Осень собак

– Крепитесь! – немного насмешливо ответил Николай. – Страждущему воздастся… но потом. Понятно? Успехов вам!

Он взял свой портфель и сумку и пошел к подземному переходу через Краснозвездную улицу. Все стены перехода были заклеены объявлениями и листовками. Присобаченные к самому верху, чтобы их не содрали, выделялись листовки УНА–УНСО, отпечатанные крупным, жирным шрифтом. Николай остановился и стал их читать: «Становись в ряды украинской национальной самообороны… защищай Украину до последней капли крови… запись мужчин от 15 до 55 лет производится на улице…» Указывался точный адрес и телефоны. Другая листовка гласила: «Крым будет украинским или безлюдным!» В следующей вещалось: «Мы спасем Украину от коррупции. Все национальное богатство принадлежит народу и только ему! Долой неокоммунистов и прочих врагов с Батькивщины!»

Непосвященному или приехавшему впервые в украинскую столицу могло показаться, что он находится в стране, где идет война и, может быть, гражданская. Николай глубоко вздохнул. Эти листовки он читал и несколько лет назад. Они его не удивляли и не представляли для него интереса. Он к ним привык. Снова тяжело вздохнув, перешел на другую сторону улицы и вышел на автобусную остановку. Напротив белоснежной пеной взлетело вверх новое здание центральной научной библиотеки.

«Надо зайти туда, посмотреть новые диссертации, – машинально подумал он. Его профессией предусматривалось постоянное изучение всего нового в исторической науке. – И в архив надо зайти, порыться в документах», – продолжал размышлять он. Но это были вялые, рабочие думы, больше обязанность и привычка, чем творчество.

Он перевел взгляд на огромный, ярко размалеванный прямоугольный щит площадью метров пять на три, без картинки, который изображал что-то непонятно-абстрактное – желто-голубое. Но его больше заинтересовал не цвет, а крупные слова на щите: «Выбирают не Отчизну, а ее независимость!» Эта, для кого-то очень понятная по смыслу фраза, заставила его глубоко задуматься. Напоминало что-то из студенческой бессмыслицы, типа – «Шел дождь и два студента». А может быть, из раннего детства – детсадовское «Что вкуснее – шоколадка или конфетка?». Но смысл плакатного утверждения – что лучше выбрать – он так и не смог осмыслить, – получалась нелепая абракадабра материального и идеалистического. Вроде сала, которого нет в руках и дразнящего запаха водки, которую кто-то выпил раньше тебя. Нюхай горилку, – мечтай о закуске… может, так стоило понимать эти слова?

«Видимо, смысл этого лозунга не для моих пьяных мозгов, – решил Николай. – Лучше бы коммерческую рекламу разместили, заработали что-нибудь, а так получается, что хрен редьки не слаще. Где моя Отчизна, от кого независимость?..» И он перевел глаза на здание автовокзала, потом на мост, рынок… думать не хотелось.

Подошел автобус тридцать восьмого маршрута, и он влез в него. На шестой остановке – Амурская площадь, он вышел. За сарайчиком, которое несло на обрезе крыши отважное название «Витерець» – кафе или попросту забегаловка, в котором он когда-то аспирантом покупал бутерброды, громоздилось здание института повышения квалификации. Это была единая глыба из бетона и стекла, где каждый корпус здания наваливался на другой. Кто был в Артеке и видел Адаллары – две скалы в море – и смотрел на них в анфас, никогда бы не подумал, что это две отдельные скалы – они сливались в единую глыбу. Почти также выглядел и этот институт, только снаружи был затянут кафельной плиткой, выдававшей его искусственное происхождение, а ближний корпус заслонял остальные.

Николай решил не встречаться сразу же со своим научным руководителем – директором института, а вначале поселиться в общежитии. Он прошел через нарядный сквер, загаженный породистыми собаками, которых выгуливали их верные хозяева, и через две стеклянные двери вошел в общежитие. Здесь он знал все. Три года аспирантуры, частые приезды для работы над докторской диссертацией сделали его родным для всех вахтеров, уборщиц и других сотрудников обслуживающего персонала общежития. Вот и сейчас, слева, за вахтерской стойкой, его приветствовала раньше, чем он ее, Любовь Ивановна – рыхлая, лет под семьдесят, окрашенная блондинкой вахтерша.

