Быть русским

Струве медленно вывел подпись и отдал мне листок. Милостиво позволил позвонить из «ИМКИ» Дмитрию Шаховскому:

– Поднимитесь в магазин, скажите Малаше, что я разрешил. Извините, у меня тут дела.

Получив согласие от Шаховского, я немедленно помчался к нему в северный пригород. Повторялась прошлогодняя история со сбором подписей для «Литгазеты». Теперь мне предстояло обежать пол Парижа и окрестности. К пяти часам дня воздух раскалился до предела. Выскочив из электрички на станции «Аньер», я задохнулся от жгучего ветерка, прикрыл голову ладонью. Солнце плавило асфальт, автомобили, дома и мои глаза. На вымерших улицах пришлось долго искать дом, скрываясь в призрачной тени у стен. Измученный, я позвонил в домофон, вошёл в прохладный подъезд, прошёл в лифт и прислонился лбом к металлическим дверцам:

– Уфф…

Дмитрий Михайлович открыл дверь, глянул на меня и тут же всё понял.

– Здравствуйте! – пожал руку. – Проходите на кухню. Придётся вас срочно отпаивать. Вы не против холодного пива?

Усталость и напряжение тут же рассеялись. Видно, хозяину квартиры были хорошо известны московские и питерские кухни – пространства свободы и простоты в общении. Шаховской стремительно пробежал текст, поднял на меня внимательные карие глаза:

– Вы предлагаете мне поставить подпись под обращением? Вот, пожалуйста! – он вернул листок. – А с кем из церковных иерархов вы общались по этому поводу? По сути, это некий перестроечный манифест.

Рассказ о митрополите Владимире Сободане и его напутствии вызвал одобрительную улыбку:

– Знаю владыку, милейший человек… Пейте ещё, жарко! – он налил мне и себе по второму бокалу. – Публикацию в «Литгазете» тоже вы готовили? Очень своевременно.

Наша встреча длилась не более получаса. У лифта Дмитрий Михайлович слегка закинул голову, отчего зрительно сравнялся со мной ростом, пожал руку:

– Ну что ж, успехов вам!

– И всем нам!

– Да-да, и всем нам.

В тот же вечер после торопливого ужина мы с Филиппом и Брижит отправились смотреть фильмы сюрреалистов в «Бобур». Так парижане прозвали Центр современного искусства имени Помпиду. На машине десять минут, поиск платной парковки ещё столько же. На улице я опешил:

– Опять эти трубы? Похоже на химический завод.

Мои спутники довольно рассмеялись и в двух словах рассказали мне, как появилось это запоздалое футуристическое хулиганство.

– Помпиду, чтобы построить «Бобур», приказал снести несколько старинных кварталов. Весь Париж восстал, но с нами не посчитались! Никто не против нового, но зачем уничтожать старину! – горячилась Брижит.

– Как в Советском Союзе! Даже не верится.

Мы поднимались по медленному многочленному эскалатору, а городские огни опускались вниз. Наверху меня поманили к перилам открытой площадки:

– Смотри, внизу площадь Стравинского!

– А там, в фонтане кинетические скульптуры. Остроумно сделали – чтобы люди близко не подходили! – Филипп многозначительно округлил глаза. – Как-нибудь днём посмотри поближе. Раскраска дадаистская, забавная.

Маленький кинозал был забит до предела. Мы опоздали. Проскользнув вперёд вдоль боковой стены, я замер, взирая на безумные действа.

– Это «Антракт» Ренэ Клера и Пикабиа, – шепнула Брижит, – совершенно гениально!

Перевёрнутые крыши Парижа плыли, словно облака по небу, балерина бабочкой вспархивала на стеклянном потолке, являя свой белый испод, вместо неё появилось бородатое лицо, катафалк сам собой помчался в неведомую даль, а за под отчаянную музыку вприпрыжку понеслась радостная похоронная процессия. В конце фильма восстал из гроба киномаг, затем от прикосновения его жезла поочерёдно исчезли гроб, люди вокруг и, наконец, он сам. Манифест авангардного искусства. Всё вокруг – игра. Мы все – зрители. Так станем же участниками спектакля, будем смеяться, пока живы, пока длится антракт!

