Быть русским

– Но ведь капитализм порождает неравенство, – не унимался я, – выталкивает из жизни слабых и больных, поскольку они приносят убытки. Вы хотите христианизировать богатство?

– Богатство так же угодно Богу, как и бедность. Нищета Богу неугодна, и с ней нужно сообща бороться. На Западе почти нет нищеты, потому что у нас сохранились христианские основы капитализма. Их нужно укреплять, в этом могла бы участвовать и демократическая Россия. Теперь она открылась для Запада. Мы вам дадим деньги, вы нам свою духовность – вместе мы станем богаче.

Эти слова отозвались во мне иначе:

– Станьте как мы, откажитесь от себя, и вам воздастся!

Других вопросов и ответов я не запомнил. Патрик с явным удовольствием завершил встречу и поблагодарил гостя. Он лишь повторил главные мысли его собственного доклада, с которого началось наше обучение. Под наши вежливые хлопки предприниматель вручил каждому из нас толстенную книгу собственного производства «Христианство, труд и успех». Я тут же пробежал оглавление и тихо закрыл многостраничный опус, чтобы больше никогда не открывать. Слова о «Государстве благоденствия» и «нравственном капитализме» вызвали усмешку. Эта благостная утопия была ничуть не убедительнее коммунистической.

И тут прозвучали слова, которые мы встретили аплодисментами:

– Вечером я приглашаю всех вас в ресторан на берегу озера! – гость патетически воздел руку. – Патрик, ты знаешь, где это. Приходите к семи часам.

Так я в первый и в последний раз оказался в швейцарском ресторане. Его название забылось. Напоминал он двухпалубный корабль у причала, качался на волнах и хлюпал водой. В верхний зал вела узкая лестница, за сплошной полосой окон темнела вода, в ней отражалась неровная цепочка огней, над ними чернели плоские горы, приклеенные к сапфировому небу. Богатство и корпоративное преуспеяние директор подтвердил общим меню во французском духе: глоток ликёра и горсть солёного миндаля на аперитив, пятничная рыба, розовое вино, зелёный салат, желтоватый сыр, вазочка белого мороженого и чёрный кофе. В конце ужина вновь раздались наши дружные хлопки. На этом знакомство с католиком-капиталистом завершилось.

Вечером в одно из воскресений в крипте Крестовоздвиженского собора на мою лекцию о символике русской средневековой культуры собралось два десятка человек. Самарин представил меня, назвал «замечательным историком» и первым захлопал в ладоши. Говорил я по-французски «без бумажки», сбивчиво и воодушевлённо. Спотыкаясь о сложные искусствоведческие и богословские понятия, прорывался к главному – к русскому религиозному умозрению, воплотившемуся в образе шатрового храма. Слайды помогли объяснить, как в нём соединялась символика света и огня. Лучи божественного сияния на иконе Феофана Грека «Пре ображение» являли прообраз церковного шатра. Я убеждал: точно так же от креста и позолоченного купола исходят творящие софийные энергии. Им навстречу поднимаются пламевидные формы храма, знаменующие «огонь веры»: пламевидные завершения входов и оконных наличников, «бочковых» кровель и закомар. Божественное и человеческое начала соединяются в подкупольном пространстве. Созданный Софией-Премудростью «дом Божий» словно повисает над землёй: ощущение безвесия подчёркивают кирпичные арочные опоры под круговой галереей или бревенчатое гульбище с повалами, высокие лестницы, ведущие на паперть, и даже деревянные сваи, на которых возводились некоторые северные церкви. Свето-огненное божественное начало символизирует позолота – на иконах, церковной утвари и многоярусном иконостасе, который отделяет алтарь от трапезной, словно огненная завеса. Неизвестный византийцам золотой купол на Руси создавали не столько похожим на греческую полусферу, сколько пламевидным, поскольку священный костёр ещё с предхристианских времён считался «иконой» небесного света.

