Праведник

– Да-да!

Лот подъехал, куда сказано, и притормозил. Нескладный Грабарь вышел, словно по частям, повернулся, заулыбался и вскинул кулак, копируя Че Гевару – такого же нескладного интеллигента, не приспособленного к партизанской войне.

– Patria o muerte, – пробормотал Яков. – Venceremos…[11 - С испанского: «Родина или смерть. Мы победим!»]

* * *

В Париж Лот попал через автоярус «Монтрёй» – орда машин словно провалилась в подземный узел, прокрутилась по развязкам, гоняя эхо, и разлетелась веером по туннелям.

Яков вынырнул в квартале Бельвиль, в районе улицы Шарон, и мигом сбросил скорость – в городе особо не погоняешь. Он вообще больше любил Париж подземный, чем тот, что на виду. Отчего так? Лот криво усмехнулся, поглядывая в окно.

Вдоль улицы, по обеим ее сторонам, тянулись вывески на арабском, турецком и китайском. У мелких лавчонок крутились мордовороты в чалмах, приплясывали чернокожие в просторнейших рубахах, пугливо скользили женщины в хиджабах.

Стайки жуликоватых пацанов носились в толпе, как рыбы-пираньи окружая редких туристов, желающих запечатлеть Париж. Коренные парижане тоже попадались – жеманные мужчинки с подкрашенными глазами…

Яков вздохнул.

Впереди образовался затор из двух фургончиков-автоматов, которые не могли разъехаться, и Лот приспустил боковое окно.

В кабину сразу же ворвался галдеж, обычный для Багдада, Стамбула или какой-нибудь Момбасы. Потянуло запахом кебаба, сладковатым ароматцем марихуаны, завоняло потом и гнильем.

Мальчишки сразу кинулись к владельцу роскошного джипа, но Яков живо отогнал их на приличном арабском, и сказал пару ласковых обкуренному негру со спутанными, век не мытыми дредлоками на голове.

Тот загораживал дорогу фургону «Тата-сайбер», растягивая губищи в тупой ухмылке, махал руками перед визирами автомата, приседал, изображая царя природы, а бедный кибер тыкался только, пытаясь объехать человекообразное препятствие, мигал подфарниками, и монотонным голосом повторял: «Пожалуйста, дайте проехать… Пожалуйста, дайте проехать…»

– Слышь, ты, гуманоид? – вежливо обратился Лот к «афроевропейцу». – Сдвинься! А то в асфальт закатаю, никто и не сыщет.

– Почему-у? – промычал негр, пошатываясь.

– А ты с дорожным покрытием одного цвета – грязно-черного!

«Препятствие» качнулось, налапало пистолет за поясом, потянуло оружие за рукоятку…

– Пас! – резко скомандовал Яков.

«Руссо-балт» мгновенно взял с места, точно отмеряя силу инерции, и боднул негра передком. Того отнесло, приложив спиной к кузову фургона.

Чернокожий съехал на проезжую часть, тараща глаза, и тут же быстро загреб ногами, поверив, что водителя джипа его нижние конечности не остановят – переедет.

«Балт» обогнал фургоны-автоматы, и ринулся вдоль по улице.

Ближе к центру стало получше – толпа поредела. Машин, правда, стало больше – сюда, на улицу Риволи, выходили устья сразу трех радиальных туннелей – «Венсен», «Витри-сюр-Сен» и «Курбевуа».

На Риволи гуляли «постепенно», как по Дерибасовской. Все те же ярко накрашенные длинноволосые мужчинки в штанах-обтягушечках или в платьях, уродливо обтягивавших фигуры с вайтлс 90–90–90.

Стайками кучковались маленькие девочки из «киндеров» – официально зарегистрированных сексуальных партнеров для дядей, увлекающихся детьми.

Мальчиков с подведенными глазами тоже хватало – эти тусовались отдельно – нескладные, прыщавые, жеманные… Иногда и вовсе не было ясно, к какому классу и подклассу отнести… м-м… существо. То ли парень, то ли девушка, не понять.

Молодые парижане и парижанки, белые или с легкой примесью арабской либо африканской крови, были вполне довольны жизнью. Они болтали, смеялись, увлеченно лопали круассаны, целовались – кто с кем, не важно. Для этих пол не имел значения. В сексе они нуждались – приятно и для здоровья полезно, но какая разница, кто будет партнером? Ведь все равны…

Проезжая мимо мечети Аль-Джазира на острове Ситэ, Яков напрягся, заметив патруль «розовых» – штурмовики Большого Эрнеста вышагивали по тротуару, щеголяя в своих гламурных рубахах. Совершенно безбоязненно, небрежно и важно – прохожие так и норовили прошмыгнуть мимо них.

