Децимация

– Народишко, он буйный, – прокашлялся дед Матвей. – Но он и смиренный. Разгорячится – прах идет, отойдет – переживает, с горя пьет, чтобы забыться. А потом снова за старое. Вечно в нас это есть и будет. Неразумные мы – люди.

Отец Александр поблагодарил хозяев за вечерю, попрощался со всеми, благословил их святым крестом, никого не укорил и вышел из хаты вместе с зятем, который должен был отвезти его домой. Марфа вышла провожать на подворье. Кумовья тоже засобирались домой. В хате остались только дед Матвей и Иван. Дед молча смотрел подслеповатыми глазами на лампу, потом снова стал расспрашивать Ивана, как живет семья. Погоревал о дочери – Анне:

– Не забажала жити в селе, ушла. Што в городе краще? Бедность всю жизнь у нее там. Да и здесь ей тогда нечего было делать.

Вспомнил о Сергее и, узнав, что он стал командиром, похвалил:

– Добрый хлопец. Самостоятельный. Всегда хотел сделать по-своему. Петр – молчалив, как лошадь. Знай – пашет. Добрый хлопец. А Аркадию шо нужно було? С сирой душой, да в паны. Може, штось и получится. Добрый хлопец.

Всех внуков дед Матвей оценил хорошими ребятами, и это Ивану было приятно. Только его он не оценил, за что Иван был благодарен деду. Потом Марфа, захватившая только часть разговора, стала расспрашивать о сестре и племянниках. Степан снова наливал и пил. Иван твердо отказался от водки. Степан по-пьяному буровил, что теперь он заживет, всем это покажет, но не уточнял – как. Потом стали ложиться спать. Места было мало. Дед по привычке пошел спать в холодную летнюю кухню. Мужу Марфа постелила в сенях с телкой: «Там тепло, и запах навоза пьяному нравится». Ивану постелила на полу в комнате. От усталости он долго не мог заснуть, в голову лезли кошмары прошедшего дня. Проснулся от тяжелого сна, когда Марфа стала хозяйничать дома. Было еще рано, но Иван стал собираться в дорогу. Встали остальные и до завтрака делали работу на базу. Марфа завернула в чистую холстину кусок сала в подарок сестре Анне. Иван вначале отказывался, потом взял. Прощание было каким-то тягостным. Приглашали друг друга в гости, но никто не верил в серьезность новых встреч. Еще затемно Иван со своим возницей уехал в Старобельск.

За три дня переговоров с купцами Старобельска, Айдара и других мест Иван закупил, по его подсчетам, около пятидесяти тысяч пудов хлеба. Это его радовало – прибыль выходила немалая. Единственного он не знал, да и не вникал в сложность вопроса – хлеб предназначался врагам России, с которыми сотрудничала украинская рада. Но он делал свое купеческое дело добросовестно, с удовольствием.

11

Конец ноября выдался холодным и промозглым, что всегда бывает в этих местах. Тяжелые влажные ветры гуляли над Луганском, изредка выпадал снег, который смерзался в ледяную корку. Дворники почему-то перестали его рубить, в отличие от прошлых лет. На улицах было скользко и грязно. Почти каждую ночь происходили грабежи, людей раздевали и грабили прямо на улицах. Сергею Артемову почти каждую ночь приходилось нести патрульную службу, да и днем тоже работы хватало. Однажды вечером он немного отстал от своих патрульных и, когда догнал их, увидел, что они задержали какого-то человека. Уже начался комендантский час, и патруль хотел отвести задержанного в совет для выяснения личности. Человек упрашивал не задерживать его, объясняя, что он идет с работы и зашел в аптеку Гуревича купить боржомской воды и лекарства. Может быть, молодые патрульные, старательно исполняющие свои обязанности, взяли бы его, но Сергей узнал в нем главного конструктора патронного завода – Шнейдера, и сказал ребятам, чтобы его отпустили. Шнейдер вежливо поблагодарил Сергея и спросил:

– Вы идете не в сторону Английской улицы?

– Нет.

– Там тоже находится патруль и может еще раз задержать. А то бы вместе прошли, и мне было бы спокойней. Хорошо… я пойду, может, никто больше не задержит.

