Взлёт и падение. Книга первая. На высоте

– У вас теперь будут неприятности, Владислав Дмитриевич, даже если бы мы этого и не хотели.

Оставшись один, Шахов извлёк из ящика стола нераспечатанную пачку сигарет, ждавшую своего часа. Он бросил курить с Нового года, но вот в такие моменты не выдерживал. Дым сигареты показался отвратительным. Он огляделся, куда бы её выбросить и, не найдя пепельницы, швырнул окурок в открытую форточку, воровато посмотрев, нет ли кого внизу.

С трудом досталось ему спокойствие в коротком разговоре с заместителем Боброва. Дожился, Шахов, долетался. Его, тридцать четыре года отдавшего небу, не имевшему по своей вине ни единого лётного происшествия, 25 лег проработавшего на беспокойных командных должностях, поучает какой-то мальчишка, выскочка, который случайно, благодаря модному ныне академическому образованию, выдвинулся в большое начальство. Ни личного опыта у него нет, ни своей методики обучения. Да и откуда этому взяться, если он за 15 лет пребывания в отряде налетал чуть больше 3000 часов. А его сверстники налегали уже в три раза больше.

В их молодые годы от лётчиков требовалось одно: грамотно и безаварийно летать. То есть, давать молоко, если ты назвался коровой по меткому выражению командира эскадрильи Нурислама Бека. А для этого не обязательно заканчивать академии. Это нынче стало модным иметь всякие высшие образования. Вот у него десятка два лётчиков с высшим образованием, в основном заочным. И что же? Ни одного, пожалуй, он не поставил бы руководить коллективом. Много больше, чем значок образования па груди, надо иметь, чтобы разумно и грамотно работать с людьми, распоряжаться их нервами, временем, здоровьем и судьбами. А ещё необходимо чувство такта и справедливости. Всего этого не хватает Заболотному. Как-то водитель трапа, на которого накричал за минутную задержку Заболотный, спросил его:

– Летать вас в академиях не учат, до того учёны. Так чему ж вас там пять лет учат? А если бы на моём месте был Бобров? На него так бы накричали?

С приходом Заболотного в лётной службе началось много формальных нововведений. Слабо разбираясь в психологических аспектах лётной деятельности, имея отнюдь не лучшую технику пилотирования одного мало-мальски освоенного типа самолёта и, замечая, что не пользуется авторитетом у лётчиков, он очень болезненно относился к советам более опытных командиров подразделений, считая, что этим самым принижается его высокая должность. Зато он стал отменной «кабинетной крысой». Надоедал подразделениям частыми проверками документации, требовал гору всяких отчётов и анализов. А когда в силу причин ему что-то не предоставляли вовремя, он доводил людей до белого каления. Не раз многие, не выдерживая, писали рапорта и шли к Боброву с просьбой освободить их от занимаемой должности. Но Бобров, дипломат и умница, всегда умудрялся их отговорить. В работу Заболотного он не особенно вникал, хватало хозяйственных проблем. А ещё потому, что всецело доверял опытным командирам отрядов и эскадрилий, где варилась вся «каша» летной деятельности объединённого отряда. Он бы убрал из штатного кадрового расписания эту должность, по это прерогатива управления. А с управлением ссориться он не хотел.

За три года своей деятельности на этой должности Заболотный оброс выговорами, замечаниями и порицаниями, как бродячий пёс блохами, ибо в большом и сложном его хозяйстве каждый месяц, а иногда и еженедельно, случались какие-нибудь происшествия: поломки самолётов или вертолётов, аварии и просто предпосылки к происшествиям. А если таковых некоторое время не происходило, то что-то происходило с его людьми, начиная с попаданий в вытрезвитель и кончая чрезвычайными происшествиями. Бесконечные разборы всех этих событий отнимали много времени, и летать было некогда. А когда и садился в кабину, то только в качестве проверяющего. Ведь формальную ответственность нёс за все события он, начальник службы. И формально получал взыскания.

Конечно, все эти происшествия случились бы, если бы не существовало ни самого Заболотного ни его должности. Да и должность эта по большому счёту была не нужна. Ведь есть же командиры отрядов и эскадрилий и их заместители. Есть пилоты-инструкторы и командиры звеньев. Это более, чем достаточно. И без него много промежуточных звеньев, которые приводят к неразберихе, формализму и распылению ответственности.

