С судьбой не поспоришь

Женя резко охладила его пыл:

– Угомонись! Она со мной за компанию приехала, ей историй твоих послушать хочется. Расскажешь?

– Да какие такие истории? Я уж тебе все рассказал…

– Ну вот ту расскажи еще раз, про голую девку расскажи…

– Далась тебе эта девка, может мне привиделось, я же не могу точно утверждать…

Он поставил на стол заранее согретый самовар, который уютно замурлыкал на столе, разложил свою нехитрую снедь, скоро потекла неспешная беседа, коснулись исчезающих деревень, того, что лес поглощает все следы прошлой жизни. Я вспомнила рассказ моей приятельницы о том, как она осенью ходила за грибами, лес был знакомый, около деревни, в которой уже не было ни одного жителя, хоть и стояли дома, как терема, она в этой деревне выросла. И вот что-то закружилась и на очень грибное место пришла, моментом корзинку нарезала, но подняла голову и поняла, что потеряла направление, плутала, плутала, устала совсем, увидела камень, кинула на него куртку и присела. Осмотрелась, а вокруг упавшие деревья, мелколесье и полусгнившие наклонившиеся к самой земле, деревянные кресты. Как огнем обожгло, вскочила, грибы вытряхнула и стала соображать. Вспомнила, что лет пятьдесят назад бабушка водила ее на это кладбище, хоть деревенских и хоронили уже на другом. Осмотрелась и пошла на дорогу, вышла, пусть и без грибов.

Отшельник слушал меня, наклонив свою седую голову, и столько печали было во всей его сгорбленной фигуре, что я даже поежилась.

– Отчего, думаешь, я от людей ушел? – начал он тихим голосом. – Я в своей жизни шок пережил, такой шок, что до сих пор боюсь в людской толпе эту девушку встретить, мерещится она мне, снится, никак не отпускает… Это в девяностые годы случилось, да-да, как раз в самом начале. Предприятие наше закрылось, жена еще не работала после родов, да и первый мальчонка был невелик. Мне же их кормить надо, за квартиру платить надо… И устроились мы с приятелем на старое городское кладбище могилы копать. Парни никто на старом работать не соглашались, жутковато все-таки, а мы согласились, потому что там был двойной тариф, кто-то тогда на этом хорошие деньги делал, нам-то так крохи перепадали. Но деньги тогда решали все. И вот как-то дали нам задание копать могилу под старым раскидистым деревом, родственники усопшей сверх тарифа еще деньжонок накинули, водочки нам принесли, закуски, чтобы мы работали и на обед не отрывались, надо было подготовить могилу к утру следующего дня. Мы насобирали деревянных крестов, разожгли костер, чтобы землю немного оттаять, промерзло тогда все сильно. Потом начали ломами ковырять, корни дерева сильно мешали, их рубили топором, камни потом пошли, крупные, прямо булыжник. Матерились, как только умели, кляли и покойницу, и родственников, которые в таком неудобном месте хоронить надумали. Дело уж к вечеру подходило, а мы еще только-только две трети выкопали. А сумерки зимой ранние. И вот приятель мне говорит:

– Отдохни, а я за пивком сбегаю, что-то совсем силы кончаются…

И побежал, я и сказать ему ничего не успел. Ну, сел я в уголок, закурил, и вдруг слышу шаги. Кто-то подошел к могиле. И вижу я, как на край могилы села юная девушка. Голая… Вижу я ее в каком-то непонятном ореоле света. Ноги в могилу свесила, волосы золотистые до колен, она ими свои девичьи прелести прикрыла. И говорит она мне: «Дяденька, зачем же ты мой дом разорил? Где я теперь век свой коротать буду?» А у меня язык к небу прилип, ничего и ответить ей не могу. А тут луч света метнулся, это друг мой вернулся, фонариком посветил. Девушка вскочила и исчезла, а он от меня и слова добиться не мог. Вытащил еле-еле, увидел, что я весь седой. Вызвал «Скорую помощь», увезли меня сначала в приличную больницу, потом в дурку, решили, что я умом повредился. Жена на развод подала, не захотела с дураком жить, да и невозможно это было, я в каждой светловолосой девушке все свою покойницу искал. Зачем? Не знаю. А потом вот инвалидность получил и уехал сюда. Здесь мне спокойно…

Возвращались мы с Женей без шуток и без смеха, погруженные в свои размышления о превратностях судьбы, о том, сколь тонка стенка между тем и этим миром, сколь хрупка человеческая психика. Ведь вот, вроде, здоровый наш Отшельник, но его вера в то, что девушка в самом деле была, не привиделась и не приснилась, наводит на грустные мысли.