Сергей знал Шнейдера, как рабочие начальника, и с уважением относился к нему. У Шнейдера была великолепная память, он многих, даже рабочих, знал в лицо. Недавно он разговаривал с Сергеем и сейчас узнал его.

– Я вас провожу домой, – предложил Сергей. – А вы, – обратился к патрульным, – идите в совет, я скоро подойду.

Сначала шли молча. Шнейдер осторожной мягкостью переставлял ноги по ледяному тротуару, стараясь не поскользнуться.

– Вы меня, господин Шнейдер, не узнали?

– Узнал. Артемов. Недавно с фронта. Правильно?

– Да.

Они подошли к двухэтажному дому, где жил Шнейдер.

– Вот и дошли. До свидания.

– Спасибо, что проводили. Не хотите ли зайти ко мне в гости? Попьем чай. У меня китайский, еще со старых запасов остался.

Сергей хотел было отказаться, но Шнейдер мягко, но настойчиво произнес:

– Пойдемте к нам. На улице холодно, вам необходимо согреться, чтобы не было простуды. И дети мои будут рады. Они просто бредят революцией и большевиками. Старший – просто воспитан на истории французской революции.

Сергей перестал колебаться, тем более ему было приятно, что такой человек приглашает его к себе в дом. Шнейдер занимал оба этажа. Это был его личный дом, построенный по собственному проекту лет пятнадцать назад. Шнейдер жил в Луганске более двадцати лет. Приехал начинающим инженером из Германии на завод Гартмана, думая заработать и накопить денег, а потом отправиться назад в милую Германию и открыть там свое дело. Но Гартман, на паровозостроительном, начинающим работу землякам платил немного, и Шнейдер решил перейти на патронный завод. Патронный завод был государственным, и платили там инженерам и рабочим на четверть-половину больше, чем на гартмановском. Тем более, Шнейдеру предложили более высокую должность, и он согласился на переход. Цепкий рациональный ум, немецкая пунктуальность, умение ладить с людьми снискали ему авторитет в заводское среде. В войну, – несмотря на то, что он был немцем, – назначили на должность главного конструктора. Его мечты об отъезде на родину давно развеялись, когда он женился на луганской красавице, – дочери предводителя местного дворянства Пакарина – Наталье или, как ее называли на иностранным лад – Натали. У них было двое детей. Старшему сыну было уже пятнадцать лет, дочери – двенадцать. Он любил свою жену и детей с истинно немецким сентиментализмом и сердечной строгостью, которые у каждого немца в крови. Когда-то его звали Бруно, отца – Иоганном, а в России Шнейдер стал Борисом Ивановичем – немецкая душа в русской оболочке. До войны почти каждый год ездил в Германию, горделиво показывал своим родственникам очаровательную жену и прелестных детей. Его звали домой, но дети выросли, ходили в русскую школу, унаследовали от матери не только красоту, но и открытость души, чувство привязанности к России, от отца – любознательный ум, умение анализировать происходящее и общее чувство привязанности и верности к семье. Мечты о возвращении остались мечтами. Шнейдер не просто смирился с этим, он понял, что его родина теперь здесь – в Луганске. Много душевных страданий принесла ему война с соотечественниками, но он выбрал твердую линию: будет служить новой родине – России. Как иностранец он все-таки смотрел на происходящие события посторонним взглядом. Революцию он не принял своим умом, но душой чувствовал, что народ, совершивший такой поступок, где-то прав. Сейчас ему было интересно поговорить с Сергеем, показать живого большевика сыну, развеять тот вакуум в душе, который сложился с войной и революцией, когда в гости или синематограф ходить стало опасно, а иногда и невозможно.

