От любви не умирают

И снова что-то затеплилось в нём, заволновало, но он тут же овладел собой:

– Так что случилось?

– Ничего. Я только хотела спросить, понимаешь, в последний раз спросить, чтобы понять: ты действительно поверил, или здесь что другое? Я…

Маслицкий прервал её:

– Регина, не верить в очевидное может только идиот. Поэтому не надо об этом. Пусть между нами менее лжи будет. Обиды у меня на тебя нет. Полюбила ты другого – на здоровье. Мы в своих чувствах не вольны. Не волнуйся: я его на поединок вызывать не буду. И мстить тебе – тоже. Если ты из-за квартиры переживаешь, то завтра… нет, послезавтра у меня будут деньги, и я заплачу за год вперёд. Год живи себе спокойно, а дальше сама думай. Или пусть Казик думает. И давай останемся друзьями.

– Друзьями? – Регинины губы задрожали. – Спасибо тебе. Прощай, Солнцеглазый.

Солнцеглазый… А существует ли такое слово? Скорее всего, она придумала его, как и другие, сначала такие желанные: она же придумывала их только для него, а это так льстило самолюбию! Но со временем – Маслицкий тогда ещё и сам себе не смог бы объяснить почему – её «придумки» начали раздражать его. И однажды он не сдержался.

Вера уже улеглась, а они с Региной сидели перед телевизором: шла передача то ли о Пастернаке, то ли о Бунине, и Регина даже рукописи свои оставила, хотя обычно смотреть телевизор не очень любила. Она не сразу заметила, что Маслицкий то и дело «клюёт носом», а когда заметила, обиделась немного, но виду не подала, только тихонько тронула его за плечо:

– Ах ты, сплюшка моя дремлюшка! Иди ложись.

В груди у Маслицкого знакомо шевельнулся злобливый комок, и он выдохнул:

– Наработалась бы ты с моё, так вообще развалюшкой стала бы. Это тебе не бумажки в редакции перекладывать.

Он, нарочито некрасиво оттопырив губы, передразнил её:

– Сплю-у-у-шка!

Регина отшатнулась, словно её ударили: никогда он не говорил с ней так! Маслицкий, взглянув в её побледневшее лицо, спохватился:

– Извини, пожалуйста! Сам не знаю, какая муха меня укусила. Обещаю: такое больше не повторится. А если повторится, я сам себе язык вырву.

«Такое» начало повторяться всё чаще. Язык себе Маслицкий, конечно же, вырывать не стал, даже прощения уже не просил, жаловался только на испорченные нервы. Он видел: Регина мучительно ищет причину того нехорошего, что возникло между ними, чувствует какую-то пока непонятную свою вину и пытается искупить её, предупреждая каждое его желание и преданно заглядывая ему в глаза своими прозаично-серыми, словно осеннее небо, глазами. А его начал уже раздражать и этот преданный взгляд…

* * *

Разговор у проходной стал последним их разговором. Маслицкий знал, что Регина ещё месяца три не уезжала (ждала его?), а потом через Ольгу, жену Казика, передала ему ключи от квартиры. Он думал, что будут слёзы, упрёки, длинные «душещипательные» письма к нему: что-что, а писать она умеет. Нет, она не оставила ему даже прощальной записки. Почти два года она ничем не напоминала о себе. Он же, когда и всплывало в памяти что-нибудь связанное с Региной, сознательно старался избавиться от этого, так как заметил, что каждый раз в такие минуты в нём пробуждалось щемящее чувство, определение которому не мог бы дать даже самый тонкий, опытный психолог. Чувство это было в такой степени личное, что даже попытка его определения представлялась Маслицкому кощунственной. Но время делало своё. Оно постепенно ослабляло, размывало и без того неопределённое, что подсознательно жило в нём, нарушало желанный покой и мутило душу.

И вот журнал с её фотографией. И проницательный – или высокомерный? – её взгляд. Нет, видно, действительно «ничто на земле не проходит бесследно».

– Ты знаешь, – отозвалась Елена, – Бирюковы на море собираются. Всей семьёй. На новом автомобиле.

– Что ты мне уже который раз сегодня про Бирюковых? – недовольно поморщился Маслицкий. – Я же всё равно в Вадимову полукриминальную «фирму» не пойду. Ведь, если что, ты не станешь мне передачки в тюрьму возить, не так ли?

Елена хотела ещё что-то сказать, но вздохнула только (с тех пор, как он вернулся, она вообще перестала противиться ему) и снова взялась за сервант.

Инфузория-туфелька? Пусть и так. Но не сам ли он убедился, что для спокойной семейной жизни именно такая женщина и нужна: женщина-повседневность, серая мышка. Мудрая инфузория.