Шахов в раздумье остановился у окна и посмотрел вниз. Там, у подъезда здания, садился в свою белую «Волгу» Бобров. Около него суетливо вертелся маленький, не внушающий доверия его заместитель по наземным службам. Ходили слухи, что человечек этот не чист на руку. Доподлинно известно, что у него есть такая же «Волга», шикарная квартира и не менее шикарная дача. Хорошо живётся маленькому человечку, хотя зарплата его намного меньше зарплаты Шахова. Тут же крутился и начальник автогаражей – тоже тёмная личность. У этого машины нет, да и зачем она ему, если он забыл, что служебная машина, ему не положенная, принадлежит государству. Как и многое другое. А вот начальник АТБ Дрыгало не имеет машины, летняя дачка его слеплена из каких-то дощечек. А ведь зарплата у него тоже больше, чем у этих товарищей.

А на оперативках как раз чаще всего и возникает вопрос о непрекращающемся воровстве именно в этих службах. Чудесным образом исчезают аккумуляторы, всевозможные дефицитные детали, строительные материалы и бензин. В последнее время с набором оборотов перестройки такое возникает всё чаще. И Шахову иногда начинает казаться, что перестройка – это начальный толчок к беспардонному разворовыванию страны. Чем всё это кончится?

Он помнил, как хорошо работалось в 60-70 годах. Постоянно осваивали новую технику, люди работали с огоньком. Не было пьянства, как сейчас. Налицо был трудовой энтузиазм. Были цели, и делалось всё для их достижения.

Не было многочисленных бумаг, тормозящих живое дело. Всё делалось быстро и чётко, без излишней нервотрёпки и показухи. А сейчас, чтобы только ВЛЭК летчику пройти, нужен месяц иногда. Раньше это делалось за два-три дня.

Но позже, как по мановению волшебной палочки, фирма начала разбухать и обрастать всевозможными надстройками. В авиации, в живом её теле, исподволь появились люди весьма и весьма от неё далёкие. Масса врачей, психологов, экономистов, бухгалтеров, разработчиков и прочего люда пришла в авиацию не с намерением что-то сделать, а с надеждой что-нибудь урвать, откусить от авиационного пирога. И многие очень скоро поняли, что здесь, годами просиживая в кабинетах и ничего не делая, а, создавая только видимость работы, можно неплохо просуществовать до пенсии. Пример? Да тот же ГОСНИИ ГА.

Постепенно сложилась пирамида, на вершине которой оказались люди не связанные с лётной работой, и не представлявшие всей её сложности и трудности. Их отношение к лётчику было совершенно другое: какой-то ворчун, что-то бесконечно требующий. Но летчики-то знают: безопасность полётов – штука дорогая.

И вот в эти годы авторитет лётной службы начал стремительно падать. Руководители требовали с пилотов только работу, забывая, что они ещё и просто люди. А работы было много. Да её и сейчас много, даже очень много. Особенно в летний период отпусков. В тот период стали быстро накапливаться социальные вопросы. Пилоты по десятку и более лет ютились, где попало, не имея своего угла и выполняя ответственную работу. Это происходит до сих пор. Как влияют на деятельность пилота бездомные условия проживания, психологи и медики почему-то молчат. А если спрашивали об этом лётчики – отделывались невразумительными фразами.

А теперь ещё и эта перестройка, превратившаяся в говорильню. Потихоньку стало разваливаться и то хорошее, что было создано в годы так называемого авторитарного руководства.

Так думал командир отряда, пилот первого класса Шахов.

И это было только начало. Как говорится, ломать – не строить. Ломать у нас умели. Не впервой.

––

Командир 3-го лётного отряда применения авиации в народном хозяйстве Валентин Валентинович Байкалов был по авиационным меркам уже не молод. 25 лет в авиации значат многое. За плечами была работа на крайнем севере и дальнем востоке, вынужденные посадки в труднодоступных районах. Он помнит их все, такое не забывается, стираются только незначительные мелкие детали. Помнит и самую тяжёлую вынужденную посадку на торосы из-за отказа двигателя. Они уже замерзали. Тогда-то у него и появилась первая седина. Их искали и нашли только на девятый день.

Когда его, худого, небритого и обмороженного, не способного пройти самостоятельно и десятка метров, увидела жена, она горько разрыдалась, едва узнав своего 33-х летнего красавца мужа. И впервые со всей ясностью осознала, что такое его профессия. Когда он выписался из больницы, она почти всю ночь проплакала, умоляя его бросить эту «проклятую работу». А днём на следующий день, немного придя в себя, сказала:

– Прости меня за мою слабость, я же всего лишь женщина. Знаю – не сможешь не летать. Это вас, мужиков, засасывает, словно болото. Но всё же хочу, чтобы тебя списали с лётной работы. Ждать тебя из полётов мне труднее, чем тебе летать. Наверно, я плохая жена для лётчика.

