Осень собак

– Ну, как у тебя с утверждением докторской? Вижу, не хочешь говорить… видно, нелады?

– Угадал, Петруха. Националисты из высшей аттестационной комиссии не хотят ее утверждать. Послали на рецензию во Львов, а там какой-то профессор Сливка дал отрицательную рецензию. Не комиссия, а один человек. На, почитай! – Николай достал из папки отпечатанный лист бумаги и протянул Петру. – Я буду одеваться. Пора идти с визитами, – с иронией уточнил он. – Уже время к полудню подходит.

Он надел рубашку, галстук, накинул пиджак, немного брызнул на себя одеколоном, чтобы меньше несло от него водкой. Петр закончил читать и присвистнул. Он сразу же обратил внимание на резкие формулировки:

– Да! Дают националисты! Какие выражения: «Диссертация написана с позиций имперской России… это точка зрения русифицированного городского населения Востока и Юга Украины…» Выходит, мы не можем иметь своей точки зрения, а только западноукраинскую. Да, сильно бьют, от всей души, со всего размаха. Показывают – знай нашу силу! Не забывай, с кем дело имеешь!

Петр Федько был слобожанским украинцем, в отличие от русского Николая. Он любил Украину, но не мог воспринять экспансию галицийцев на ее остальную часть.

– А о чем раньше писал львовский профессор?

– О большевиках в гражданскую войну и об их интернационализме.

– Понятно! Галицийцы умеют приспосабливаться. Поляки и австрийцы приучили их этому. Они могут всю жизнь таить злобу, которую в нужный момент выльют не на своего лютого в прошлом врага, а на слабого противника, чтобы почувствовать себя панами. Собачий менталитет – гавкать на слабого, и унижаться перед сильным. Они дождались своего часа рычания. Так что, не удивляйся такой рецензии.

Николаю был неприятен этот разговор, и он спросил Петра:

– Ну, а у тебя как? Докторская диссертация движется?

– Слабо. Вот, взял творческий отпуск на полгода, хочу интенсивно поработать. А то нет времени.

Ну, а с семьей как?

– Сам знаешь. Разошелся. Оставил жену, детей, квартиру. Сам живу в общежитии института. Но машину оставил за собой, – Петр горестно-неопределенно развел руками. – Вот какая жизнь!

– Ничего! Найдешь новую бабу и заживешь нормально, – безжалостно успокоил его Николай.

Петр молчаливо поник плечами и стал усиленно закусывать, показывая всем видом, что он сейчас увлечен только этим делом. Николай посмотрел на него сверху и увидел, что Петро сильно полысел за этот год. Худощавое лицо еще больше заострилось, как бы закостенело, в глазах появилась удрученность. И ему захотелось пожалеть своего бывшего товарища по аспирантской жизни.

– Ты совсем облысел… – вместо ободряющих и оптимистических слов вырвались у него слова бессердечные. Почувствовав свою неправоту и жестокость, Николай тут же исправился: – Я всегда рад тебя видеть. Как все-таки интересно мы жили в аспирантуре!

При последних словах Петр встрепенулся и благодарно посмотрел на своего более искушенного в житейских делах товарища.

– О! Я об этом времени часто вспоминаю. Другим рассказываю. Например, как мы скидывались по червонцу, и нам его хватало, чтобы прокормиться целый месяц. Удивляюсь сейчас – как нам это удавалось? Даже оставалось на выпивон. Вот были времена!

– Но мы же из дома привозили продукты. Забыл? Ладно, Петруха! Давай еще выпьем? Хотя, нет, не буду. Мне надо встречаться с некоторыми, так сказать, официальными лицами, а меня уже кружит. А ты прими еще сто граммов?

– Нет! Не могу. Хочу сегодня посидеть в библиотеке, а потом на машинке надо статью отпечатать. Ты ее посмотришь? Подскажешь что-нибудь? – попросил он, зная по старому времени, что у Николая хороший литературный стиль и глубокое чувство анализа.

– Конечно же, посмотрю и помогу. Но только не сегодня, – ответил Николай, складывая закуску в пакет. – А сегодня вечером приходи ко мне. Гульнем малость, вспомним молодость. Хорошо? – он положил еду в холодильник, предварительно включив его.

– Конечно! – с неподдельной радостью откликнулся Петр. – Я помню законы аспиранта Матвеева. Первые два дня после приезда отдыхать, то есть пить, – он широко улыбнулся, понимая, что ему сегодня такого отдыха не избежать, и он согласен на него. – Да, вот, Коля, о чем я хочу тебя попросить… здесь сейчас проживает аспирантка…

– Ну и что? Пусть живет. Я два дня отдыхаю, как одинокий волк… правда, в столичном лесу.