Слушали меня очень внимательно. Затем начались вопросы. Не преуменьшаю ли влияния Византии на русское церковное искусство? Я пояснил, что это влияние неоспоримо лишь в иконописи и каменных церквях XI-XIII столетий. Но деревянное зодчество оказалось целиком самобытным: греки не умели работать с деревом. Вопрос о связи между символикой русского храма и пламенеющей готикой попал точно в цель. Мои слова об их бесспорной связи, наверное, удивили всех: эта символика восходит к общему для древних европейцев дохристианскому культу солнца и священного огня.

После выступления ко мне подошёл прихожанин, которого я уже знал в лицо:

– Пьер-Ив Хааб. Меня очень заинтересовали ваши объяснения. Хотелось бы с вами поближе познакомиться. Вот моя жена, Пилар, – я кивнул невысокой улыбающейся брюнетке. – Не хотите ли заехать к нам в гости, продолжить разговор?

– С радостью. А когда?

– Да хоть сейчас. На ужин.

Квартира Хаабов поразила восточной роскошью. Пилар оказалась православной арабкой, что повлияло даже на семейную кухню. За аперитивом я узнал, что Пьер-Ив преподаёт французский язык иностранцам, изучает православное богословие и церковную культуру. Знакомство наше быстро пошло вглубь, мы легко перешли на «ты». Несколько раз после службы меня приглашали на обед. Как-то раз я упомянул в разговоре, что готовлю для издательства «L??ge d?Homme» книгу «Les D?mes dorеs (Золотые купола)» – о символике русской средневековой культуры.

– Замечательно. Ничего подобного на Западе нет. Рад буду тебе помочь. Если хочешь, могу отредактировать твой французский текст.

Уже год у меня зрела мысль издать на французском книгу о символике русской средневековой архитектуры. Из Москвы я привёз в Женеву перевод вступительной статьи «Beautе omnilucide (Краса всесветлая)» о религии Древней Руси. Знакомый парижский русист Жерар Коньо посоветовал обратиться в издательство «L??ge d?Homme», где он являлся консультантом. Один филиал находился в Париже, другой в Лозанне. По телефону я договорился о встрече с его директором Владимиром Димитриевичем. Выслушал меня он очень благосклонно. Склонил большую красивую голову, просмотрел статью и план книги:

– «Золотые купола»? Хорошее название, когда будет готов текст?

– Постараюсь за год закончить. Ну, хотя бы черновик в 250-300 страниц. И подобрать иллюстрации – тридцать-сорок тоновых и цветных.

– Хорошо, буду ждать. Успехов вам!

Димитриевич выдал аванс в тысячу швейцарских франков, с улыбкой пожал руку и проводил до двери кабинета. Этот успех обнадёжил, но передо мной оставалась ещё более важная цель – продолжить учёбу во Франции и защитить докторскую по той же теме: о символике русской средневековой культуры. К помощи Пьера-Ива я так не обратился. Передо мной возникло слишком много трудностей, и многие из них казались непреодолимыми.

Святой Николай из Флюэ

Всю неделю наша группа готовилась к поездке в деревню Флюэли, недалеко от Люцерна, где в XV веке совершал духовные подвиги святой Николай из Флюэ – покровитель Швейцарии. В католическом мире он более всего близок к образу русского старца. Этот удивительный человек был родом из немецких крестьян, преуспевал, служил офицером и окружным судьёй. А в пятьдесят лет пережил озарение, покинул жену и десятерых детей и стал отшельником. Поселился в часе ходьбы от родного дома, но стал недосягаем для мира. Жил в тесной и низкой келье при небольшой часовне, претерпевал многонедельный голод, ходил в рубище и непрестанно молился по чёткам из пятидесяти камешков. Двадцать последних лет жизни Николая из Флюэ посещали духовные видения и светские властители. Он стяжал дар мудрости и способность примирять людей. Его духовные наставления помогли объединиться нескольким городам и сельским кантонам. Так с конца XV столетия стала крепнуть и разрастаться швейцарская конфедерация. Житийный образ захватывал воображение.