Медкомиссия отстранила его от полётов на год. И он уехал с семьёй в Бронск, недалеко от которого родился. Через год его снова не пропустили врачи. На ЦВЛЭКе прямо сказали: не годен. Но на следующий год он снова едет в Москву и снова тот же приговор от медицинских светил. Другой так и закончил бы на этом свою лётную карьеру, но не таков был Байкалов. Он пошёл к председателю комиссии и заявил, что чувствует себя здоровым и требует повторного освидетельствования. Профессор похлопал его по плечу и сказал:

– Много сюда таких приезжало. Одни – с мольбами, другие – с угрозами. Были и таковые, что письмами из ЦК заручались. Но что, скажите, батюшка мой, я сделаю, если они не годны? У каждого свой ресурс.

– Я в ЦК не поеду, – ответил профессору Байкалов, – я принесу к вам в кабинет раскладушку и не выйду до тех пор, пока не дадите заключение о годности. Мало того – объявлю голодовку. Я здоров.

– Ну, вот и вы мне угрожать начали, батенька мой. Голодовкой, правда, ещё никто не пугал, вы первый.

Комиссию он прошёл. Но осторожные эскулапы, не найдя в его организме особых отклонений, всё-таки записали в медицинской карте: разрешить полёты на освоенном типе в поршневой авиации. Но это было уже не важно. Главное, что он снова мог летать.

С тех пор прошло много лет.

Начальник штаба Байкалова Чувилов вошёл к нему в кабинет расстроенный.

– Что случилось? – оторвал взгляд командир от бумаг и посмотрел на Чувилова не утерявшим юношеской голубизны глазами.

– К нам прибыл ревизор, – сказал, садясь, Чувилов.

– Что такое? Опять комиссия?

– Конечно. Сейчас инспектор Кухарев предупредил, чтобы готовились к встрече. Председатель комиссии – заместитель министра.

– Ого! – присвистнул Байкалов. – Недалёк день, когда и министра дождёмся. Такого ещё не было.

– Перестраиваются, – улыбнулся начальник штаба.

– Бумаги-то у тебя в порядке?

– В порядке. Но для трёпа нервов всё равно что-то найдут, сам знаешь. В предписании ж надо что-то писать для приказа. Не писать же – без замечаний. Что это за комиссия?

– Да, пожалуй, – согласился командир. – Долго они тут будут?

– Да кто же знает. Уж замминистра-то точно вечерним рейсом улетит. Не тот уровень у него, чтобы в отрядах сидеть.

– В эскадрильях предупредил?

– Да, начальники штабов знают.

Чувилов не уходил.

– Что у тебя ещё, Василич?

– Командир, – плачущим голосом вдруг заголосил тот, – отпусти меня сегодня к врачу. Работать всё равно эта комиссия не даст, а отвечать на их почемучки – сил нег. Пусть сами в бумагах роются, угрозу безопасности там ищут. Всё, что надо, секретарша им даст. Я приготовил.

– Ты хочешь, чтобы я на почемучки отвечал?

– Тебе по штату положено. А я – пенсионер.

– Ну что же, к врачу никому обращаться не возбраняется.

– Намёк понял, – благодарно улыбнулся Чувилов. – В долгу не останусь. – И он бесшумно, словно привидение, растворился за дверью.

Комиссии были и будут. От них никуда не денешься. Они приезжают и уезжают. Уедет и эта. И всё останется по прежнему. Не всё, конечно. Некоторые недостатки бумажного характера устранят. Но, как шутят остряки, в процессе устранения старых недостатков возникают недостатки новые, которые вскроет очередная комиссия. И всё повторится. Жизнь бесконечна. Да и вообще работа комиссий, и ответная работа по устранению недостатков была похожа на забаву ребёнка с шариком: сожмёт его дитя в одном месте, а шарик в другом месте раздувается ещё больше.

Байкалов не мог вспомнить случая, когда бы кто-нибудь из членов комиссии загорелся желанием сесть в самолёт и куда-нибудь слетать. И посмотреть, какие дела на периферийных районных аэродромах. Нет. Уж очень некомфортно в самолёте Ан-2. Летом жарко и изнурительная, выворачивающая пассажиров наизнанку, болтанка, зимой – холодно. Когда за бортом минус 30, то в самолёте всего 28. А если кто-то и летал, то в первом отряде у Шахова. Тот же Заболотный не подходил к Ан-2 месяцами, хотя имеет на нём формальный допуск, летал когда-то. Да и на Ан-24 он летает только в качестве проверяющего, мягко держась за управление.