Путешествие для бедных (Из Москвы в Минск на электричке)

– Мороженое! Мороженое!

Тоже очень полная женщина пенсионного возраста спокойно перетекает по вагону, как ртуть. Немного поддатый парень лет тридцати, в тельняшке и белых брюках, сидящий на солидном тюке через проход, почти рядом со мной, просит кого-то, не поворачивая головы:

–Купи!

Женщина из его компании, там еще два потертых представителя мужского пола, что-то говорит ему, перегнувшись над их коленями. Дряблая грудь провисает, как уши спаниеля.

– Не хочу пива! – капризно заявляет парень.

Молодая пара напротив, усердно занятая чтением, отвлекается и покупает мороженое. Моя соседка тоже решается. Я внутренне протестую. Это может привести к понижению температуры ее бедра и созданию дискомфорта для моего так удачно пристроенного нерва. Но тут в Филях происходит очередное уплотнение. Крепкая женская спина в черной маечке-безрукавке еще плотнее прижимает меня к моей печке. Она проталкивает мальчика лет десяти в небольшое свободное пространство возле моих колен. Черная бретелька лифчика сползла на плечо. Просторная легкая юбка с ярко-желтыми цветами по черному полю. Парень в тельняшке печально приткнулся к ней носом. Глядит на это буйство красок тоже черными, влажными от избытка адреналина глазами.

Отмечаю боковым зрением какое-то шевеление слева, под юбкой. Скашиваю глаза и невольно вздрагиваю: медленно приподнимая край платья, возникает черная голова змия. Того самого – искусителя. Так вот где они прячутся. Удав какой-то. Чего только не возят на дачу. Парень, оторопев, таращится на это явление, но тут же расплывается в улыбке:

– Соба-ачка! – тянется он ладонью к узкой голове молодой таксы. Растроганно гладит ее, повторяя с какой-то неизбывной нежностью «соба-ачка!» Словно все чувства, что накопились в нем за тоскливые выходные дни, нашли, наконец, лужайку, на которую можно выплеснуться вольно и широко.

Такса в корзине на полу, между ног хозяйки. Надоело ей в темноте и одиночестве сидеть за ширмой подола. А может, почувствовала флюиды, исходящие от родственной натуры – одновременно с каким-то чистым, словно из только что откупоренной бутылки, запахом водки. Сам разнеживаясь от ласки, с которой гладит собаку, парень нечаянно, а может и нарочно, проводит ладонью – с той же нежностью – по голени хозяйки.

– Бритая! – простодушно заявляет во всеуслышание. Дама вздрагивает, сжимая плечо мальчика. Резко поворачивает шею:

– Ну, вы не очень! Она и укусить может!

– Меня? Она? Да никогда! За всю жизнь меня ни одна собака не укусила!

Парень склоняет голову к таксе и целует ее в нос. Такса взволнованно высовывается из-под платья и лижет парню лицо. Он победоносно улыбается.

– Вот так они меня все кусают! Свет, – обращается он к женщине у окна, которую не разглядеть из-за коряво торчащих на скамейке мужиков. – Давай купим ей мороженое! У нас с ней любовь.

– Ну, так пусть она тебе и покупает. Почему опять я? – насмешливо отзывается Света. Мужики посмеиваются. Они открыли бутылку водки, и один протягивает собачьему любимцу белый пластмассовый стаканчик.

Парень отталкивает его, расплескивает.

– Не буду! Соба-ачка!..

Дама несколько встревожена пьеской, что разыгрывается перед занавесом ее юбки. Кто знает, что ему взбредет погладить в следующий раз. Все так простодушно, что и не придерешься. Замечает гуляющую на свободе бретельку и пытается достать ее подбородком. Не получается. Отпустив плечо сына, дотягивается правой рукой и заправляет под майку. Если бы парень сидел на моем месте, то уже давно бы устранил эту погрешность в ее туалете.