Рано утром в воскресение 12 апреля мы отправились в паломничество на уже знакомом университетском микроавтобусе. Дорога тянулась вдоль Женевского озера и после поворота на Фрибур неузнаваемо изменилась. Глаза на лету схватывали накаты лесных склонов, всплывание гор, провалы долин, излучины рек. Словно в юности, я наслаждался невиданным. Швейцарские дороги сродни швейцарским часам по красоте линий и точности движения. Сдвоенная лента асфальта с рёвом устремляется в туннель, взлетает на аркады моста, безошибочно несётся вправо и влево, врезается в горный склон, обегает стороной города, кружит в петлях развязок и летит, летит вперёд. Здесь дорожное искусство неразрывно связано с природой и давно стало разновидностью ленд-арта.

Фрибур незримо проплыл далеко в стороне, развернулся к нам северной окраиной и исчез Берн. Горы выросли в размерах. Подъёмы, спуски, шоссейные кружева, сочная альпийская зелень, глубокая небесная голубизна, зигзаги ослепительного снега на горных склонах. Страна-открытка, страна-открытие. В главном она неповторима, в остальном прилежно следует западной моде. Всё вокруг выверенно, выкрашено, выметено. Глазам, привыкшим к русским изъянам, не за что ухватиться. Люцерн также остался городом-призраком, сказочно превратился в горы и озёра, к ним потянулась по берегам и склонам асфальтовая лента. Через четыре часа безостановочного движения микроавтобус остановился среди сотен автомобилей перед огромным шале, нелепо переросшим свой привычный вид. Вокруг за вкопанными столами перекусывали многочисленные паломники. Шумная немецкая речь прерывалась взрывами хохота. В Шато де Боссе вместо обеда нам выдали сухой паёк и по бутылке воды. Знаменитому отшельнику и постнику такой еды хватило бы на неделю. С такими мыслями, строго соблюдая запрет топтать луговую траву, мы гуськом отправились по тропинке к его келье. Долина поднималась среди лесистых склонов и вела прямо в небо. Когда-то этой красотой был очарован немец Николай, стал святым и первым швейцарцем. Творец открылся ему в своём творении. Его душа утонула в безмолвии, ум озарили видения, неизреченное превратилось в слова мудрости и примирения. Старец созидал молитвами будущую страну.

В толпе паломники против воли становятся туристами. Гид что-то рассказывал, показывал древности, после евроремонта превратившиеся в декорации. Представить жизнь, от которой осталось лишь житие, вряд ли возможно. Флюэли – всенародная святыня. Есть в Швейцарии места религиозного паломничества, наподобие аббатства Сен-Морис или монастыря Санкт-Галлен, но связаны они не с судьбой народа, а лишь с церковной историей.

Монастырь в Альпах

Католическая Пасха наступала 19 апреля, на неделю раньше православной. С четверга Патрик отменил наши занятия. Накануне он задержал меня в аудитории и ласково впился в глаза:

– Не хотели бы вы встретить католическую Пасху в женском монастыре Нотр-Дам де Вуарон? От Женевы час езды, он в горах на территории Франции… Со мной вас пропустят, – ответил он на мой вопросительный взгляд. – Думаю, вам будет интересно там побывать. В общине сестёр Вифлеема очень чтят православие, иконы, настоятельница училась в России церковному пению. К тому же, там очень красиво, вы увидите.

– Разумеется. С радостью, – иначе ответить я не мог, хотя мелькнуло предчувствие, что там меня ждут какие-то испытания.

– Прекрасно. В пятницу утром я за вами заеду. Возьмите какие-то личные вещи для гостиницы и потеплее оденьтесь. В горах ещё снег, до весны далеко.