– Вы приехали? – радостно, как бы спрашивая или утверждая, воскликнула она. – Здравствуйте! Давно вас не было.

– Всего три месяца! – так же радостно от того, что его знают, помнят и тепло принимают, ответил Николай, опершись на бордюр вахтерской стойки. – Здравствуйте, дорогая Любовь Ивановна! – и, зная ее словоохотливость, сразу же перехватил инициативу: – Как у вас жизнь и здоровье, Любовь Ивановна?

– У меня самой нормально, а вот внучка заболела – температура, понос…

– Дизентерия?

– Нет. Отравление колбасой и к тому же иностранной. Мы так за внучку попереживали. Я просто извелась!

Поняв, что у внучки болезнь позади, Николай, будто врач, посоветовал:

– Надо было дать ей попить марганцовки, и все бы прошло.

– Давали! – ответила Любовь Ивановна, суетливо продолжая разговор. – У нее другое дело. Не инфекционное, а какой-то вирус. Понимаете?

Николаю было приятно, что разговор шел просто, по-семейному, как у близких людей, знающих заботы друг друга.

– Понимаю, – ответил он, хотя ничего не понял.

– Она, бедняжка, так мучилась, пока мы лекарства доставали. У дочки и зятя денег нет, я всю зарплату отдала и еще призаняла на эти таблетки… все так дорого. Вы понимаете?

– Понимаю… – снова повторил Николай. Было жалко эту старушку в ее безмерной любви к внучке. Ему всегда было жалко обиженных и он посчитал нужным дать совет этой приятной бабушке, человеку, доживающему свой век. – Попробуйте своей внучке дать крутой чай со зверобоем. Все внутри стянет, и ваша внучка станет здоровой. Сам этим способом иногда пользуюсь, – Николай врал бессовестно. Никогда он не пользовался травами, а лекарства принимал только в крайних случаях, когда от болезни некуда было деваться. Но он знал, что человеку надо помочь хотя бы словом, посочувствовать, и тому непременно станет легче. Николай знал себя, – за последние годы он стал жесток. А сказать мимоходом приятное слово человеку – инстинкт, оставшийся от детских времен. Он потерял чувство сострадания, которое когда-то было естественным в его душе. Ныне осталась только боль за униженных и оскорбленных да форма благожелательного отношения к тем, которым живется хуже, чем ему. И он закончил: – Ваша внучка вылечится, Любовь Ивановна. Я в это верю. И вы не позволите ей больше болеть.

– Конечно, конечно! Я больше не позволю, чтобы моя внучка болела, все отдам. Тяжело мне после смерти мужа. Поэтому все отдам. Я хотела… – доверительно зашептала она Николаю, – выдернуть единственный золотой зуб, но дочка не разрешила. Но в следующий раз, если кто-то заболеет, выдерну этот зуб и сдам! Все для детей и внуков, лишь бы не болели. Зачем он мне нужен, не забирать же его в могилу… – сделала она простодушный от материнской любви вывод.

Николаю до глубины души было жалко старушку, и он решил перевести разговор от внучки в другое русло:

– А как ваше здоровье?

Любовь Ивановна встрепенулась, повела полными, но опавшими от возраста плечами и гордо произнесла:

– Я-то креплюсь. Здоровая. Ничто меня не берет.

– Все будет хорошо, – неопределенно успокоил ее Николай.

– А как ваша диссертация? Утвердили? – участливо, в свою очередь, спросила Любовь Ивановна. Здесь все знали о его заботах – он был как бы родным для всех.

– Пока нет.