Девушка напротив все еще лижет свой брикет. Нос шалашиком. Лицо тоже как шалаш, но только с более покатой крышей. В другой руке у нее книга – Дюма, «Сорок пять». Не читал. И уже не прочту – отдюмался (или лучше отдюмился?) – в подростковом возрасте.

Моя согревающая соседка давно расправилась с мороженым, отложила сканворды и что-то аккуратно отщипывает из пакета на коленях. Молодец. Все-таки мой седалищный нерв произвел в ней некоторую разрядку жировых аккумуляторов, и она добросовестно восстанавливает затраченную энергию. Хорошо еще, что ничего не знает о моем тайном подключении. Это влетело бы мне в копеечку.

Такса выбралась из корзины, стала на задние лапы и положила голову на белые брюки, уткнувшись носом в дорогую – и явно не только для нее – тельняшку. Парень методично ласкает ее, как любимую девушку.

– Шкуру протрешь – не расплатишься! – ничего не упускает из виду Света. («Какую-то сучку вытащил, блин, из-под вонючего подола, льют эту шанель, куда ни попадя, уже сам провонялся, а потом этими же руками будет меня лапать!») Вспомнит она ему эту любовь, да и другие тоже. И чего эти суки к нему липнут?

Мужики допили водку все так же молча. Привалились друг к другу и разом закрыли глаза.

За Рабочим поселком неожиданно пахнуло разнотравьем, влажным пойменным лугом. Где-то недалеко Москва-река. Места, говорят, еще вполне пригодные для купанья и воскресного отдыха.

Много вышло в Одинцово. Такса с дамой и мальчиком тоже. Парень протянул ей на прощанье кусочек вареной колбаски. От Светиных щедрот. Дама высокомерно улыбнулась: «Она колбасу не ест»! Такса виновато взглянула на хозяйку и аккуратно взяла угощение. На прощанье, уже из корзины в руках хозяйки, страстно лизнула в щеку, казалось, готового расплакаться парня. Обыкновенная любовь с первого взгляда.

Расставшись с любимой, парень прежде всего сладко зевнул, потом пристроился к двум девицам в тамбуре и выцыганил у них сигарету. Пока курил, высмотрел себе место в середине вагона, куда вскорости и перебрался. Усевшись, он навсегда забыл и Свету, и свой ценный груз, и соба-ачку. Какое-то потерянное лицо с бесконечно печальными и влажными глазами. Руки, как заметил, без блатных наколок. Еще не сидел. Господь миловал. Но сентиментален, как вор в законе.

Большей частью преступниками становятся именно те, кто не умеет играть различные социальные роли, или те, у кого их набор ограничен. Тем самым возникает проблема адаптации. Не зря всплески преступности происходят в периоды больших общественных перемен, сопровождающихся ломкой привычных стереотипов поведения. Кому-то не хватает ума, резервов собственной психики, чтобы вписаться в дугу поворота. Вылетают в кювет, на обочину истории. Такое происходит не только с единицами, но и с целыми социальными группами. Обычно после долгого прямолинейного и лидирующего движения.

Российское дворянство оказалось в кювете еще до революции. Отмена крепостного права ударила по барину сильней, чем по мужику. Самая крепкая и зажиточная часть крестьянства вылетела в кювет во время коллективизации. Советская интеллигенция, дворянство социализма, так и не ставшая средним классом, достаточно богатым и консервативным, чтобы успешно стабилизировать процессы общественного развития, удивленно приземлилась уже в наше время. Но их дети и внуки, как свидетельствует история, выбираются из канавы и с еще большим упорством начинают борьбу за социальное первенство уже на новых пространствах – науки и культуры, а сегодня еще и бизнеса.

После Одинцова путешествие приобрело дополнительную остроту – еду зайцем. Платить не буду. Все равно мне дожидаться следующей электрички. Дюма с девушкой тоже вышли. Ее сосед остался. Оказывается, ничего общего между ними, кроме мороженого и параллельного процесса чтения, не было. Впрочем, это можно сказать и о многих супружеских парах.

