Быть русским

– Вспоминаю. Хорошо, проходите ко мне в кабинет!

Секретарь отдала мне статью и напутственно кивнула. Иловайская прочла начало статьи, пролистала текст, уткнулась в последнюю страницу и задумалась. Я затаил дыхание, смотрел на пухлое лицо, мешки под глазами, седые чуть волнистые волосы, а видел руины, поросшие травой, рухнувшие своды, горы мусора в бывших алтарях, ржавые купола. Вокруг них десятилетиями стыла мучительная боль…

– Материал интересный, своевременный, – донеслось из-за огромного стола, – много конкретных фактов. Будем публиковать. Редакторы посмотрят статью. Звоните нашему секретарю… недели через три.

Я поднялся со стула, принялся благодарить и тут же перебил самого себя:

– Ирина Алексеевна! В России борьба только начинается. Вот несколько публикаций о Международной ассоциации «Rеsurrection». Она возникла недавно при моём участии, – я протянул Иловайской несколько журналов «Новое время» со статьями на разных языках. – У меня готово новое обращение – к европейской интеллигенции, о возвращении верующим в России ценнейших храмов. Здесь, в Париже немало знаменитостей, с кем советские власти будут считаться. Не могли бы вы помочь с кем-то из них связаться, ну, разумеется, подписать обращение.

Я вынул и пододвинул к Ирине Алексеевне французский текст в два абзаца. Она отложила журналы, удивлённо глянула и усмехнулась:

– Ну, вы… сразу быка за рога! Что ж, так и нужно.

Сжав губы, она покивала над строчками, поставила подпись и пронзительно глянула:

– Всё правильно. Идёмте!

Мы вышли в коридор к столу секретаря.

– Нина Константиновна, помогите молодому человеку найти телефоны самых известных наших эмигрантов. Ну, и тех французов, кто симпатизирует России, православию. Посоветуйтесь с нашими редакторами.

Через полчаса я вылетел на улицу, не чувствуя ног. Разговор с Иловайской, её обещание опубликовать статью, помощь в сборе подписей под обращением придали новый смысл моему приезду в Париж. Несколько кварталов промелькнули незаметно, я остановился на площади, залитой солнцем. Посредине ожил давно знакомый по фотографиям памятник французским победам и… поражениям. Двенадцать улиц-лучей расходились отсюда по всей Европе: от Англии до России, от Берлина до Корсики. Здесь веяло прахом Наполеона, пламенели в вечном огне души безымянных солдат, шли маршем фашисты, звучали победные фанфары де Голля.

Триумфальная арка, недоступная из-за водоворота автомобилей вокруг, крошечные головы зевак на самом верху. Окаменевшее величие, не раз взятое напрокат у истории.

Домой я возвращался наугад, с наслаждением блуждая по проспектам, ведущим вдаль, и улочкам, уводящим вглубь, к безликим фасадам, арабским лавкам, редким пешеходам, пустым кофейням, крохотным булочным и автоматическим прачечным. Глазам явилась шумная улица, проплыл массивный вокзал Сан-Лазар, показалась серая псевдобарочная башня церкви Сен-Трините. Пора было опомниться. Карта показывала, что я недалеко от дома, а часы – половину второго.

К обеду я скандально и бесстрашно опоздал. Хозяева отдыхали. Для меня на кухне была оставлена еда. Поглотил её я с предельной скоростью, едва чувствуя вкус и запах, обдумывая, что делать дальше: кому звонить, с кем увидеться и что повидать мимоходом. Когда я складывал грязную посуду в моечную машину, с удивлённым лицом появился Филипп, за ним Брижит.

– Валери?…

– Сейчас всё объясню! – восторженная улыбка на моём лице тут же отразилась в их глазах. – Я познакомился с главным редактором газеты «Русская мысль» мадам Иловайской. Она согласилась опубликовать мою статью о возвращении церкви русских храмов. И потому…

– Прекрасно, поздравляю! – кивнул Филипп.

– Но ты съел всё холодным! – Брижит всплеснула руками. – О-о!

– Увы, это несчастный случай! Но я всё равно счастлив!

Через час я дозвонился до Галины Вишневской, объяснил, кто я, откуда у меня её телефон, рассказал про подписи под обращением.

– Хорошо. Думаю, Мстислав тоже подпишет, – услышал я в трубке певучий голос. – Приходите к нам завтра, в пять дня. Запишите адрес и входной код.

Вновь, как год назад в Москве, вокруг меня стал собираться круг людей, соединённые общей целью: вернуть достоинство русской культуре и вере, спасти всё, что можно из наследия, принадлежащего всему миру, а не безбожной власти.

На радостях я тут же позвонил Надежде Дмитриевне Шидловской, первой русской эмигрантке, с которой познакомился в глухой и подозрительной брежневской Москве. О парижской встрече с ней было уже рассказано в повести «Неподвижное странствие».

