседневного вала дел, выслушал ее, удивился, что не видел ее лица там, в деревне, все жители сбежались, когда забирали тело. Аня объяснила свое отсутствие внезапной болезнью сына и тем, что он и до сих пор все бредит какой-то белой подушкой и что Аня почти уверена – болезнь сына каким-то образом связана с событиями прошедшего лета.

– Странно, – сказал следователь, – у меня тоже осталась какая-то недосказанность. У парня под головой была свернутая фуфайка, а рядом валялось рябое перышко. Я подумал еще тогда: откуда оно взялось? Баня же… Я приеду к вам, не возражаете? Надо с мальчиком поговорить…

Следователь приехал через два дня. Димка долго не хотел с ним разговаривать, плакал и закрывал Аню своей спиной.

– Ты за маму боишься? Да?

– Димка несмело кивнул…

– Не бойся, я сумею защитить твою маму… Расскажи, что ты видел…

Вот тогда-то и выяснилась вся правда. Димка знал, где искать маму, он прибежал к дому Максима, но войти не решился, а спрятался в полуразрушенном сарае напротив, чтобы подождать, когда мама выйдет. Но мамы все не было и не было, потом он увидел, что в баню идет тетя Таня и несет зачем-то белую подушку. Он подождал еще немного и побежал следом. Тихонько приоткрыл дверь и увидел, как тетя Таня закрыла подушкой лицо Максима и легла на него. Димка решил, что тетя Таня так играет, он еще постоял, наблюдая за ней, но она не играла, она вдруг схватила подушку, выскочила в предбанник и нос к носу столкнулась с Димкой. Тетя Таня больно ухватила его за ухо, подняла на уровень своих глаз и прошипела:

– Если вякнешь кому, твоя мать рядом ляжет…

Она толкнула Димку в спину так, что он вылетел из предбанника и сунулся носом в заросли крапивы. Вот с тех пор в его сны и приходит белая подушка, которой тетя Таня душит его маму.

Татьяну арестовали в этот же день, она не запиралась, а во всем призналась почти сразу.

– Я ведь знала, что мальчонка все равно рано или поздно все расскажет, да и Максим не дает покоя, приходит ко мне каждую ночь. Приходит и манит за собой. И я иду… Однажды муж поймал меня уже на берегу реки, шла-шла, сама не зная куда, просто слушала голос Максима и шла. Полюбила ведь я его, но понимала, что он-то меня никогда не полюбит. А когда увидела, что Анька поутру от него вышла, я просто обезумела, вот и решилась… Устала я, и с кобелем этим старым жить устала… Давно поняла, что в тюрьме мне будет легче.

В гостях у отшельника

Совершенно неожиданно мне довелось познакомиться с самым настоящим отшельником, который больше двадцати лет живет в каких-то семи километрах от меня, а я его ни разу не видела. Слухи какие-то доходили, но я не обращала на них внимания, мало ли кто доживает свой век в исчезающих с лица земли русских деревнях, в домах, утративших хозяев, покинутых вместе со всем, нажитым годами упорного труда скарбом.

А тут услышала в случайном разговоре, что вот, мол, мужик опять один зимовать остался, в помощь соцработника берет, который работает вообще-то почтальоном, но по пути возит ему продукты и помогает кое-что по хозяйству. Забирали его в дом престарелых, целая комиссия приезжала вместе с участковым, увезли, но он прожил там одну только зиму, а по весне опять вернулся в свое Староселье да и не поехал больше. А в эту зиму случилась беда, подхватил его соцработник, Денис, коронавирус, в больницу в город увезли. Другого мужика, который согласился бы преодолевать семикилометровый путь по занесенным снегом полям, не нашли. Кого просить о помощи? Вот и взялась Женя, не старая еще, вполне крепкая бабенка. И все у нее стало получаться, ей даже понравилось, шутили мужики около магазина:

– Ты, Женюха, хоть не согреши там с ним, он еще дед ядреный, да на природе, сил-то накопил…

– Молчите лучше, балаболы окаянные, человек в беде, а вам бы только лясы точить. Я пока туда на лыжах ползу, как мышь взмокну, да рюкзак на плечах. А он меня ждет, хоть бы я каждый день ходила, так он рад бы был, ведь одному-то и говорить можно разучиться. Чайку нагреет, хлеб у него мягкий, сам печет, пряники да сушки, сидим, чаевничаем, не замечаю я, как и время пролетает… Я теперь его не оставлю, буду ходить, сколько сил хватит…

– Так, конечно, Деня-то, возможно, и не выпутается, говорят, семьдесят процентов легких поражено…

– Что мелете, что языками напрасно чешете, пустобрехи несчастные…, – сердилась Женя.

– А твой-то не подхватил от Дени, а то и тебя заразит…, – не унимались бабы, да и мужики подзуживали.

– Избави Бог! Меня не возьмет, я закаленная, я чеснок каждый день ем, сказывали, что он ой-е-ей как иммунитет укрепляет! Да ведь я с ним и не целуюсь, как мне заразиться-то? Сижу да его истории слушаю. Вот вчера про такую страсть рассказал, что я и домой одна ехать боялась…

Вот эта последняя фраза Жени и зацепила меня. Я ж до этих историй сама не своя. Дождалась, когда она отоварится и выйдет из магазина и подошла к ней:

– Женя, поделись со мной историей, которую твой отшельник рассказал. Поделись, мне очень надо…

– Да я уж и забыла все подробности… А поедем завтра со мной, он не то еще расскажет, его слушать, не переслушать…

– Тяжеловато… Я сто лет на лыжах не ходила…

– Вот в сто первый и пойдем, мы потихонечку, лыжня у меня накатана…

И я согласилась, ради интересной истории чего не сделаешь.

С утра испекла булки с маком, не пойдешь же в гости с пустыми руками, прихватила баночку малинового варенья, и часов в десять мы двинулись в путь. Летели с горок, вползали по отлогому краю оврага, падали, поднимались, смеясь и радуясь искристому снегу, свежему морозному воздуху, той легкости, которая вдруг появилась во всем теле. В молодости я ведь любила лыжи, да у меня и получалось, но, чтобы встать на лыжи сейчас… Это было на грани безумия. Но дошли, все благополучно. Отшельник удивился, что мы вдвоем, сразу набросился на меня с гневными расспросами:

– Вы из соцзащиты? Избави Бог уговаривать меня уехать отсюда. Не поеду никуда, не уговаривайте, даже не пытайтесь…