* * *

Сначала у них было всё прекрасно… А потом? Нет, ты всё вспоминай, Регина. Всё до мелочи. Не ищи ему оправдания. Может, хотя бы теперь ты всё увидишь по-настоящему. Видишь вон ту женщину на городском перекрёстке? Холодный ветер насквозь пронизывает её легкое серебристо-серое пальтишко – середина мая, а на улице слякотно, как в глубокую осень, – одеревеневшие губы шепчут наивные слова старого, как мир, заклятья: «Ангелы вечерние, утренние, южные, северные! Летите, ангелы, на дно моря-океана. Там, на дне моря-океана, лежит камень. Над камнем – вода, под камнем – нуда. Разгоните воду, возьмите нуду, перенесите нуду на раба Божия Олега, чтобы он, раб Божий Олег, не ел, не пил, по чистому полю ходил, по мне, рабе Божией Регине, сердцем болел».

Эти слова – последняя её надежда. Они помогут. Должны помочь! Женщине так хочется верить! Ты, Регина, знаешь, как ей хочется верить. Знаешь. Через несколько минут женщина та будет сидеть в уютном кабинете с солнечно-жёлтыми шторами на окнах, с вывеской на двери «Отдел писем». Если взглянуть на неё в такой момент, можно поспорить, что между этой безупречно одетой, ухоженной женщиной и той бедолагой, которая совсем недавно с фанатичным блеском в глазах обращалась с мольбой к «вечерним, утренним, южным и северным ангелам», нет ничего общего.

Но рабочий день заканчивается, и женщина возвращается домой. Вот ещё один перекрёсток, и она уже механически снова начинает надоедать ангелам своей настойчивой просьбой. Но ангелы, по-видимому, не очень милосердны к ней, или, может, заняты более важными делами… Подойдя к двери своей квартиры, она понимает: его не было. Утром она привязала к дверной ручке тонюсенькую ниточку, а другой её конец зацепила за гвоздь, который специально вбила в стену рядом с дверью. Отпереть дверь, не порвав ниточку, было невозможно. Ниточка не порвана… Дрожащими руками женщина достаёт из сумки ключ, переступает порог, в изнеможении падает в кресло и с минуту умоляюще смотрит на телефонный аппарат. Аппарат молчит. Чтобы избавиться напряжённого ожидания, она отключает телефон.

Впереди вечер. И ещё ночь. Скорее бы утро! Утром ей будет легче. Каждое утро она просыпается с мыслью, что страдания её закончились, что он уже чужой, даже враждебный ей человек и если ему будет плохо, она ничуть, ни капельки не посочувствует ему. Но наступит день, придёт вечер, и женщина со стыдом будет вспоминать утреннее и вслух называть себя сумасшедшей, потому что только сумасшедшая может желать зла человеку, к которому так рвётся всё её существо. Всё это ты знаешь, Регина, потому что та женщина – ты. Ты сказала своему «солнцеглазому» «прощай», но всё ещё надеялась: одумается, разберётся, вернётся. Надо только подождать. И ты ждала. Месяц, второй, третий… За это время ты успела возненавидеть лифт – медлительного своего палача – и замирала от каждого телефонного звонка. И от того ужасного звонка ты тоже замерла. Ведь он едва не стоил тебе жизни: четвёртый этаж не шуточки.

Ну так как, может, споём шлягер: «Любовь прощает всё, если это любовь»? Любовь… Любовь… Что это такое? Дьявольское наваждение? Состояние души? Наивысшее изо всех чувств? А может, правду сказал Тургенев, что любовь никакое не чувство, а серьёзная болезнь. Конечно же, он имел в виду болезнь психическую. Ты считаешь, что слова эти вырвались из его уст в минуты отчаяния? Ведь почему же тогда он сам, выбирая между дорогой его сердцу Россией и любимой женщиной, выбрал её, женщину, и ради безграничной своей любви всю жизнь прожил «на краешке чужого гнезда»? Но подумай, ради которой женщины пожертвовал он всем самым дорогим? Талантливая певица, духовно богатая натура, очаровательная женщина. Это с неё писала свою Консуэлу Жорж Санд. А он? Кто он, твой Маслицкий?