Полиция нисколько не препятствовала «патрульным», бычьи шеи которых оттягивали ремни автоматов.

Лот покачал головой: что-то грядет… Некие скрытые тектонические процессы шли в высших сферах – то ли передел власти готовился, то ли толстосумы поставили на «гомофюрера», решив прописать его в Елисейском дворце без майданов и путчей, «по-тихому».

Минуя Консьержери, «балт» свернул к станции метро «Ситэ» и по спиральному спуску съехал на подземную стоянку рядом с автоярусом «Твиндек». Полустанок.

Яков выбрался из машины, потягиваясь и разминаясь, захлопнул дверцу и приложил ладонь к диску опознавателя. Джип мигнул габаритами и тихонько пиликнул, будто говоря: «Все путем, хозяин!»

Паркинг был зело велик, простираясь широко и далеко, уходя под Сену. Здесь никогда не было тихо – сдержанно гудели могучие колонны климатизаторов, урчали и сипели двигатели машин, изредка разносились сигналы самых нетерпеливых водителей, и накатывал глухой гул поездов, то усиливаясь, то стихая.

Незаметно осмотревшись, Лот пошагал к техслужбе «Метро де Пари», где работал «Гомо» Ксавье.

Ксавье сам выбрал себе прозвище и нисколько не обижался на подначки – он раньше был «голубым», но решился на дорогую генетическую операцию, чтобы стать натуралом.

Лечить гомосексуализм брались только в московских и сибирских клиниках, там Яшка и познакомился с «Гомо», привлек его к Перевозу, или, как любил говаривать Ксав, «завербовал».

Официально «Гомо» числился программистом на 4-й линии метрополитена, большую часть рабочего времени уделяя Якову и его товарищам. Немного компьютерщик, немного диспетчер, Ксавье был еще и немного квартирьером – ведь ни один перевозчик не проживал в Париже легально. Зачем упрощать жизнь полиции и Службе Безопасности? Пускай попотеют, побегают за «активистами гомофобской преступной организации», как власти именуют перевозчиков! Вот, только помяни черта…

С большого стенного экрана разорялся черный мэр Парижа – Жоаким Массамба-Нгуаби.

– …Мы, французы, – вещал он с великолепной уверенностью, – всегда были верны общечеловеческим либеральным ценностям, а Париж – это сердце Франции! И мы не позволим всяким пришлым, будь то русские или евразийцы, осмеивать наши порядки, наши великие достижения в деле защиты прав и свобод граждан, защиты детей от посягательств взрослых, защиты сексуальных меньшинств и окружающей среды! А враждебным элементам, подрывающим устои демократии и толерантности, таким, как христианские экстремисты или гомофобы-нормалисты, мы дадим отпор!

Я полностью поддерживаю, как однопартиец, нашего президента, господина Халиля аль-Бахили, в его стремлении уберечь Францию от посягательств как внешних, так и внутренних врагов демократии!

«Мы, французы!», – усмехнулся Лот, отворачиваясь от спесивой рожи мэра, смахивавшей на морду черного бульдога.

За дверью модуля техслужбы было тихо и прохладно, а длинные стеллажи с нейрокомпьютерами наводили на аналогию со складом.

Ксавье обнаружился за пультом терминала. Небольшого росточка, худенький, коротко стриженный, в оптических очках, «Гомо» напоминал отрока.

Заметив чье-то присутствие, Ксав вздрогнул, но тут же, узнав Яшку, расплылся в улыбке.

– Привет! – воскликнул он. – Все нормально?

– Нормально, – ответил Лот, валясь в кресло. – Фу-у… Надо… это… спрятать джип. И меня.

«Гомо» понятливо кивнул. Пробежавшись по сенсорам, он всмотрелся в экраны мониторов.

– Насчет машины не волнуйся, – сказал он, – сейчас вызову эвакуатор, уберем твой «балт» на третий автоярус. Туда только механические уборщики заглядывают. А тебя… есть одно укромное местечко. Только вот…

– Только что? Не совсем укромное?

– Да наоборот, ни одного человека! Туда даже диггеры не забредают, не говоря уже о клошарах.

– Самое то! – оценил Яков. – Надоело мне это человечество, сил нет.