Они вошли в дом. На первом этаже располагались кухня, столовая, библиотека, на втором жила семья. Старая служанка, жившая у них много лет, открыла дверь. Они прошли в зал для гостей. Вышла жена – стройная, с красивым, начинающим, правда, увядать лицом. Сначала она недовольно поморщилась, увидев, что гость одет в солдатскую гимнастерку и яловые сапоги, но муж знает, кого приглашать в дом, и она приветливо улыбнулась и пригласила садиться. Сергей чувствовал себя неловко в этой аккуратной комнате, присел на самый краешек кресла, боясь сесть глубже, чтобы не повредить его. Шнейдер снял пиджак и остался в жилетке, но с галстуком. Он выглядел усталым и несколько пожилым человеком. Обратившись к жене, он сказал, чтобы служанка подала чай и еще чего-нибудь для «легкого» ужина, – вероятно, гость проголодался. Но Сергей с такой энергией замотал головой в знак отрицания у него чувства голода и твердо выговорил: «Нет!», что хозяева не настаивали. Жена сказала, что не надо тревожить горничную, она за день устала, и что подаст чай сама. Через минуту она расставила чашечки на низеньком, маленьком столике. Сергею никогда раньше не приходилось сидеть за таким низким столиком, – колени упирались в его края, руки некуда было спрятать, и он уже жалел, что согласился зайти к инженеру. Но хозяева будто не замечали неловкости гостя, жена разлила чай по маленьким чашечкам и присела рядом сама. Сергей не знал, что делать – то ли сразу проглотить все, или подождать, когда хозяева будут допивать, и потом быстро выпить самому, и упрекал себя за то, что раньше, хотя бы в книжках, не обратил внимания на такие приемы.

– Давайте чай пить, – обратилась ко всем жена.

– Спасибо, Натали, – ответил Шнейдер, подвинул кресло ближе к столику, положил маленькими щипчиками сахар в свою чашечку.

Сергей напряженно думал, как ему поступить, и в итоге неуклюже зацепил миниатюрными щипчиками пиленый кусочек сахара и бросил в свою чашку. Жена Шнейдера предложила:

– Не стесняйтесь, кладите больше.

– Нет, нет! – возразил Сергей.

Но она, несмотря на его протесты, положила ему еще несколько кусочков.

– Вы знаете, как скучно стало сейчас жить… вечерами мы уже в гости не ходим, и к нам не ходят. Мы каждому гостю рады.

«Особенно мне», – с иронией подумал Сергей.

– Как вы считаете, скоро все это закончится, и станем жить как прежде? – завела она светский разговор.

– Как только всех буржуев прогоним, установим по всей стране свой порядок, так заживем, – но не по-старому, а по-новому, – заученно, по-солдатски ответил Сергей.

– А долго еще буржуев будете прогонять?

– Думаю, недолго. Врагов осталось немного.

– Хорошо, что мы не буржуи. Нас же не прогонит Советская власть?

– Вас – нет. Спецы нашей рабочей власти нужны. Без них мы ничто.

Шнейдер пока молчал. Видимо, в семье было заведено так, что подобные разговоры начинала жена. Но вот он вмешался:

– Дорогая, а кто твой отец? Ты забыла?

– А кто у вас отец? – переспросил почему-то Сергей.

– Предводитель Славяносербского дворянства, Пакарин. Вы удивлены?

Сергей промолчал. Он слышал об этом человеке и даже видел его до войны на народных праздниках. Тот имел имение недалеко от Славяносербска.

– Вы же знаете – мой отец отказался от всей своей земли в пользу местных крестьян. Поэтому он уже не помещик и не буржуй. Будет работать в суде. Его же вы не тронете?

– Нет, если он все честно отдал трудящимся и будет, как все, работать.

– Вот видишь, милый, – обратилась жена к Шнейдеру. – И папе ничего не будет. Не надо уезжать в Германию, да еще со взрослыми детьми. Новая власть справедливо разберется с каждым, и мы будем жить как прежде. Ты прекрасный инженер, тебя тем более никто не тронет.

Шнейдер улыбнулся, слушая наивные рассуждения любимой Натали, но сам думал о чем-то другом. Жена еще немного поговорила с Сергеем, поняла, что ее обязанности за столом уже закончились и, мило улыбнувшись, пояснила, что надо уделить внимание перед сном детям; попрощавшись, ушла. Шнейдер снова неторопливо разлил чай и спросил Сергея:

– Вы уверены, что вам удастся создать новый порядок?

– Кому?