Целитель. Двойная игра

Путь вниз, в раздолье Ферганской долины, был куда веселее.

«Уазик» бодро урчал, одолевая спуск, а по сторонам все радовало глаз – буйное разнотравье в долинах, целые луга красных тюльпанов, веселенькие рощи орешника и арчи на склонах гор, непроходимые заросли-тугаи вдоль бурливых речушек, а строй пирамидальных тополей издали отмечал кишлаки.

Вскоре холмы разгладились в равнину, зеленую от посевов хлопчатника – ровные грядки-агаты уходили налево и направо, сливаясь в сплошные поля цвета арбузной корки. В междурядьях горбатились хлопкоробы, вороша кетменями[9 - Кетмень – нечто среднее между мотыгой и тяпкой.] подсыхавшую почву.

– Умар, – девушка без устали вертела головой, поглядывая и вперед, и по сторонам, – мы прямо на базу?

– Я бы предложил завернуть в Кизил-Палван, – сдержанно проговорил Юсупов. – Мой родной кишлак. Увидите здешнюю натуру…

– Давай, – согласилась Исаева, внимательно наблюдая за Умаром в зеркальце заднего вида. Парень глянул – и затвердел лицом. – Давно там не был?

– Больше года, – разлепил губы водитель. – В Кизил-Палване правит клан Насриддиновых. Это знатный род, а главный в нем – Карим-ака. Сволочь та еще…

– Знать? – хмуро спросил Ершов. – В СССР?

Рустам невесело рассмеялся.

– Здесь свои порядки, Григорий, – серьезно проговорил он. – Снаружи – советский глянец, а внутри частенько продолжают жить, как до революции. Всей разницы, что нынешние ханы и баи вешают на грудь звезды Героев Соцтруда, да носят красные книжечки депутатов…

– Как Адылов! – резко сказал Умар, сворачивая на проселок. – Карим Насриддинов – его верный опричник. У Карима меньше бойцов, чем у Ахмаджана, не такие связи в Ташкенте и Москве, но каждый вассал мечтает стать сеньором…

– Бойцы? – Григорий заметно напрягся.

– Бойцы, – хладнокровно кивнул Юсупов. – Аскеры! Накачанные дембеля, бывшие милиционеры или уголовники. Опасный сброд. Подъезжаем!

Водитель кивнул за окно. Там, в окружении молодых топольков, расплывалось серое типовое сооружение, приземистое, с полукруглым верхом, сложенное из железобетонных панелей и блоков. А рядом, на обширном дворе, прямо на асфальте, лежал хлопок прошлогоднего урожая – гигантская усеченная пирамида из грязной ваты, разворошенная с краю, где копошились мужички в одних штанах да тюбетейках, набирая охапки «белого золота».

Исаева проводила глазами блестящие спины, коричневые от загара, и на миг ощутила себя незваной пришелицей, вторгшейся в чужую жизнь. «Они тоже свои! – упрямо мотнула она челкой. – Советские!»

Потянулась единственная улица кишлака, извилистая и пыльная. Ее замыкали два ряда неровных дувалов, сложенных из глины. На их неровных, побеленных боках расплывались рыжие потеки. Порой дувалы прорезались темными подворотнями-долонами. Марина тихонько хмыкнула – такое впечатление, будто смотришь «Клуб кинопутешествий»!

Она азартно крутила головой, и в памяти задерживались отдельные картинки, словно кадры, вырезанные из документального фильма. Вот крохотный базарчик с дырявыми навесами из брезента, плоховато удерживавшими тень. Возле «ЗиЛа»-автолавки приценивалась пара старушек в атласных туниках, с платками, намотанными на головы, и почему-то в галошах. Сурово насупленный малолетка вел ослика, нагруженного валежником и рублеными ветвями. Под сенью единственного дерева застыли старцы-аксакалы в тюбетейках и стеганых халатах, высохшие, словно мумии.

Азия!

А вот в глинобитной, припорошенной пылью стене распахнулась узкая калитка, и перед Исаевой промелькнули покосившиеся сарайчики, крытые толем. На улицу пугливо выглянула молодая женщина в замасленном халате. Босая, она держала на руках брыкавшегося голыша, а сбоку к ней жался малыш постарше в изгвазданной майке до пупа.

Со двора тянуло такой неприкрытой бедностью и бедой, что у «Роситы» мурашки пошли.

– Это Зарина, – негромко прокомментировал Юсупов, сводя брови. – В позапрошлом году пережила выкидыш. Беременную, ее послали собирать хлопок…

– «Освобожденная женщина Востока», – процедил Ершов.