Глухая ревность мучит нас

Раису хоронили скромно, пышные похороны устраивать оказалось некому. Но процессия протянулась от одного конца деревни до другого, выползли даже девяностолетние старухи, так поразила всех в самое сердце эта безвременная кончина молодой красивой женщины. За околицей, где машина обычно останавливается, чтобы положить венки и кинуть вслед прощальную горсть песка, бабка Паня шептала безгодовой Ошмелихе:

– Говорят, Славке-то высшую меру дадут… Расстреляют, что ли? Так ему, паразиту, и надо, целую семью погубил…

Ошмелиха, у которой зять, внучкин муж, работает в полиции, и которая более остальных деревенских старух подкована в юридических тонкостях, машет:

– Не зуди, чего не знаешь… Не расстреливают теперича… Нет такого права…

– Отвертится что ли? Свят, свят…

– Не отвертится, прокурор пожизненный срок просить будет, так никто ведь и не знает, что лучше, на раз или маяться столько годов… Бедная Семеновна, убивается дни и ночи, видишь, даже на похороны не пришла, сын ведь, все равно жалко, хоть и убивец…

– Говорят, она в больницу уехала, мать-то Райкина жива еще, в реанимации, но, говорят, что не выживет, какие-то жизненно-важные органы задел, вот ведь как неловко, мог бы попугать, а он сразу с дури-то ее первую и захотел порешить…

– Так ведь сама виновата, не надо было вмешиваться в их жизнь, Райка терпела и терпела, а она приехала, так живо распорядилась, сказала Райке, что это не муж, а чудовище…

– А Ленька-то, Ленька-то, жить будет? Ты слыхала чего-нибудь?

– Да как не слыхать-то, зять приехал с дежурства, так печатал дочке, что будет Ленька жить, но в инвалидной коляске и с головой не все в порядке, нерв какой-то перерезал, вот гад, парнишку-то жить бы и жить… А каково ему теперь без матери-то?

Давно уже уехала машина с покойницей, начал расходиться народ, а старухи, сцепившись языками, все не могли угомониться. Да и то правильно, когда еще доведется встретиться, годики-то немалые, живут по разным концам деревни, только вот по такому важному поводу и решаются выползать на улицу и совершать такие дальние путешествия. Просигналила полицейская машина и, высунувшийся из кабины паренек в форме, скомандовал:

– Бабка, на взлет! Приказано доставить тебя домой в целости и сохранности. Не возражаешь?

– Нет, милок, не возражаю, давай, вылезай и грузи меня, сама не осилю…

Ошмелиха с трудом взгромоздилась на переднее сиденье, помахала рукой:

– Прощевай, Панюха, уж больше, поди, не свидимся, повезут-то меня, так приходи проводить, гуляли ведь когда-то вместе, Колюху с тобой делили, да только не достался он никоторой…

Захлопнулась дверка, и машина поехала, а бабка Паня, про себя незлобливо ругнув Ошметиху, заковыляла к своему дому.

