Целитель. Приорат Ностромо

– Не, не я, – Дворский присел перед толстым круглым иллюминатором, снаружи прикрытым козырьком. Гладкая равнина Залива Радуги укатывалась за горизонт, светясь пепельно-серым в сиянии невидимой отсюда Земли.

– Федя, глянь…

Геолог удивленно посмотрел на Бориса Борисовича, поражаясь тону его голоса, дрожащему, как ослабленная струна гитары.

– Знакомый минерал?

Кудряшов протянул прозрачный серый кристалл.

– Ивернит! – охнул Федор Дмитриевич, жадно рассматривая находку.

Это была половинка столбика, словно разрубленного вдоль. Место «разруба», испещренное порами микроскопических каверн, отливало матовой искристой серостью.

– Я откопал его у Органной скалы, – гордо сообщил Бур Бурыч. – Вероятно, кристалл тысячи лет лежал на поверхности. Видишь? Верхняя часть изъедена микрометеоритами. Потом рядом грохнулся болид покрупнее, и артефакт засыпало. А вот тут и тут видны остатки напыления из индия…

– Значит, верным путем идем, товарищ Кудряшов! – воскликнул Федор Дмитриевич.

– Может, и так, товарищ Дворский, – проворчал Борис Борисович. – Только сегодня твоя очередь дежурить по кухне, а я что-то не вижу ужина на столе…

– Будет вам ужин! – заверил его Федор. – Званый! С десертом и коньячком – надо же обмыть артефакт…

…Стояла долгая лунная ночь, но круглое окошко станции уютно светилось. Двое носителей разума сидели в крошечной скорлупке из алюминия с композитами, лепившейся к безжизненному шару косной материи.

Они праздновали – и придавали смысл всему, и крошечной Луне, и бесконечной Вселенной.

Глава 4

Воскресенье, 13 декабря. День

Щелково-40, улица Колмогорова

«Забыв» сделать уроки в пятницу, Лея быстренько прорешала задачки, а упражнение по русскому выписала красивым почерком, почти каллиграфическим – ей нравилось плавно водить пером, чередуя нажимы с «завитушками».

«Скоро Новый год… – подумала девочка с удовольствием. – Странно… Я же знаю, что Деда Мороза не бывает, а все равно жду елку!»

Она быстренько собрала портфель на завтра, и вышла на галерею. Сверху, с высот мансарды, доносились смутные голоса – мамин и тети Риты.

Лея не любила подслушивать, но тут вдруг встрепенулась, уловив папино имя. Девочка тихонько поднялась по крутой лестнице, думая о том, что сумеет бесшумно шмыгнуть к себе, если взрослые решат вдруг выйти из маминой комнаты. Никто и не заметит…

Чувствуя, как теплеют щеки, Лея одолела еще две ступеньки.

– Не знаю, Рит… – донесся задумчивый голос мамы. – Регулярные «слияния», конечно, омолодили Инне душу, но эгоцентризм закладывается в первые годы жизни… А может, и вообще – вещь врожденная?

– Да-а… – вздохнула тетя Рита, – когда Инка у нас поселилась, даже я почувствовала, что она начисто лишена эмпатии. Сколько раз бывало – Инна берется смаковать тошные для нас воспоминания… Вполне невинно, не со зла! Она просто не догадывалась, что Мише или мне плохо от них!

– О-о! – затянула мама. – Было, было… И ведь Инна сама же страдает от того, что нет в ней этой способности – ощущать чужую боль! И вот именно такой… м-м… душевный пробел портит ее жизнь с Мишей – Инна, как бы не ведая того, вносит в их отношения дисгармонию и разлад!

– Только как ее вразумишь?

– Так именно! – воскликнула мама расстроенно. – И ведь она чувствует – что-то не то! Копается в себе, мучается… Да пусть даже и разберется, поймет причину! А толку? Характер – это такая данность… Его можно сломать, а вот исправить – не получится…

Лея тихонько спустилась с лестницы, и вышла на галерею.

«А вот у меня получится!» – подумала она наперекор, решительно сжимая пухлые губки.

* * *

Уточнив в Интерсети, что значит «эгоцентризм» и «эмпатия», девочка взялась за дело. Силу в себе она чувствовала давно, но пользовалась ею редко. Разве что ранку залечить – на себе или на Юльке. Или Наталишку успокоить, когда та вдруг просыпалась и начинала хныкать.

Лея улыбнулась. Это папа, в самый первый раз, назвал так прелестную «мелочь». И повелось… Даже упрямый Васёнок обращался к дочери по милому уменьшительному: «Это кто тут у нас полные памперсы набу-улькал? Это Натали-ишка?»

А вот тетя Вера, когда наезжала из Рио-де-Жанейро, совсем иначе сюсюкала. Она ласково ворковала: «носса сережейра…»

По-португальски это значит: «наша вишенка». Говорят, в Бразилии так часто зовут темноглазых девочек. А глаза у «Наташки-какашки» и впрямь, как спелые вишни…

Второклассница задумалась. Странно, но ее способность взаимодействовать с «психосущностями» неожиданно усилилась с рождением Наталишки. Папа тоже чувствует подобное, гадая о причинах…

– Привет, Леечка! – Инна, взбираясь по лестнице, улыбалась через силу.

– Привет! – с готовностью ответила Лея, холодея и чуя неприятное зависание.

«Не бойся, – подумала она, – ты же сильнее страха!»

– Устала в своем театре? – спросила девочка, подлащиваясь.

– Да нет, репетиция сегодня на удивление – без задержек… – Дворская смешно наморщила нос, и пожаловалась: – Голова болит, раскалывается прямо!

– Да? – глупо обрадовалась Лея. – А давай, я тебя полечу? Я умею!

– Вся в папу, – дрогнули губы Инны. – Полечи!

– Пошли ко мне тогда, – деловито заявила девочка. – Садись… Нет, лучше на кровать, а то я не достану!

Дворская послушно пересела, и сложила руки на коленях. А Лея осторожно возложила ладошки на голову «заслуженной артистки», чуть касаясь гладких волос цвета золотистой соломы.

«Легкая психокоррекция, как папа говорит, – твердила про себя девочка, – очень легкая…»

– О-о-о… – сладко простонала Инна. – Хорошо-то как… Сразу будто свежим ветерком повеяло, и всю болючесть сдуло…

– Прошло? – спросила Лея вздрагивающим голосом.

– Ага! Спасибо тебе, Леечка. Вернула к жизни!

– Обращайтесь!

Детский смех пролился хрустальной капелью, и никто не заметил в нем следов былой трусости.

«Я все правильно сделала! – твердила девочка про себя. – Я же не только ради теть Инны, а ради папы!»