При дворе Тишайшего

– На, почитай что по книжке.

– Зачем по книжке? – спросила гадалка. – Я лучше по руке или звездам! – указала она на небо, где ярко сияли звезды.

– Как хочешь! – пожала плечами боярыня. – Только мне не о себе знать хочется…

– А о ком?

Боярыня замялась, не зная, как объяснить ей свое желание.

А Марфуша тем временем с любопытством стала разглядывать безделушки, наполнявшие комнату. На столиках, украшенных камнями и пестрыми кусочками, на столах, крашеных и покрытых атласом и бархатом, стояли затейливые ларчики и шкатулочки, покрытые финифтью, а некоторые даже и драгоценными камнями; в этих ларчиках хранились дорогие опахала из перьев и харатьи, белильницы, румянницы, суремница, ароматница, баночки, бочоночки, чашечки, тазики и «фарфурные склянцы» с итальянскими притираниями, ароматами, помадами, душистыми грецкими и индийскими мылами. А подле виднелись резные гребни и гребенки из слоновой и моржовой кости, лежали и две «щети». На одном из столов, в плоском серебряном ларце, виднелось представлявшее тогда редкость маленькое ручное зеркальце из хрусталя, завернутое в чехол.

– Слушай! – придвинулась к цыганке боярыня. – Ну, что занимательного в безделках? Слушай меня внимательно.

– Ну, ин слушаю! – проговорила, усмехнувшись, Марфуша, отрываясь от созерцания диковинных вещей.

Торопясь, волнуясь и сбиваясь, начала говорить боярыня, старательно избегая называть имена.

Когда она кончила свой сбивчивый рассказ и вопросительно взглянула в лицо ворожеи, та спросила ее:

– А кто же это будет… молодец-то этот?

– Зачем тебе знать? – смущенно ответила боярыня.

– Как же я могу говорить, если не знаю, кто этот человек будет?

– Ну, я и говорю тебе: он молод, красив… и чужеземец.

– Красив и чужеземец? – вдумчиво повторила ворожея. – Может, имя его скажешь?

– Зачем, зачем? – тоскливо повторила боярыня.

– Как знаешь, а я так, на ветер, гадать не могу, – решительно произнесла гадалка и встала.

– Постой, – остановила ее Елена, – а если я скажу… одно имя скажу, довольно того будет?

– Довольно будет.

– Зовут его… Леоном, – чуть слышно шепнула боярыня и опустила взоры на узорчатую скатерть стола.

Она не заметила, как изменилось лицо гадалки, каким любопытством загорелись ее глаза и как по ее губам пробежала торжествующая улыбка.

– Так он изменил своей любе? – глухо спросила она.

– Да, – кивнула головой боярыня.

– Чего же ты хочешь?

– Я хочу разлучницу… ее… отвратить от него…

– Зелье ей какое дать? – злорадно спросила ворожея. – .Или так чем-либо, наговором со света сжить?

– Не… не знаю, – растерянно прошептала Елена Дмитриевна.

– А как зовут ее? – допытывалась хитрая цыганка главного, что ей хотелось знать.

– Не знаю! – со страстной тоской простонала боярыня.

– Узнать хочешь?

– Да.

Марфуша задумалась. Водворилось продолжительное молчание; боярыня боялась нарушить его. Часы тихо тикали, как-то странно звуча в глубокой ночной тишине. Луна на небе высоко поднялась и точно с любопытством заглядывала в открытые окна терема.

– Трудно, боярыня! – проговорила наконец цыганка.

– А ты попробуй! Награжу тебя по-царски.

Марфуша усмехнулась:

– Ведомо мне, боярыня, что ты со света меня изжить хочешь, а не то что наградить по-царски.

– Кто наплел тебе такую небылицу?

Цыганка впилась своим пронизывающим взглядом в светлые глаза боярыни.

– Мне, боярыня, никто не наплетал; в душе твоей читаю и вижу, что зло против меня имеешь.

– За что же? – пролепетала Хитрово.

– Сама знаешь за что. Ну, будет нам перекоряться! Мы с тобою, боярыня, не впервые видимся, да и не в последний раз. Твоя звезда с моей скрещивается… Дай-ка твою руку! – Елена Дмитриевна робко протянула свою выхоленную руку цыганке. Та внимательно стала разглядывать ее. – Так, так! Ой, боярыня, жалко мне тебя, да и себя-то жалко! Сгубишь ты и меня и себя!

– Оставь себя! – гневно крикнула Хитрово. – Статочное ли дело равняться тебе с родовитой боярыней? – И она отдернула свою руку.

– Спесива больно! – закипая вдруг гневом, ответила цыганка и, выпрямившись во весь рост, скинув с головы платок, гордо окинула боярыню взглядом. – А, кажись, мы с тобою одной крови…

– Молчи, колдунья! Что ты несешь такое несуразное?

Цыганка, сняв с шеи ладанку, протянула ее Хитрово, но предусмотрительно не отдала ей в руки.

– Смотри! – грозно произнесла она, показывая ей зашитый в ладанку драгоценный перстень. – Смотри! Чай, слыхивала, как покойный батюшка твой печаловался, что отдал перстень и не получил его назад? А знаешь, кому он его отдал? Цыганке Маре, зазнобушке своей отдал, с клятвою, что женится на ней, да и обманул. Не раз он за перстеньком приходил, да не отдала она ему, сердешная.

– А ты, ты-то как достала его? – спросила боярыня, в уме которой вставали смутные воспоминания о каком-то кольце и об истории какой-то цыганки, довольно сбивчиво рассказанной ей в юности мамушкой.

– Я? – Марфуша усмехнулась. – Я ведь не чужая тому барину да той цыганке…

– Кто же ты? – сдавленным шепотом спросила Елена Дмитриевна, чувствуя, как у нее по спине побежали мурашки.

– Я? – повторила гадалка, зловеще усмехаясь. – Ты вот не похотела равнять себя со мною, погнушалась, вишь… а батюшка-то твой не гнушался моей матерью, из табора ее выкупил, силком любить себя заставил… Не чужие мы с тобою, боярыня, одна в нас кровь говорит, кровь князя Хованского! Я такая же Хованская, как и ты!