Повалили коробейники. «Извините за беспокойство! Всем счастливой дороги!»

Пиво и крекеры, шоколад и колготки, красный клей и носки, испанские воздушные шары и прибор для определения содержания спирта. И все это намного дешевле, чем в магазинах. Проносится бабка с веселым красным лицом и стреляющими глазами. Тащит три сумки бутылок. Упарилась. И опять: батарейки, лезвия, ручки, стеклорезы, дождевики, очки, зонтики, книги. Пользуется успехом книга тостов и поздравлений. Один пожилой чудак рекламирует свой товар в рифму. Народ улыбается, но не покупает. Предлагается и разнообразная периодика – от завтрашнего “МК” до невообразимо размножившихся сканвордов.

Если всю эту публику воспринимать как развлечение, а ничего больше и не остается, то, в общем, не раздражают и громкие механические голоса, и мертвые тексты, беспомощно повисающие в воздухе. Плодотворного контакта с головой и сердцем потенциального покупателя не происходит. Товар надеется только на самого себя. Если нужен, покупают. Но только те, кто уже осознал и сформулировал свои потребности. У многих они еще вольно пасутся в подсознании. Умения сделать полезную вещь желанной у коробейников нет. Они честно прямолинейны. Да, вероятно, и шкурка выделки не стоит – товар-то дешевый, чего зря разоряться.

Торгуют в основном крепкие симпатичные девушки и парни. Им бы резвиться где-нибудь у Москвы-реки, а не толкаться в воскресной электричке. Особенно вот этой маленькой девушке с добрыми серыми глазами и зеленоватым лицом. По меньшей мере, гастрит она уже заработала. Продает детские книжки издательства «Самовар». Стоптанные туфельки, застиранные джинсики, черная майка без надписей. Едва ли это сознательный имидж. Она останавливается, достает из тяжелой сумки компактные светлые прямоугольники. Библиотечка детской классики. Недорого. Она показывает книжки, дает рассмотреть иллюстрации, что-то рассказывает негромким голосом, по-домашнему. Методика просто совпадает с ее физическими возможностями. Никакого давления на покупателя. Поэтому у него не возникает отталкивания от продавца, отбрасывающего и товар. Тем более что с дефицитом у нас покончено.

Для покупки пассажир должен созреть. Если он только что вошел в вагон, ему надо немного остыть, расслабиться. Это время дорожного расслабления – до новой сосредоточенности перед выходом – и есть время возможной покупки. Нет доминирующих и отвлекающих эмоций, все желания всплывают к поверхности. Проблема только в том, какому из них – в соответствии с возможностями кошелька, а иногда и вопреки ему (глоток безрассудной свободы) – уступить. В голосе продавца должно быть восхищение своим товаром, убеждение в его необходимости для жизни, радость от того, что именно ему выпало нести его в массы. Нужно дразнить и заманивать покупателя. И ничего, что он бедный. На траты не по средствам расколоть его еще проще, чем богатого.

Говорю это со знанием дела, потому что сам оказался объектом успешной психологической атаки на Курском вокзале. Купив билет и проходя к выходу, задержал взгляд на женщине какой-то непривычной красоты. Именно поэтому остановился у расписания Аэрофлота, нужного мне только для того, чтобы украдкой разглядеть ее как следует. Тут-то меня и запеленговали. Красавица приняла меня за человека с толстым кошельком. Действительно, на тот момент у меня оставалось сто баксов, неприкосновенный запас. Через полчаса они оказались в ее ладони. Она уносила их скорбно, как недостойное даяние. Я же оказался счастливым владельцем целого комплекта изделий из искусственной кожи.

Если бы у меня было триста баксов, именно такую цену она назвала сначала, то унесла бы их также скорбно. Хотя, возможно, и несколько побыстрее.

