Целитель. Двойная игра

– Вас тут не стояло! – хохотнул Дюха, оттирая мелкого, курчавого и лупоглазого Изю. – Точка – и ша!

– Дай посмотреть! – бесцеремонно вклинилась Рита.

Мальчишки шарахнулись под напором ее бюста, как тюлени от ледокола. Женька угодливо вручил автомат девушке, и Сулима благосклонно кивнула, принимая подношение.

– А чё это? – затрепыхался Изя.

– «Отвали, моя черешня!» – небрежно выразилась Рита, взвешивая АК-74 в руках.

Чтобы сосредоточиться, мне занадобились ручка и листочек.

«Берем окись иттрия, углекислый барий, окись меди, что там еще… – возвращался я памятью в «святые девяностые». – Тщательно размалываем шихту, прессуем – и весь день отжигаем при девятистах градусах с хвостиком, плавно поднимая нагрев, градусов по сто в час. Снова все перемалываем, порошок под пресс, чтобы уплотнить керамику, и отжигаем «таблетки», поддувая кислород. Только остужать надо медленно-медленно, так что весь процесс затянется надолго. Придется ночью дежурить, за термометром следить, за подачей о-два… И будет нам счастье!»

Раздраженно скомкав листок, я чуть не запулил его в угол, но вовремя тормознул замах. Какое счастье, дурака кусок? Где ты его видишь? В текстурированной бляшке сверхпроводника?

Я медленно выдохнул. Всё, хватит гордыню тешить! Сегодня же поговорю с Инной. Прямо на перемене!

Словно потворствуя моему желанию, грянул звонок, отзываясь гулким эхо. «Детки в клетке» разом всполошились, загомонили, готовясь вырваться на краткую волю.

– А стрелять когда? – крикнул Сосна, дёргая молнию на пухлой папке.

– У вас сборы двадцатого. Вот тогда и постреляете, – Макароныч сгреб автоматы и сунул их в сейф. – Вольно! Разойтись!

Одноклассники повалили вон, галдя и перекрикивая друг друга, устраивая в дверях веселый затор, а я оглянулся на Инну. Девушка флегматично собирала портфель, обиженно надув губки. На белой лямке фартука, словно ранка, краснел комсомольский значок, а между бровей залегла печальная складочка.

Бросив взгляд в спину выходившему военруку, я встал – холодок струйкою стёк по хребту.

– Инна, я ни в чем не виноват перед тобой, – заговорил с чувством, подбираясь ближе. – Наташа – просто моя знакомая! Зимой я ей серьезно помог и с той поры мы не виделись. А тут вдруг встретились! Ну, обрадовалась девушка, ну, бросилась целовать… И что с того? Я никогда тебя не обманывал, ты же знаешь, и люблю одну тебя… Я…

Инна стояла тихая, будто потухшая, и вдруг с силой швырнула портфель на парту.

– Не знаю! – тонко выкрикнула она. – Не верю! И не люблю!

Я метнулся на перехват, обнял, прижал к себе.

– Ну, что ты такое говоришь! – забормотал, торопясь высказаться. – Инна!

– Пусти! – девушка яростно вырывалась. – Пусти сейчас же!

Высвободив руку, она влепила мне пощечину.

– Ненавижу! – исказились ее вздрагивающие губы. – Ненавижу тебя!

– Да постой же… – я с силой обхватил извивавшуюся Дворскую. – Ну, послушай же ты меня!

– Пусти, сказала!

Сдавшись, я молча отступил. Девушка схватила портфель и выбежала из класса.

А меня скрутило такое отчаянье, что я не справился с собой – горючие слезы так и брызнули. Безобразно скривив лицо, упрятал его в ладони, и плечи мои жалко затряслись. Я шипел, ругался шепотом, но ёдкая влага по-прежнему жгла мои глаза. Все кончено!

В душе разверзался космически-черный провал, лишая надежд, утягивая мечты за горизонт событий…

– Ну, вот зачем? – прорывалось навзрыд. – Зачем?

Я стоял, горбясь и шмыгая носом, ладонями возя по щекам. Прилив амока схлынул, оставляя по себе тоскливое безразличие и опустошенность. Все кончено… Пусть.

Спасибо Насте – положила в кармашек пиджака выглаженный носовой платок. Мягкая ткань впитала горючую мокроту, отирая зудящую кожу. «Умылся бы, спаситель СССР!» – подумал с изрядной порцией желчи.

Выцепив сумку, я поплелся в туалет.

Вечер того же дня

Первомайск, улица Революции

Дворовые качели монотонно, уныло скрипели и ржаво взвизгивали, мотаясь под весом голенастой девчонки. Остывающий воздух ворошил ее пушистые волосы, а распущенный алый бант полоскался вымпелом то за худенькой спинкой, то перед довольным личиком.

– Ин-на-а! – доплыл мамин зов. – Домо-ой!

– Еще пять мину-уточек!

– Домой, поздно уже!

– Иду-у…

С силой притянув стальные ворота гаража изнутри, я нервно махнул рукой, срывая злость на выключателе, заляпанном краской. Да будет свет.

Резкая вспышка из тесной каморки, которую дядя Вова называл «комнатой отдыха», раскаталась желтой ковровой дорожкой, загоняя мрак в темные углы.

В гаражном боксе было тепло и даже уютно – гудел огонь в самодельной «буржуйке», изгоняя застоявшуюся волглость. Красный накал жарил в печные щели и отражался мятущимися бликами на пыльных экранах сломанных, полуразобранных телевизоров, что прогибали полки стеллажа напротив.

Еще б «Москвич» стоял на смотровой яме для полного антуражу, но не получалось у семьи Гариных «накопить и машину купить», как взывала реклама в сберкассе. То-олько тысчонку подсоберем – дачу надо строить. Опять начинаем откладывать. Стойко держимся полгода – и тут новый соблазн. «А не махнуть ли нам в Крым?»

Конечно, махнуть! Коктебель, Ялта, Севастополь! Число полученных впечатлений обратно пропорционально сумме сделанных накоплений…

– Ничего, будет и на нашей улице праздник… – прокряхтел я, водружая на верстак механический реликт – пишмашинку 34-го года выпуска.

«Ундервуд Универсал» обошелся без сложного ремонта. Так только – винтики подкрутил, пружинки заменил, отчистил буквенные колодки, подтянул, смазал и – вуаля. Главное, бумаги не коснуться, не наследить. Лист я вставлял в хирургических перчатках, а вот колотить по клавишам удобнее «голыми» пальцами.

Самиздатовцы, что перепечатывают брехливые эпохалки Солженицына, уверены: отпечатки литер всех пишущих машинок хранятся в КГБ. Вот и писаются от страха, заслышав неурочный звонок в дверь. Зря мокнут – все шрифты не учтешь, да и кто мешает их перебить? Что я и сделал, кстати, а то мало ли…

Разогнав тяжкие мысли, роившиеся в голове, будто мушня над вареньем, присел на табуретку в позу пианиста – и заерзал: а дверь?..

«Конспи`гация, конспи`гация и конспи`гация! – как завещал великий Ленин…»

Выглянув из «комнаты отдыха», я убедился зримо – мощный засов задвинут, враг не пройдет. О, окно же еще! На улице смеркается, а у меня тут яркая лампа-соточка…

«Господи, как же ты мне надоел…» – подумал утомленно.