– Сколько уж тянут? Пора бы… вон, Дмитрию Поронину больше года тянули. А он же, в отличие от вас, киевлянин! – Все вахтеры и уборщицы, не только Любовь Ивановна, знали проблемы своих аспирантов и искренне желали им успехов. Такая уж дружеская атмосфера сложилась в общежитии института повышения квалификации. Весь обслуживающий персонал, не имеющий в своем большинстве среднего образования, сердечно переживал за своих жильцов-ученых. Любовь Ивановна успокоила Николая: – Я думаю, у вас все будет хорошо. Надейтесь!

– Надеюсь. А комендант здесь?

– Да. Она должна быть у себя в кабинете. Проходите к ней, – Любовь Ивановна еще раз ласково, по-матерински, улыбнулась ему. Николай также сердечно улыбнулся ей в ответ, прошел по затемненному коридору и, не постучав, осторожно приоткрыл дверь в комнату коменданта. За столом сидела комендантша общежития – Мария Павловна, невысокая полная женщина лет сорока. Она подняла глаза от бумаг на скрип двери и посмотрела на входящего Николая. Ее губы раздвинула радостно-язвительная улыбка:

– А, Матвеев! Явились? Долго отсутствовали.

Николай, поставив вещи на стул, молча подошел к ней, обнял за плечи и поцеловал в полную щечку.

– Не надо. Кто-то войдет. Отойди… – сделав испуганно-рабочий вид, прошептала Мария. – Ну, что вам нужно?

– Сначала – здравствуй. А потом – что мне нужно.

– Здравствуй.

– Вот! Так лучше. Ничего хорошего. Вот, соскучился за вами, решил заглянуть, да несколько дней пожить. Приютишь? – он отошел от нее.

– Посмотрю на ваше поведение. В прошлый раз три месяца назад ты только пил, а на коменданта – ноль внимания.

– Ну, тогда я был всего пару дней. А ты ж, Маруся, знаешь мой принцип – первые два дня пить, а потом за работу. Так что не хватило тогда времени на тебя внимание обратить. Не поработал даже в библиотеке и в архиве. В этот раз я приехал почти на неделю, обязательно обращу на любимого коменданта внимание, – Николай снова подошел к Марии Павловне. Она поднялась со стула и он, обняв ее за широкую талию, поцеловал в губы. Она не отстранилась, быстро ответила ему жадным поцелуем и прошептала:

– Отойди и сядь на стул. А то кто-то войдет и увидит… – она говорила ему то «вы», то «ты» – и для этого были все основания.

– Я не могу, Маша, долго без тебя, – беззастенчиво соврал Николай. – А в прошлый раз не встретился с тобой потому, что времени не было. Все беготня, да пьянки по вечерам. В этот раз мы обязательно будем вместе все дни, пока буду жить у тебя.

– Обманываете, Николай Иванович. Но как приятен этот обман… хоть слова звучат ласково! Научились вы этому…

Она подошла к большому зеркалу, висевшему на стене, и стала поправлять нарушенную им прическу и платье. Николай сел на стул и стал смотреть ей в спину.

– А у тебя красивая фигура, – с улыбкой произнес он. В его словах не было никакой издевки, – так он умел говорить, когда нужно.

Мария Павловна, глядя на него из зеркала, ответила:

– Все смеешься?

Конечно же, она знала достоинства и недостатки своей фигуры. Несмотря на небольшой рост, у нее были крупные груди, большой отвисший зад с толстыми, до самой талии бедрами, – такое сразу бросается всем в глаза, особенно мужчинам, оценивающим женщин не по лицу, а по другим достоинствам. Но она давно привыкла к таким комплиментам и не обижалась.

– Я серьезно. У тебя очень красивая фигура. Смотрю, и оторваться не могу.

– Я вижу, на какую часть фигуры ты смотришь.

Она повернулась к нему, и ее разноцветные глаза – один с зеленым, другой с желтым зрачком, придававшие ей таинственно-понимающий вид, будто бы пронзили его. Эти разноцветные глаза страшно нравились Николаю, и он непроизвольно поднялся со стула, шагнул навстречу этим колдовским глазам. Вытянув ладонями вперед протестующие руки, Мария Павловна произнесла.