На французской границе Патрик показал документы, полицейские отмахнули ему, как давнему знакомому, и пропустили машину. На меня не обратили внимания. Дорога петлями потянулась вверх. Весенняя зелень сменилась мокрыми лугами с промоинами талой воды, по обочинам замелькали подтаявшие снежные сугробы. И вдруг, за поворотом после крутого подъема, мы въехали в зимний лес. Среди открыточных, усыпанных снегом русских елей замелькали деревянные двухэтажные шале, загоны для скота, длинные сараи, строгие кладки дров. Дорога перестала кривиться из стороны в сторону. В ветровое стекло полетели влажные белые хлопья. Машина занудно шипела, взвывала колёсами, буксуя на снежной жиже, и, наконец, подъехала к безликому трёхэтажному зданию.

– Ну, вот! Это монастырская гостиница, – Патрик приоткрыл дверцу. – Выходим!

Нас, видимо, ждали. Пожилая миловидная монахиня улыбнулась, глубоко с кивнула, протянула Патрику ключи и вгляделась в меня:

– Добро пожаловать! Когда устроитесь, спускайтесь в трапезную. Вас ждут обед и… подарки.

Мы поселились на третьем этаже в двухместном номере с подчёркнуто бедной обстановкой: две узкие кровати с тощими подушками, два стула, столик с Евангелием, деревянный крест на стене, платяной шкаф, за дверью душ и туалет. От заиндевелых окон веяло холодом, в пустынном коридоре стыл сырой зябкий воздух. Прохладно оказалось и в небольшой трапезной. Крупное настенное Распятие украшали хвойные ветки, на столе нас ждали подносы с угощением: кусочек варёной рыбы и тушёные овощи, ломти рыхлого хлеба, пряник и кружка с горячим медовым напитком. Рядом тарелкой, в кольце сосновых шишек улыбался деревянный раскрашенный ангелок с позолоченными крылышками.

– Это подарок от сестёр! Приятного аппетита, – знакомая монашка сладко улыбнулась и уплыла сквозь двери.

Обедали мы быстро и почти молча.

– К вечеру приедут паломники, – объяснял Патрик, – а пока наслаждайтесь покоем и тишиной. Советую погулять, тут места красивейшие.

Монастырь стоял на вершине лесистого склона. Далеко внизу проглядывала залитая солнцем зелёная долина, под ногами среди недотаявших сугробов сырела земля. Тёплый воздух поднимался снизу вместе с запахами жухлой травы, хвои и печного дыма. В ста шагах виднелась сквозь деревья низкая деревянная базилика с крестом на гребне крыши. Я толкнул входную дверь и вошёл в морозную тишину. Алтарная стена, выложенная из камня, замыкала церковь, по обеим сторонам от престола золотились на подставках, словно у невидимых царских врат, крупные иконы Христа и Богоматери. Иконостаса не было. Справа в углу высился простой деревянный крест, покрытый рушником. По боковым стенам друг напротив друга тянулись деревянные кресла для монахинь, отгороженные друг от друга высокими перегородками.

Вечером нас ждал холодный и скудный ужин: зелёный салат, сыр, несколько кусков хлеба и стакан воды. Я не удержался:

– Здесь перед Пасхой соблюдают строгий пост? Как в России?

– В Великую пятницу требуется полное воздержание, едят лишь самые слабые и больные. На обед для нас сделали исключение, – Патрик отвечал без охоты, словно прерывал внутреннюю молитву.

Пока я застилал постель, мой спутник уже переодевался в пижаму. Краем глаза я увидел измождённую впалую грудь, высохшие плечи и ужаснулся:

– Ну, и аскет! В чём только душа держится?

Наутро за завтраком Патрик предупредил, что в этом монастыре все причащаются под двумя видами, как у православных:

– Вы тоже на Пасху можете причаститься. Ведь разницы никакой.

Я заколебался, но про себя решил отказаться:

– У православных причастию должна предшествовать исповедь, иначе я не могу.

– Вас может исповедовать здешний священник. Я договорюсь. Идёмте! – он решительно двинулся к деревянному низкому дому возле храма.