Поговорить о фильме не удалось, но он словно продолжался. Галдящая толпа вывалилась из зала, вскипела поцелуями и объятиями. Половина зрителей оказалась бельгийцами, знакомыми Брижит. Приехали на просмотр из Брюсселя.

– Это Валери, искусствовед из Москвы, – улыбалась Брижит, представляя меня всем подряд.

– Вы прилетели, чтобы посмотреть этот фильм!? Гениально! – смеющиеся глаза округлялись, лицо вытягивалось словно в кадре немого кино.

Я отнекивался, меня не слушали и тут же забывали, исчезая в массовке. Центр Помпиду был задуман для весёлого сумасшествия. Мы оказались внутри хеппенинга: огромная терраса над ночным городом, эскалаторы, ползущие в его глубины, недолгое плутание по улицам, забитым людьми. Естественно, вся компания тут же завалилась в ближайшую пивную. Первый раз я видел и слышал, как гуляют в ночном Париже. Когда уже не требуется знать какой-то язык, быть с кем-то знакомым и о чём-то думать… В мозгу плыла пивная пена, перед глазами – дадаистский кинофильм. Наш «антракт» превратился в международное действо с кружками, ракушками, тарелками, креветками и продолжался до двух часов ночи.

Отец Ефрем

На следующий день Филипп и Брижит повезли меня в католический монастырь недалеко от городка Шато-Тьерри, где им предстояло какое-то срочное дело.

– Хочу тебя познакомить с отцом Ефремом, он там настоятель. Это самый православный из всех католиков, кого я знаю! Мой старый друг, замечательный иконописец. Ты увидишь, – объяснял по дороге Филипп.

Ревела, дрожала и пахла бензином старая легковушка. Мимо проносились, светились под солнцем поля пшеницы, по краям среди колосьев мелькали россыпи диких маков – алые собратья наших васильков.

– Смотри! Сoquelicot зацвёл! Очень романтичный цветок, все французы его любят, – верещала с заднего сиденья Брижит.

С раскалённой, рычащей автодороги к Реймсу мы свернули на пустынное боковое шоссе, через четверть часа – на узкую аллею и въехали на двор перед длинным двухэтажным зданием с боковой башенкой. Вокруг не было ни души. Колеса сочно заскрежетали по гравию, Филипп открыл облезшую входную дверь, провёл меня по анфиладе залов с простецкой мебелью: столы, стулья, стенные шкафы. На стук в дверь откликнулся недовольный голос. Седой короткостриженый монах в светло-серой сутане неторопливо поднялся из-за массивного письменного стола, на строгом лице появилась улыбка:

– Филипп, Брижит, вы так неожиданно! Очень рад вас видеть!

Он остановился посреди просторного кабинета с высокими книжными стеллажами вдоль стен и слегка поднял ладони, то ли для объятий, то ли для молитвы.

– С нами гость из Москвы. Знакомься! Валери, искусствовед.

Отец Ефрем с любопытством глянул через толстые стёкла очков, приветственно пожал мне руку. Филипп сходу продолжил:

– Знаю, ты всегда занят, но может, ты покажешь русскому гостю твою роспись в часовне?

Тот молча улыбнулся и поманил нас во внутренний двор, провёл мимо скромного цветника к пристройке в виде базилики.

– Тут у нас маленькая церковь в честь Святой Троицы, заходите!

От дверей сквозь пустое пространство бросилась в глаза крупная фреска с ликом Богоматери в апсиде за алтарём. Безупречно православная, мягкого письма, с дионисиевской синевой.

– Просто поразительно! Будто средневековый русский мастер писал. Вы учились в России? – обернулся я к Ефрему.

Он улыбнулся:

– Приятно слышать. Нет, в России я не был, но много лет учился у ваших гениев, у Рублёва, Дионисия… Мне их искусство открыл Эгон Зандлер. Знаете такого?

– Из Медона? Филипп уже показал мне его книги по богословию иконы.

– Это мой наставник, – кивнул Ефрем. – А вы знакомы с его фресками? Он прекрасный иконописец, работает в строгой средневековой традиции и очень многому меня научил.

Мои спутники уехали по делам, и я на весь вечер остался в монастыре. Отец Ефрем протянул мне альбом «Les Saintes Ic?nes (Святые иконы)», изданный в прошлом году.

– Тут моя вступительная статья.