Девять жизней. День открытых дверей

Заказчик вынул из ящика стола пухлый конверт и швырнул парню.

Секретарь проводила гостя долгим любопытным взглядом, пытаясь понять, кто же он такой. Из кабинета директора раздался грохот и звон осыпающегося стекла. Перепуганная Аллочка вскочила со своего кресла и подошла к двери, размышляя, зайти или нет. Любопытство и беспокойство боролись в ней со страхом подвернуться под горячую руку директора. Пока она размышляла, дверь распахнулась сама и оттуда, словно смерч, вылетел Арсений Вайзенбург, едва не сбив женщину с ног.

Пары уже закончились, но домой идти не хотелось. Косые взгляды Арсения, его компрометирующие вопросы, на которые, прежде, чем ответить, нужно подумать, изрядно раздражали. Мы не расписаны и по-сути, нас ничего не связывает. Но так повелось, что я все время находилась в зависимом от него, положении, чувствуя супружескую ответственность. Это сильно угнетало, и я твердо решила, что сегодня же разорву отношения с Арсением, и перееду жить к подруге, она не против. Андрей так и не перезвонил, а его друг как-то невнятно пытался меня утешить. Зачем?

Вайзенбург позвонил, и тоном, не терпящим возражений, сказал ждать его в университете, он за мной заедет. В моем личном пространстве запахло грозой. Непонятная тревога поселилась где-то под ребрами, посеяв сомнения и нерешительность. Я нервно прохаживалась взад-вперед по университетскому парку, вглядываясь в, проезжающие мимо, автомобили. Иномарка Арсения стремительно подъехала и остановилась в неположенном месте. Стекло с пассажирской стороны плавно опустилось, из салона повеяло табачным дымом. Он никогда ранее не курил в машине и это был тревожный признак. Мужчина нетерпеливо махнул рукой, приглашая сесть. Я послушно села и пристегнула ремни безопасности. Сначала мы ехали молча. Я мысленно прокручивала слова, моделируя диалог, стараясь предугадать реакцию и предотвратить вероятные последствия. Мимо, размытыми пятнами, пролетали, обгоняемые нами автомобили. Мотор грозно рычал, водитель с силой сжимал руль. От этого пальцы на руках побелели, а глаза сосредоточено смотрели вдаль. Как я не старалась предугадать и смягчить предстоящий разговор, но все вышло не так.

– Говоришь, что любишь меня родственной любовью? – нарушил молчание Арсений. Голос, какой-то надтреснутый и хрипловатый, как будто сорванный. Но в то же время в нем звенела сталь, острая и опасная, как бритва. Я поежилась, а он продолжил: – Как отца, да? Или как брата? Что же ты молчишь, а, Любовь? Расскажи мне, какой любовью ты любишь того… – Ругательство потонуло в визге тормозов и звуке клаксона другого автомобиля, в который мы чуть не врезались на огромной скорости.

– Что ты делаешь? – испугалась я, глядя на стрелку спидометра, постепенно клонящуюся в сторону максимальной отметки.

– Ты – моя! Поняла! – угрожающе прорычал мужчина. Я не узнавала его, такого сдержанного ранее и такого одержимого сейчас. – И никакой сопляк больше не посягнет на тебя!

– Хорошо! Только сбавь скорость, прошу! – взмолилась я, закрыв глаза от страха.

– Сбавить? Нет, милая, не сбавлю! Мы будем жить долго и счастливо, пока смерть не разлучит нас!

Мы съехали с дороги и продолжили путь по грунтовке, оставляя после себя клубы пыли. Глаза Арсения светились маниакальным блеском. Мания! Вот какой любовью любит меня Арсений. Подавляющей, собственнической и неподвластной логике любовью. Теперь мне стало понятно, почему он меня ни куда не брал. Он просто не хотел ни с кем делиться своей собственностью. Какая же я дура! Как же я ошибалась, считая, что ему просто выгодно быть со мной! Я плакала и упрашивала сбавить скорость, но мужчина не слышал моей мольбы, оставаясь во власти своих демонов. Я призывала его к разуму и клялась в вечной любви, пока впереди ни показалась блестящая гладь озера, к которому мы решительно приближались. Преуспевающий бизнесмен, как всегда, следовал своим намеченным целям, сильнее вдавливая в пол педаль газа. Мешкать больше нельзя. Я отстегнула ремни безопасности и распахнула дверь, выпрыгивая на грязно желтый песок заброшенного пляжа…

Телефон снова разрывался от звонков. Андрей скрипел зубами и сжимал кулаки, борясь с желанием разбить аппарат об стену. Но дороговизна телефона и близость ректората не располагал к подобным действиям.