– Спасибо, мне ничего не нужно! – отбил я первую атаку. Но вместо того, чтобы сразу уйти, все еще стоял, дожидаясь неизвестно чего. Красивая женщина с иностранным акцентом начала рассказывать, как они из Белграда летят сначала в Вильнюс, туда проще, потом поездом сюда. И в этот раз так не повезло – десять непроданных комплектов, на таможне заберут. Ну, возьмите хоть за сколько-нибудь. У нас тоже стало так трудно жить, все торгуют, чем могут. Да, все турецкое, но качество неплохое. Красота ее – славяно-греко-турецкая – медленно и неотвратимо подтачивала фундамент здравого смысла.

– Видите? – быстро подносила она пламя зажигалки к ткани. – Не горит! Настоящая кожа!

– Не по средствам, у меня только 100 долларов, – нерасчетливо выставил я последний и, как оказалось, самый слабый аргумент.

– Ну что же делать, хоть хорошему человеку…

Да, человек этот очень нужный – как мусорное ведро для разной дряни.

Уходил с пакетами в руках, утешая себя, что отнесу в комиссионку и уж чего-нибудь заработаю. Зарабатываю до сих пор. С комиссионками сегодня глухо, продать стало так же трудно, как раньше купить. Зато каждый раз, как открываю шкаф, любуюсь курткой из натуральной искусственной кожи и вспоминаю красавицу из Белграда. В сущности, это была плата за эротическую услугу – полчаса общения. Но зато память на всю жизнь. Даже не знаю, кому это можно подарить. Если только кому-то в деревне.

– Натуральный шоколад отечественных фабрик! Сладкий, горький, черный, белый! Пористо-воздушный!

Моя печка купила две белых шоколадки. И все килокалории уйдут на меня. Право, как-то неловко. Придется скоро подтапливать ее самому.

Вот и Голицыно.

Однако! Тепло этих шоколадок уйдет на кого-то другого. Ничто не вечно в этом мире. Даже тепловые процедуры. Подвинулся к окну, вбирая остатки тепла своей солидной соседки. Еще раз увидел ее на перроне. Черные рейтузы до колен – круто. Все-таки далеко не 15. А может, она американка. Сестра рассказывала, что им тоже плевать – что натянут, в том и пойдут. Особенно домохозяйки. За фигурой и одеждой следят только те, кто работает.

Тут у окошка соседка моя, оказывается, и подзаряжалась напрямую от солнышка. Нет, жарковато. Общаться напрямую со светилом способны только женщины. Перехожу на левую сторону вагона. Свободна целая скамейка.

Напротив, у окна, лицо кавказской национальности. Без никакой клади. Просто едет. Надо же. Лицу немного за тридцать, но делали его явно в кузнице. И сельские умельцы. Никакого благообразия. Резкие пересекающиеся плоскости. Как нагромождение камней при обвале. И только роднички глаз, отражающие небо. Таких носов я никогда не видел. Лауреат шнобелевской премии. Странно, ощущение уродства не возникает. Сказать от чистого сердца, что он некрасив, язык не повернется. Тут что-то явно другое, несоизмеримое с нашими обыденными понятиями о красоте. Безусловно, армянин, фамилия, небось, Сирунян. Что в переводе на русский означает «красавчик».

На той же скамейке с краю сидит кроткая пожилая женщина в мутных очках и розовой газовой косынке. Одета бедно и чисто. Чистота – излишество бедных. По виду – учительница младших классов. Конечно, сельских, где учеников мало, бывает два-три. Условия для учебы и преподавания просто аристократические. Отсюда и кротость. На пенсии, но, конечно, еще работает. Читает Викторию Токареву («Коррида»). В пакете между ней и армянином тоже книги.

Помню, первые годы в России меня удивляло это повальное чтение во всех средствах передвижения. Вваливается в обшарпанный автобус местного сообщения неряшливо одетая и расплывшаяся тетка и достает не бутылку промочить горло, а какого-нибудь Мориса Дрюона. И тут же вырубается из окружающей действительности.