Тоскливый образ мелькнул и пропал, а «бобик» выехал на круглую площадь, где под густыми чинарами ютилась чистенькая, беленькая чайхона – пара потных толстяков сидела за дастарханом, уминая плов, жирными пальцами роясь в казане.

Марину передернуло.

Развесистые деревья прикрывали собою арык – глубокую канаву с журчавшей водой. У мутного потока хватало сил вращать водяное колесо-чигирь, переливавшее влагу в ржавый желоб.

Рядом, в уродливом одноэтажном здании, размещалась автостанция, напротив тянулось длинное сооружение барачного типа, увешанное разномастными вывесками – там и милиция пристроилась, и кишлачный совет, и еще что-то официальное.

Но Исаева не замечала убогого прибежища советской власти, она разглядывала огромный дом, выстроенный на пригорке. Как феодальный замок, он возвышался над кишлаком – пышный дворец среди бедных хижин. Домина не прятался за дувалами, он нагло и кичливо выставлял напоказ добротную крышу из рифленого железа, затейливые арки окон, галерею с резными колоннами, прятавшую в тень веранду-айван. Из-за высокой каменной ограды выхлестывали черешни и туи, украшая скромный быт председателя колхоза им. К. Маркса.

– Это там проживает гражданин Насриддинов? – неласково усмехнулся Ершов.

– Там, – набычился Умар.

– Надо будет зайти к нему в гости. Проведать трудягу!

«Уазик» свернул в узкий переулочек, профырчал мимо обшарпанного ларька, где разливали керосин, и вскоре выкатился на ухабистую грунтовку, уводящую в предгорья Кураминского хребта.

Дорога почтительно вильнула, обходя старый мазар[10 - Мазар – могила, скромный мавзолей. Священное место.] с обрушенным куполом-гумбезом, и перед «бобиком» стеклянно заблестел широкий, но мелкий ручей.

Водную преграду машина одолела сходу, подняв веера брызг, сверкающих на солнце, и тут же, словно вспугнутая птица, из-за прибрежных кустов выскочил худой, бледнокожий человек в одних штанах, рваных и засмальцованных, да и припустил бегом.

– Это же Суннат! – заполошно воскликнул Рахимов.

– Не может быть… – растерялся Умар, но его нога будто сама вдавила педаль газа в пол. – Крикни ему!

Беглец запетлял, изнемогая, и Рустам, быстро завертев ручку на дверце, опустил стекло.

– Сунна-ат! – крикнул он неожиданно тонким голосом. – Это я, Рустам! Да стой же ты!

Суннат пошатнулся и упал в траву. Умар резко затормозил, нещадно пыля, и Рахимов выскочил из «бобика». Юсупов с Ершовым кинулись за ним грузной трусцой.

Марина, выйдя последней, лишь покачала головой. Беглеца отличала не просто худоба – он был изможден, вызывая в памяти жуткие фото из лагерей смерти – впавший живот, ребра наружу, костлявые руки. Запаленно дыша, Суннат лопотал на узбекском, а в черных глазах все еще мерцал тающий испуг.

Хмурый Умар помог ему встать на ноги.

– Это Суннат Джураев, – он кхекнул, прочищая горло, и постарался завершить фразу ровным голосом: – Мы с ним в одной восьмилетке учились. Он бежал из папского[11 - Пап – райцентр в Наманганской области, центральная усадьба колхоза им. В.И. Ленина, председателем которого являлся Ахмаджан Адылов.] зиндана… Тюрьма у Адылова такая, как у ханов или эмиров была!

– Что ты, как переводчик, прямо… – пробормотал Суннат, смущаясь своего вида. – У меня по русскому всегда «четверки» и «пятерки» были…

– И за что вас так? – участливо спросила Исаева.

Глаза Джураева забегали.

– Не бойтесь, – проворковала девушка, успокаивающе кладя руку ему на плечо, сухое и жилистое. – Это «воины» Адылова?

Суннат сокрушенно кивнул.

– Адылов – наш враг! – Ноздри Рустама гневливо раздулись.

– Главное, – зловеще усмехнулся Ершов, – что мы его враги. Он этого не знает пока, но ничего, известим. При личной встрече!

– Едемте с нами, Суннат, – мягко сказала Марина. – Укроем вас, подлечим, накормим. Только поймите правильно: отпустить вас мы сразу не можем, в общем-то. Нельзя, чтобы о нашей группе узнали.

– Поехали, Суннат! – Умар выдал Джураеву тельняшку из своих запасов. – Держи.