Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

– Ее не видно?

– Итаку? Нет. Да там и смотреть нечего. Одни козы да свиньи.

– Возможно, но все равно я бы хотел туда съездить. Хорошо бы прибыть туда вечером, когда море меняет цвет, когда вода и берег темнеют, и испытать то же, что чувствовал Одиссей, вернувшись туда через много лет. Я бы мог… Я уверен, что смог бы пережить те же чувства.

– Если хочешь, я отвезу тебя. Как я уже сказал, это недалеко.

Александр как будто пропустил предложение мимо ушей и перевел взгляд на запад, где из-за гор поднималось солнце, начиная окрашивать розовым края керкирских вершин.

– Там, за горами, и еще дальше за морем – Италия, верно?

Царь словно мгновенно просветлел лицом:

– Да, Александр, там Италия и Великая Эллада. Города, основанные греками, невероятно богаты и могущественны: Тарент, Локры, Кротон, Фурии, Регий и многие, многие другие. Там простираются безграничные леса и бродят огромные стада зверей. Пшеничные поля, которые не охватить взглядом. Горы, чьи вершины покрыты снегом круглый год и которые вдруг извергают огонь и заставляют трястись землю. А еще дальше, за Италией, лежит Сицилия, самая цветущая и прекрасная земля из всех известных. Там стоят могучие Сиракузы и Акрагант, Гела и Селинунт. А еще дальше лежит Сардиния, а еще дальше – Испания, богатейшая страна мира, где неистощимые серебряные рудники, и железные, и оловянные.

– Сегодня ночью мне приснился сон, – сказал Александр.

– Какой сон?

– Мы были вместе, я и ты, верхом, на вершине горы Имар, самой высокой в твоем царстве. Я сидел на Буцефале, а ты на Керавне, своем боевом скакуне, и на нас обоих лился свет, потому что одно солнце заходило в море на западе, а другое в то же время восходило на востоке. Два солнца, понимаешь? Волнующее зрелище. А потом мы распрощались, потому что ты хотел попасть туда, где солнце заходило, а я – где восходило. Разве не чудесно? Александр – к восходящему солнцу и Александр – к заходящему! И прежде чем попрощаться, прежде чем погнать своих коней к огненным шарам, мы дали друг другу торжественный обет: что никогда не встретимся, не завершив нашего похода, и местом нашей встречи будет…

– Какое? – спросил царь, не сводя с него глаз.

Александр не ответил, но его взгляд заволокла неспокойная мимолетная тень.

– Какое место? – настаивал царь. – В каком месте мы должны были встретиться?

– Этого я не запомнил.

Глава 31

Александр отдавал себе отчет, что скоро его присутствие в Бутроте станет невыносимым, как для него самого, так и для Александра Эпирского, который продолжал получать настойчивые требования Филиппа выслать его сына в Пеллу, чтобы тот искупил вину, перед всем двором попросив у него прощения.

Молодой царевич уже принял решение уехать.

– Но куда? – спросил его царь.

– На север, где он не найдет меня.

– Ты не сможешь там жить. В тех землях господствуют дикие полукочевые племена, постоянно воюющие между собой. К тому же начинается зима. Там заснеженные горы – ты никогда не попадал в снега? Это самый страшный враг.

– Я не боюсь.

– Это я знаю.

– И потому уйду. Не тревожься за меня.

– Я не отпущу тебя, если ты не скажешь мне свой маршрут. Если ты мне понадобишься, я должен знать, где искать тебя.

– Я сверился с твоими картами. Поеду к озеру Лихнитис, на его западный берег, а оттуда по долине Дрилона вглубь материка.

– Когда хочешь отбыть?

– Завтра. Гефестион поедет со мной.

– Нет. Я отпущу вас не раньше чем через два дня. Я должен приготовить вам все к дороге. И дам вьючного коня для поклажи. Когда продукты закончатся, можете продать коня и продолжить путь.

– Спасибо тебе, – сказал Александр.

– Я дам тебе также письма для иллирийских вождей в Хелидонии и Дардании. Они могут пригодиться. У меня есть друзья в тех краях.

– Надеюсь, когда-нибудь я смогу отплатить тебе за все.

– Не стоит говорить об этом. И не падай духом.

В тот же день царь спешно написал письмо и с самым быстрым из своих гонцов отправил его Каллисфену в Пеллу.

В день отъезда Александр пошел попрощаться с матерью, и она обняла его, плача горючими слезами и от всей души проклиная Филиппа.

– Не кляни его, мама, – попросил ее Александр. Ему было грустно.

– Почему? – крикнула Олимпиада. – Почему? Он унизил меня, ранил, вынудил нас отправиться в изгнание. А теперь тебе приходится бросить меня и бежать еще дальше, чтобы среди зимы скитаться в чужих краях. Желаю ему самой лютой смерти! Пусть испытает все те муки, которые навлек на меня!

Александр посмотрел на нее, и у него сжалось сердце. Его напугала эта ненависть матери, своей силой напоминавшая злобу героинь трагедий, столько раз виденных им на сцене: Клитемнестры, хватающей секиру, чтобы зарубить Агамемнона, или Медеи, убивающей собственных детей, чтобы больнее отомстить своему неверному мужу Язону.

В этот момент ему вспомнилась другая страшная история, которую в Пелле кто-то рассказывал ему про царицу: будто во время церемонии посвящения в культ Орфея Олимпиаду кормили человеческим мясом. Он видел в ее огромных, наполненных тьмой глазах такой отчаянный гнев, что поверил: эта женщина способна на все.

– Не кляни его, мама, – повторил он. – Возможно, это даже правильно, что я испытаю одиночество и изгнание, холод и голод. Это урок, которого не хватало среди тех, что хотел мне преподать отец. Возможно, теперь он хочет научить меня и этому. Возможно, этот последний урок никто, кроме него, не мог бы мне дать.

Александр с трудом освободился из ее объятий, вскочил на Буцефала и сильно ударил его пятками.

Жеребец заржал, взмахнув в воздухе передними копытами, и бросился в галоп, храпя раздутыми ноздрями. Гефестион поднял руку в прощальном жесте и тоже пришпорил своего коня, держа в поводу вьючную лошадь.

Полными слез глазами Олимпиада смотрела им вслед, пока всадники не исчезли из виду, направляясь на север.

Письмо эпирского царя достигло Каллисфена через несколько дней. Племянник Аристотеля с нетерпением распечатал его и быстро прочел:

Александр, царь молоссов – Каллисфену

Здравствуй!

Надеюсь, что ты пребываешь в добром здравии. Жизнь моего племянника Александра протекает в Эпире безмятежно, вдали от военной жизни и ежедневных забот правительства. Дни он проводит, читая трагических поэтов, особенно Еврипида и, разумеется, Гомера в той редакции, что подарил ему в шкатулке его учитель и твой дядя Аристотель. Или же он декламирует их, аккомпанируя себе на цитре.

Иногда он выезжает на охоту…

Чем дальше Каллисфен читал послание, тем больше удивлялся его банальности и полной неуместности. Эпирский монарх не сообщал ничего важного или личного, он прислал совершенно пустое письмо. Но зачем?

Разочарованный, Каллисфен положил папирус на стол и стал расхаживать взад-вперед по комнате, стараясь понять, что может означать это письмо, когда вдруг, бросив взгляд на лист, увидел на внешних краях зарубки – едва заметные царапины. Посмотрев внимательнее, он понял, что они аккуратно сделаны ножницами.