Скоро два года пройдёт с той недоброй памяти дней её «хождений по мукам». Всё вроде стало на свои места. Работой своей она довольна. Есть у неё, слава Богу и доброму человеку Клавдии Васильевне, свой уголок. Живы и здоровы её родители. И Верочка пока ничем не огорчает. А остальное? Остальное, видимо, не для неё. Нужно просто привыкать к мысли, что прежнего не вернуть. А главное, не надо мучить и корить себя за то, что она любила и (что уж тут прятаться?) всё ещё любит такого человека, как Маслицкий. Это только в плохих романах всё просто: увидела героиня, что избранник её, мягко говоря, далёк от идеала, мгновенно убила в себе все добрые чувства к нему и с высоко поднятой головой пошла навстречу, конечно же, счастливому будущему, где уже ждёт не дождётся её герой с кристальной совестью и родниковой душой. В реальности всё сложнее. По какой-то жестокой закономерности женщина, способная на настоящую любовь, дарит её какому-либо ничтожеству, обделённому не только способностью любить, но даже и способностью понимать ценность этого дара. И в этом ещё одна трагедия любви. Сколько таких трагедий случилось и случится ещё в мире? И никто никогда не был защищён от них: ни созданная фантазией французского классика бедная плетельщица кресел, ни реальная шотландская королева.

Мария Стюарт. Женщина-легенда. Ей было дано всё, о чём только можно мечтать: красота, ум, богатство, корона. И всё это она готова была отдать за возможность быть рядом с грубым авантюристом, имя которого осталось в истории только потому, что его любила Мария Стюарт.

Мопассановская плетельщица кресел приносила обожествляемому ей сыну аптекаря – серой посредственности – последнее, что имела: добытые правдами и неправдами жалкие медяки. Величественная королева посвящала сутенёру Босуэлу строки, которые не могут оставить равнодушным даже самое чёрствое сердце:

Ему во власть я сына отдаю,
И честь, и совесть, и страну мою,
И подданных, и трон, и жизнь, и душу.
Всё для него. И мысли нет иной,
Как быть его женой, его рабой…

Так, может, любовь оправдывает всё, в том числе и отсутствие гордости? Нет, лучше не углубляться, потому что так можно оправдать даже тот подлый поступок Маслицкого.

* * *

Тогда Регина была дома одна. Верочка со своим классом поехала на оздоровление в Череповец. Регина не сразу поняла, что звонит ей не Маслицкий, а всего лишь Казик. Ей почему-то звонит Казик…

– Регина Николаевна, мне надо с вами поговорить.

– Говорите, – бесцветным голосом отозвалась Регина.

– Знаете, я не люблю получать от женщин пощёчины, а тем более незаслуженные, поэтому решил всё сказать по телефону.

– Простите, – прервала она, – а не могли бы вы сократить прелюдию и приступить к основной части?

– А вы не такая уж беззащитная, как мне думалось, – неискренне засмеялся Казик. – Тем лучше для вас. Но без прелюдий не обойтись, поэтому вы должны немножко подождать. Вы, конечно, читали купринскую «Яму»? Помните, как Лихонин избавился от Любки, когда та ему надоела? Если не помните, цитирую: «Благородный жест, немного денег и… сбежать». Денег вам Олег Викторович, конечно же, оставил.

– Что вы позволяете себе? – возмутилась Регина. – Вы отвечаете за свои слова?

Казик помолчал немного, словно колебался, говорить ли дальше, и продолжил:

– За слова свои отвечаю. Перехожу к основной части. Но, – голос его лишился шутовской нотки, – очень прошу: не бросайте трубку, выслушайте до конца. Основная часть будет короткой: ту «анонимку», которую показывал вам Олег, написал… Олег.

– Какой Олег? – не поняла Регина. – И откуда вы знаете про «анонимку»?

– «Анонимку» про вашу якобы измену Олегу Викторовичу Маслицкому написал Олег Викторович Маслицкий. А я перепечатал её. Подождите. Не возмущайтесь. Было это накануне первого апреля. Олег заверил меня, что он собирается пошутить над одним своим знакомым, жутким ревнивцем. Я, правда, сказал, что за такую шутку можно и по шее получить, но перепечатал.

– Вы негодяй. И я не верю вам, – выдохнула Регина.

– Тогда загляните в почтовый ящик. Там я кое-что оставил для вас. Я негодяй, вы правду сказали. А если ещё добавить, что встречу, на которой нас с вами «застал» Маслицкий, он же и попросил меня назначить, то и вообще… Поверьте, я ещё не понимал тогда, что к чему, ведь он сказал… А в конце концов зачем тут объяснения? Я только недавно обо всём узнал. Ольга моя рассказала. Видимо, вы говорили с нею. Ольга и заставила меня звонить вам. Сам я, видно, не решился бы. Как-никак Маслицкий всё же мой непосредственный начальник. Поэтому я попрошу вас… я надеюсь на вашу порядочность, ведь ссориться с Маслицким я не хочу. А вы сделайте для себя определённые выводы и не мучайте себя. Он вас не достоин.