– Снова Люба? – спросил подошедший Никита.

– Какой ты догадливый! – раздраженно бросил он.

Андрей уже увлекся новой девушкой, и Люба больше не интересовала парня. Он перевернул для себя эту страницу жизни, забрал последнюю фигуру с шахматной доски и стал расставлять новую партию, только уже с другим игроком. Орлов проводил взглядом короткую юбку, чем заслужил яростный взгляд друга.

– Так и будешь бегать от нее? Может, и университет сменишь, раз боишься поговорить с девушкой? – издевательски поинтересовался Никита. – Поступок истинного джентльмена! – похлопал он по плечу друга.

Андрею и самому надоели эти звонки, и он нажал кнопку приема.

– Алло! Да, знаю. А что случилось? – лицо Андрея посерьезнело и он отошел в сторону, что бы не мешали голоса проходящих студентов. – Нет. К сожалению, ничем не могу помочь!

Никита переминался с ноги на ногу, прислушиваясь к разговору. Самые страшные предположения всплывали перед глазами взволнованного парня.

– Что случилось? – еле дождался он окончания разговора.

– Ну, вот, судьба решила все сама, – неубедительно грустно произнес Андрей. – Звонили с больницы. Любаша разбилась на машине вместе со своим «папиком».

– Что? – не поверил в сказанное, Никита. Он вспомнил, как видел сегодня девушку в университетской парке, грустную, с поджатыми бледными губами, напряженно глядящую на дорогу. – Она жива?

– Пока, да, – равнодушно пожал плечами бывший парень Любы. – В реанимации. Сильно повредила печень. Нужна пересадка части органа от донора.

Прогремел звонок, возвещавший студентов об окончании перемены. Андрей поправил прическу перед зеркалом и направился в сторону аудитории. Никита стоял неподвижно с бледным лицом и судорожно сжимал ремень сумки.

– Ты идешь? – обернулся парень. – На лекцию опоздаешь!

Никита медленно поднял голову и в упор посмотрел на человека, которого знал с детства. Они были «не разлей вода» с младших классов, но только сейчас он понял, что не знаком с этим человеком.

– Ты не поедешь в больницу? – пугаясь собственного предположения, произнес Никита.

– Нет. Что я могу для нее сделать? Отдать свою почку? Или что там ей нужно?

– Печень, – машинально поправил парень.

– Ну да, печень. Так, а я тоже жить хочу!

– Ах, ты ж, сволочь! – закричал Никита, с яростью впечатывая кулак в скулу бывшего друга. – Лучше бы ты разбился, чем она!

Андрей, не ожидая удара, упал на паркетный пол, выронив телефон и сумку. Кожа на щеке треснула, и красная струйка сбегала под воротник белой тенниски.

Молодой человек, смахнул кровь с кулака, поднял телефон и, отыскивая в журнале звонков последний принятый вызов, быстро спускался по лестнице, направляясь к выходу из корпуса.

Никита лежал на операционном столе, вдыхая пары анестезиологических газов. Перед тем, как погрузиться в наркозный сон, он вспоминал длинные и прямые волосы Любы, цветом схожие с вороновым крылом. Узкое лицо и выразительные глаза под красиво изломанной линией бровей. Он не чувствовал к ней физического влечения, подобно Андрею. Для него, Люба была симпатичной, не более. Не был ей ни другом, ни братом. Никита был не прочь войти в круг близких ей людей, но видел, что она любит Андрея и не хотел мешать. Он не прельщался меркантильными выгодами и не осуждал, зная о ее двойной личной жизни. И уж, тем более не стремился к обладанию и подавлению, не способный, в принципе, к подобным чувствам. Он просто хотел, что бы Любовь жила, во всех пониманиях этого многогранного слова…

Кто я?

Театр опустел. Зрители разошлись по домам, оставив после себя звенящую пустоту, удушливый запах парфюма и лепестки цветов, которые в экстатическом восторге бросали на сцену к ногам актеров. Шелковая падуга трепетала под натиском сквозняка, напористо терзавшего ее нежное полотно. Фигуру стоящего на сцене мужчины освещал одинокий софит, отбрасывая на паркет тень испанского правителя.

– Ты не ушла, – тихо произнес он, глядя себе под ноги. – Все ушли, а ты осталась! Извечная свидетельница моего позора и триумфа, моих страданий и любовных переживаний. Ты следишь за мной с детства, ходишь по пятам, подслушиваешь.