Вечером в деревне долго не гасились огни, народ гудел, обсуждая события последних дней. Кто-то винил Раису, мол, извертелась вся, поссорила между собой неразлучных друзей, гульнула с Андрюшкой, ребеночка нажила, а замуж не вышла. Или он сам не взял, узнал, что беременная Раиска, и уехал вслед за родителями. Двенадцать лет в деревне не бывал, а тут, надо же, явился, бабку приехал проведать, его роль в этом деле самая главная, если бы не он ничего бы и не было. Видать, душонка-то болела, что сынок с чужим папой растет, хоть и знал, что Славка парнишку не обидит, слишком добр и доверчив, взял Райку беременную и не охнул. Видимо и она забыла ту боль, которую ей Андрюшка причинил, раз за Славку пошла. Жили неплохо первые годы, во всяком случае так деревне казалось. Дом Славка построил, один с лесом ломался, тесть помогал, но только самую малость. Пока приходил с работы уставший до изнеможения, как-то и не замечал, что Райка-то рядом с ним холодная, как лягушка, не сумел он отогреть ее своей любовью, и дому новому не шибко радовалась, так, все кое-как, со временем стал догадываться, что она по Андрюшке тоскует, его сердечному другу, с которым десять лет за одной партой просидели. Испугался сначала, что оставит Райка его и умотает в город к Андрюшке, начал горе водкой заливать, сегодня стопка, завтра две, потихоньку начал спиваться, забросил все домашние дела, второй этаж, где мечтал устроить шикарную свадьбу для них с Раиской, так и не отделал. А вскоре теща, у которой умер муж, Райкин отец, приехала к дочери на постоянное жительство. Славке что, живи, не жалко, места много, только жизнью их с Райкой руководить не пытайся. А она ж так своим вниманием обложила, что хоть не дыши, измучился Славка, слушая ее поучения. Особенно прискорбно было слышать, когда она в конце своей речи добавляла излюбленное: «Да какой же ты муж? Ты настоящее чудовище!» С этого «чудовища» все и началось, понял Славка, что нет у него семьи, тает его семейная жизнь, как свечка на блюдечке, догорела и погасла, когда Раиса однажды не открыла ему, пьяному, дверь, пришлось идти в бомжатник, пустой дом на берегу реки, в котором всегда ночевали пара, а то и тройка таких же бедолаг, как и он. Ему обрадовались, а еще больше обрадовались литровой бутылке водки, которую он принес с собой. Поскольку все уже были сытые, то и дососать бутылку не сумели, свалились и уснули, кто где сидел, только Славка забрался на печку, решив, что согреется и успокоит бившую его дрожь, такой ночлег для него был впервые, потому что Раиса хоть и ругала его самыми плохими словами, но спать клала всегда на чистую постель. Проснулся он рано, за окном еще не прояснилось, мутная мгла заполняла все пространство неубранной, неухоженной избы, в которой уже прочно осел запах ее постоянных обитателей. Славка втянул ноздрями настоянный на поте и моче воздух, и, плюясь, начал собираться домой. Случайно взгляд его упал на стол, где стояла вчерашняя бутылка. Удивительное дело, но она была наполовину полная. «Да это спасенье», – подумал про себя, понимая, что без обжигающего горло глотка начать жить почти невозможно. Он взял бутылку, поболтал, опасаясь хлебнуть что-нибудь непотребное, и, почувствовал устойчивый запах алкоголя, начал жадно глотать прямо из горла. Услышав булькающий звук, проснулся Степка Монтер, протянул руку: «Оставь…» Славка отдал ему бутылку и в бессилии опустился на диван, идти домой расхотелось. Степка, отставив в сторону пустую бутылку, спросил:

– Как жить думаешь? За квартиру платить надо… Не худо бы к вечеру поразжиться…, – он щелкнул грязным, давно не стриженым ногтем, по своему горлу, – да и поесть бы чего-нибудь не мешало, хотя бы хлеба…

Он переложил с места на место большой охотничий нож, который лежал на столе, им и хлеб резали, им и банки с консервами открывали.

– Все будет, все будет… Сейчас пойду к жене, пусть выплачивает мне мою долю за дом…

– Тебе долю, а Андрюхе весь дом?

– А при чем тут Андрюха?

– Так при том, что приехал он вчера, бабы видели, как он на улице поймал твоего пацана и битый час чего-то втирал ему…

– Не трынди, голова болит… Я пошел… Или деньги, или похороны…

Славка поднялся и, прихватив нож, вышел на улицу. Деревня медленно просыпалась, в домах загорались редкие огоньки. Подойдя к дому, он с остервенением застучал в калитку. Дверь открыл сын, из-за его спины раздался голос Раи:

– Кто это? Алкоголик явился? Пропусти его…

Славка прошел на кухню:

– Все, Райка, развожусь я с тобой, живи с Андрюхой в любви и согласии, но только выплати мне за дом третью часть стоимости… Сейчас же!

– Чего ты мелешь, ну, чего ты мелешь? Какой Андрюха? Где он?

– А ты у сына спроси… И не канитель меня, давай деньги…

Раиса на удивление быстро согласилась, сходила в комнату и принесла две тысячи.

– Вот! Больше пока нет, буду выплачивать тебе по частям, с каждой получки по две тысячи…

Славка хотел уже согласиться, взять деньги и двинуть в магазин, потому что внутри все горело. И в этот момент на кухню выползла теща:

– Не давай ни копейки этому чудовищу, пусть зенки сначала протрет…

– Ах ты, жаба! Все из-за тебя! – взревел Славка и, выхватив из-за пояса нож, с размаху вонзил его в тещу. Она даже не успела закричать, кровь мгновенно стала заливать пол кухни. Рая выскочила на улицу и стала звонить в полицию, а сын, увидев, что бабушка подает признаки жизни, схватил полотенце и начал затыкать рану.

– Сынок, сынок, я не хотел, не хотел, я же люблю вас, сынок… Ленька…

Но Ленька дернул плечом, скидывая его руку:

– Не отец ты мне, не отец! У меня свой есть отец, дядя Андрей! А ты алкоголик, уходи!