Мимолётные встречи

– Уверяю тебя, Париж нужно хоть раз увидеть из окна автомобиля, – Бри-жит неспешно вела свой «Ситроен», который в народе называли deuche, или deux chevaux «две лошади». – Стоит того!

– Город становится кинофильмом, в котором всё настоящее, согласился я.

– Смотри – там Ля Мадлен! Прекрасный классицизм. Теперь повернём. Вот бульвар Капуцинок… А теперь Итальянский бульвар… Мои любимые места. Здесь почти каждое кафе знаменито на весь мир, в них такие люди бывали! Как-нибудь сходим, я тебе расскажу.

Я вертел головой, впивался глазами в плывущие буквы, сверкающие стёкла, столики, лица утренних посетителей с газетами, вереницы деревьев, толпу на тротуарах, что-то бормотал, ахал и вздыхал.

– Покажу тебе главное, потом ты по памяти и по карте всё отыщешь. А под конец, если хочешь, могу привезти тебя к русской церкви. Я её уже видела: очень красивая.

– Замечательно! – воскликнул я, слишком точно Брижит угадала мои желания.

Мы промчались по Большим бульварам, площадям Республики и Бастилии, бульвару Сен-Жермен и набережной Сены мимо дворца Инвалидов, моста Александра Третьего и подножия Эйфелевой башни, переехали через реку и поднялись к площади Трокадеро.

– Здесь невозможно припарковаться. Такси, туристы, автобусы! Ты сам как-нибудь сюда загляни. От площади Звезды пешком не очень далеко. И символ Парижа вблизи увидишь. Хотя я эту башню не люблю.

Перед глазами уже давно вращались карусели образов – круги внутри кругов. Усталость я скрывал улыбкой, слушал рассказы о Париже и молча восхищался:

– Брижит безумно влюблена в свой город, как я в Москву. Их нельзя сравнить, но любовь всё уравнивает.

– Где-то недалеко эта церковь. Надо только улочку найти.

– Триумфальная арка! – вырвалось у меня.

Автомобиль ловко ввинтился в круговорот машин.

– Уже видел или узнал по фотографиям?

– Видел вчера. Пешком дошёл по Елисейским полям.

– Молодец… О, бестолковые! Сигналят, всем мешают! Парижане нервны до невозможности… Рада, что ты так быстро освоился. Понравилась наша Арка?

– Да, действительно, триумфальная. Какие были времена!

– С верхней площадки видно, что ось Елисейских Полей проходит через Большую арку в Дефанс на границе Парижа и арку Каррузель в саду Тюильри, – Бри-жит вырулила из рыкающего машиноворота, проскочила перекрёсток, свернула на улицу, на другую: – Не понимаю, где-то здесь должна быть…

– Подожди, я лучше пешком её найду, спрошу у прохожих.

– Да, так лучше. Мне уже домой пора, а ты на метро вернёшься, к ужину. По синей ветке до «Сталинграда», а там пересадка на розовую до «Кадэ».

– Не беспокойся, у меня же схема метро есть. И язык.

– Ну вот, будет у тебя новый экзамен! Пока!

Как найти «русскую церковь», показал первый же встречный. Крупная золотая капля вспыхнула в просвете серых улиц. Вдоль обочин стыли сомкнутые вереницы автомобилей. От быстрой ходьбы и жаркого воздуха полыхало лицо. Двадцать лет я шёл к храму, который видел лишь раз – в библиотечной старинной книжке о Париже.

Удивило безлюдье и тишина за оградой. Высокий и тонкий «старообрядческий» шатёр и сомкнутые с ним четыре шатровые колоколенки, их купола, золотую мозаику над высоким крыльцом, каменную резьбу на колонках у входа я разглядывал до слёз. Здесь больше века бьётся сердце русской Европы. За одно лишь желание перейти границу дозволенного, коснуться эмигрантских святынь, гэбисты выгнали меня отовсюду и сделали диссидентом. И скольких подобных мне! Красно-белая вражда десятилетиями наотмашь хлестала по щекам разделённый народ. За веру, царя и отечество отправляла в Гулаг или выбрасывала в чужеземье.

Четыре часа дня, служба давно закончилась. В храме было пустынно, прохладно. Пахло родиной. Я надолго закрыл глаза, превратился в дыхание. Смахнул слезы. Купил самую дешёвую свечку, обошёл иконы, принесённые в дар от Преображенцев, Дроздовцев, казаков, лётчиков, моряков, воинов добровольческих армий… В память о той проклятой войне, в которой непримиримые враги сообща победили русский народ. Удивился я киоту в виде парусника над образом Николая Чудотворца и подсвечнику, похожему на атаманскую булаву. Перед резным иконостасом тёмного дерева зажёг свечку и вместе с нею затеплил надежду: придёт день, и всё живое, что есть в России, соединится. Наше небо выше земных бурь. Оно осеняет и великое Отечество, и этот малый его островок.