По мере произношения голос актера становился отрывистее и злее, привычно наполняя собой маленький зал. Одежда и грим оставались те же, что и во время спектакля, но эмоции совершенно не отображали сценический образ оконченной пьесы.

– Кто я? – Руки взлетели в театральном жесте, а затем безжизненно упали вниз как занавес Кабуки. – Что ты жмёшься к моим ногам? Ответь! Кто я? Гамлет? Виконт де Вальмон? Тартюф? Или Сирано де Бержерак, воистину страдающий из-за своего уродливого носа? Неужели Я – это десятки людей, проживающих мою жизнь, так как им хочется! Где Я? И есть ли вообще Я? Может быть настоящий Я – это всего лишь маска, образ, талантливо отыгранный вне сцены? Сосуд, который вмещает в себя суррогат личности? Что ты молчишь?

Хорошо поставленный баритон оскорбляли ноты гнева и отчаяния, вырывающиеся из самой души. А может не души, а эскиза, на котором зиждутся чужие образы?

Актер тяжело осел на пол. В ушах зашумели восторженные крики «Браво!» и гром аплодисментов, откидывая его в прошлые жизни, которые проживали его герои, гости его жизни. Или узурпаторы? Он со злостью ударил кулаком об пол, тень на паркете вторила этим движениям. Мужчина потянулся за цветком, одиноким и забытым, безжизненно повисшим на рампе. Вдохнул увядающий аромат.

– Могу ли я любить? Любить до безумия? Или вместо меня любит Ромео? Могу ли я ненавидеть? Ненавидеть неистово, всепоглощающе? Или это тоже удел героев, а не бледной тени актера? Я прожил сотню чужих жизней, но прожил ли я свою? Может быть ты – это и есть мой истинный облик, плоский эфемерный рисунок на асфальте?

Театральный король закрыл лицо руками, размазывая грим по щекам.

– Я устал! – хрипло молвил он глядя на свою тень. – Я хочу освободиться, увидеть себя настоящего! Каков я без грима, без этой пафосной одежды. Хоть раз сделай доброе дело, и покажи мне, какой я есть на самом деле!

Служитель Мельпомены сорвал с головы корону, прижимавшую белокурый парик, и зашвырнул в зрительный зал. Медный ободок ударился о ножку кресла и со звоном закружился на месте. Следом полетел парик, круглый медальон на толстой цепи, короткий плащ с меховой оторочкой, парчовый вамс и нелепые штаны, подбитые ватой. Бывший король с остервенением срывал с себя одежду, как будто она жгла ему кожу. Тень тот час же повторяла все движения своего хозяина, пока на паркете не оказался весь костюм.

Сквозняк все так же раскачивал атласные падуги, одинокий софит освещал сцену, на которой стоял растерянный мужчина. Он смотрел себе под ноги, туда, где раньше была его тень. Сейчас же, темное бесформенное пятно отбрасывала лишь горка вещей, брезгливо отброшенная в сторону, а не сам человек.

Поговорим?

Зачем ты молчишь?

Нет, я правильно выразилась! «Почему» говорит о мотивах, а «зачем» – о целях твоего молчания. Вот я и хочу узнать, чего ты хочешь? Если того, что бы я на тебя обиделась и оставила в покое, то у тебя ничего не вышло, придумай что-нибудь другое.

Ты пойми, все, что происходило днем вокруг нас, не важно!

Важно то, что кто-то умный придумал вот такой вот телефон, на одном конце которого висишь ты, а на другом вся вселенная в моем лице. Я уже вижу голубой шар планеты с высоты космического астероида, из которого поднимается скрученный телефонный провод с красной трубкой, за которую держусь я. И отсюда кажется, что я держу за ниточку привязанный к ней воздушный шарик, а не целую планету. Красивый такой шарик, хочу сказать! И мы парим в невесомости: я, телефонная трубка, космическая пыль и твое молчание. Оно так гармонично вливается в тишину вакуума, как скрипка в симфонию Моцарта. Слушай, а давай сходим на концерт? Ну, или хотя бы представим, что пойдем? Допустим, мне достались халявные билеты на какого-нибудь супер современного музыканта-авангардиста! Сойдет? Предположим, что мы ничегошеньки не поймём. Я так точно! Я вообще в музыке не очень разбираюсь. Ты тоже, правда? То, что не понравиться концерт – это не важно! Зато как здорово будет гулять под дождем! Он обязательно будет идти, ты не против? И ничего, что промокнем виртуозно, пока будем ловить капли ртом, представляя, что это бренди. Ты, кстати, бренди любишь?