– Это понятно. Законы, выдуманные тобой, нарушать нельзя. Но ей нужна, как бы правильнее сказать, методическая и научная помощь. Она пишет диссертацию, как и ты по гражданской войне, а у нее научный руководитель работает по современности и не может оказать эффективной, я бы сказал – толковой помощи. Проконсультируй ее? Помоги? Она очень хороший человек.

– А откуда она?

– Из Черновиц.

– Ну их, западенцев. У них своя история, а у нашего Донбасса – своя! Пусть ей кто-то другой помогает.

– Коля! Она не коренная западенка, а приезжая, и по национальности – русская. И руховцев она тоже, как и ты, не любит.

– Ты уже все о ней знаешь?

– Ничего плохого или несерьезного не думай! – показательно-напыщенно, выпятив губы вперед, ответил Петр. – Она моя соседка. Комнаты рядом. У нас с ней только дружеские отношения, к тому же она замужем. Так подскажешь ей по диссертации?

– Может быть. Если будет настроение.

– Вот и хорошо. Я о тебе ей много рассказывал. Даже заинтриговал. Я ведь знал, что ты должен приехать. Так она жаждет на тебя посмотреть – каков ты.

– Я что – президент, чтобы на меня смотреть? – в словах Николая не было тщеславной рисовки в ответ на хвалебные слова Петра в его сторону. – На президентов смотрят с любопытством, как на аномальную реликвию или редкостное ископаемое чудо, которое научилось членораздельно произносить слова по бумажке. На нас с тобой смотрят с определенной целью, конкретной.

– Не думай ничего такого, – иронически улыбнулся Петр. – Я не могу так просто с женщинами, как ты, – он намекал на некоторые, известные ему, эпизоды жизни Николая. – Мы с ней просто общаемся, чай пьем, болтаем о том, о сем. Рассказывал ей о нашей аспирантуре, очень часто о тебе выходило. Вот она и заинтересовалась. Но это – простое любопытство. Значит, как я понял, ты идешь в другой корпус, а потом приходишь ко мне на суп. Договорились?

– Да. Посмотри на меня. Нормальный вид?

– Как огурчик! – смеясь, ответил Петр. – Только глаза блестят, как у пьяного поросенка. Не обижайся за сравнение – они блестят не с похмелья, а от радости встреч с друзьями.

– Спасибо за сравнение! – засмеялся Николай, у которого от этой шутки сразу же поднялось настроение.

Он взял папку с бумагами, положил ее в пакет. Сунул туда же четыре бутылки пива.

– Пошли! Жди меня и разогрей свой змеиный супчик. Действительно, хочется чего-то жиденького и горячего.

Они вышли из комнаты, и пошли по коридору.

– Все будет готово к твоему приходу. Не беспокойся. Суп хоть и змеиный, но вкусный, – под этим у них подразумевался суп без мяса, короче говоря – постный. – Жду! Не забудь номер моей комнаты.

4

Николай прошел по переходу в учебно-административный корпус. Поднялся на второй этаж и зашел в приемную директора. За печатной машинкой сидела секретарь, Инночка – ярко накрашенная, худая брюнетка лет за тридцать. Но ей никто не дал бы столько лет. О ее возрасте знали немногие, в том числе и Николай. Увидев его, Инна жеманно всплеснула руками и закатила под лоб свои огромные черные глаза.

– Какие люди нас посетили! Откуда?

Николай, молча улыбаясь, подошел к ней и обнял так, что его ладонь сжала ее маленькую, мягкую грудь под тонкой блузой. Поцеловал в закремленную щечку и ответил вроде бы стихами:

– Недавно жил в Луганске пыльном… там долго ясны небеса…

– А дальше не знаешь? – кошечкой, поводя худыми плечиками, млея от его прикосновения, спросила Инна, закатывая свои цыганские очи к небу. – Подержись немного, если тебе приятно… – она имела в виду грудь, которую держал в своей ладони Николай. – Мне – приятно, – уточнила она. – Но смотри, чтобы никто не вошел неожиданно сюда и не увидел этой сцены. Так что там дальше стихи пишут?

– Ух, вы, кокетки записные. Я вас люблю – хоть это грех… не буду дальше. Дай я лучше тебя еще раз поцелую… а то действительно – кто-нибудь войдет и лишит меня удовольствия. У-у!! – Николай вспомнил почти такую же сцену, которая была у него час назад с Марией Павловной, и неожиданно для самого себя громко рассмеялся и отошел от Инны.

– Ты что, надо мной смеешься? – удивленно закатывая глаза, будто возмущаясь, спросила она.

– Нет. Над собой. Вспомнил вчерашнее прощание в Луганске, когда садился в поезд, – соврал он. Его душил смех.