У Шивы длинные руки

– Я атеист.

– Атеизм – это тоже вера. Скажите, а вы никогда не задумывались, что мы сейчас можем жить под управлением богов? Может быть, боги, устав от того, что люди каждый раз разрушают созданный мир, взяли нас под контроль.

Айвен отрицательно замотал головой.

– Я не верю в мистику.

– А если без мистики? – Ранджит поставил бокал, неожиданно оживился, вскочил на ноги и, обойдя вокруг стола, остановился напротив. – Например, незадолго до последней войны ученые создали научный центр, который должен возродить человечество после гибели цивилизации? Если доходит до точки невозврата, в нем выращивают клонов, которые станут началом нового мира. И компьютерный мозг помогает преодолеть все исторические вехи цивилизации за короткий срок. Вместо первобытнообщинного строя сразу создают современное общество, у них есть все технологии для этого. Например, этот центр был назван «Шива», а первая община после гибели мира появилась в Индии. Здесь и ответ на мой вопрос – как горстка людей смогла воссоздать все земные города. Вся эта информация могла быть заложена в память компьютера.

«Он сумасшедший», – подумал Айвен и сказал вслух:

– Это фантастика.

Глаза индуса возбужденно горели, движения стали нервными.

– Но теоретически такое возможно?

– Теоретически? – Айвен тоже поднялся, отодвинув стул, и теперь стоял, опершись одной рукой о спинку. – Да. А как же вы объясните сны, которые мы с вами видели?

– Допустим, «Шива» (так мы условно назвали этот компьютер), – Ранджит заметно успокоился, хотя глаза его продолжали лихорадочно блестеть, – управляет нами с помощью снов. Что если он слишком много на себя взял и принялся судить нас, как бог? Направлять нас на путь истинный. А кто-нибудь из людей взломал компьютерную систему и пытается до нас достучаться, рассказать правду.

Айвен посмотрел на собеседника взглядом художника. «Нет, он действительное сумасшедший», – мелькнуло в голове.

– А если это вы? – сказал он.

Ранджит пожал плечами.

– Может быть… А может, и нет.

– Я бы все же предпочел побеседовать о творчестве. Я не люблю таких… беспредметных разговоров.

– Но если ваши картины подталкивают к таким выводам, то мы и обсуждаем творчество.

– Странные же выводы вы делаете. Я в такое не верю.

Ранджит опустил плечи и поник.

– Таковы люди, постоянно делают странные выводы.

Все же индус эту тему больше не затрагивал, и Айвен был за это благодарен. Однако заметил, что тот не особо интересовался картинами, как показалось вначале. Его привлекла лишь ранняя трилогия на тему индуистских богов. Вернее, тема, которую они всколыхнухи в его мозгу.

Посидели еще с полчаса, поговорили о разном. Айвен понимал, что Ранджит потерял интерес к беседе. Похоже, даже три картины «Тримурти» индуса не интересовали, а были лишь поводом для этого странного разговора.

Когда они расставались, Ранджит сказал:

– Будет лучше, если наш разговор останется в стенах этого дома. Забудьте о нем. Но если захотите поговорить об этом со мной – я всегда готов.

Айвен вернулся в отель и остаток вечера пролежал на диване. Завтра нужно провести еще одну встречу на выставке, и можно ехать домой. Размышлял о своем новом знакомом. Ранджит Тхакур был большим оригиналом. Надо же – придумать такую теорию об Эре Благоденствия. Да еще и связать это с его картинами. В то, что Ранджит говорил о снах – Айвен уже не верил, хотя поначалу поддался. Такого не бывает, люди не могут видеть одних и тех же снов.

Утром, едва вышел из отеля, к нему подбежал Амрит.

– Это вам! – мальчик протянул конверт. – Хозяин велел передать.

Не успел Айвен и слова сказать, как мальчишка исчез, лишь костлявая спина мелькала вдалеке. Сунув конверт в карман, двинулся к стоянке коптеров.

Пока телевизионщики готовили аппаратуру, открыл конверт и развернул листок бумаги. Это была записка от Ранджита.

«Простите, Айвен. Не стоило мне об этом рассказывать. Я думал, что в моем доме нас невозможно будет подслушать, но, кажется, я ошибся. Похоже, «Шива» все слышал. Постарайтесь жить, как жили всегда. Если же в вашей жизни начнутся странные изменения, то позвоните по этому номеру. Нужно будет лишь назвать свое имя. Вам все объяснят. И ни в коем случае не рассказывайте никому о нашем разговоре. У «Шивы» длинные руки».

Да он не оригинал, подумал Айвен, пряча листок в карман. Он реальный шизофреник.

Интервью прошло, как обычно. Это всегда наискучнейшая часть. Журналисты задают стандартные вопросы, он в тысячный раз рассказывает об одном и том же. За всю жизнь он общался всего с тремя интересными журналистами, располагающими к беседе. Обычно же все они лишь делают свою работу, без огонька, и гореть самому рядом с такими людьми не очень-то и хочется.

Вечером отправился домой. Незадолго до посадки в самолет в теленовостях пронесся шквал новостей о гибели известного в Калькутте чиновника Ранджита Тхакура. Подробностей не писали, только факт гибели.

Ночью Айвен плохо спал. Снился разговор с Ранджитом, и каждый раз тот погибал – то на него падала балка, то он вываливался в окно. Айвен просыпался в холодном поту, выкуривал сигарету и снова ложился – и сон повторялся. Утром встал разбитый и уставший.

Позавтракав, зашел в студию, но работать не хотелось. Действительно – зачем? Денег у него достаточно, чтобы прожить десятки лет, а встречаться с журналистами ради пустых интервью – надоело. Даже Ранджит Тхакур обратил внимание на его лучшие картины не потому, что увидел в них высокое искусство – они перекликались с его бредовой идеей.

Целый день Айвен провалялся на диване перед включенным экраном – смотрел дурацкое шоу. А в голове все кружились слова индуса, записка и новости, увиденные в Калькутте. А что если это не сумасшествие, и вся цепочка событий имеет связь? Нет, конечно, все это чистая случайность, а Ранджит сумасшедший. Жаль, что он погиб, но все эти слова – выдумка.

Айвен забросил вещи в стирку, вспомнил о записке и достал из кармана рубашки. Пытался найти здоровую логику в словах Ранджита, но не нашел. Явное умопомешательство.

Но записку не выбросил, а положил в ящик стола.

Близких друзей у Айвена не было, лишь знакомые из круга художников. Раздумывал, с кем бы поделиться этим случаем, но вспомнил слова индуса – «ни в коем случае не рассказывайте никому о нашем разговоре» – и решил эту тему ни с кем не обсуждать. Отчасти потому что самого могли бы принять за чокнутого.

Вечером посетил клуб, где собирались художники, писатели и поэты. Многие, как и он, давно лишены дара, но мнили себя великими мастерами. Они сидели за столиками, попивали вино, курили кальян и пытались произвести друг на друга впечатление.

– Привет, Айвен! Как прошла твоя выставка в Калькутте? Видел сегодня в новостях твое интервью.

– Все хорошо. Публика там восприимчивая, советую и тебе провести там выставку.

– А что скажешь насчет Парижа?

– Скажу, что там уже пресытились нашим творчеством, таких ничем не удивишь.

Надолго в клубе не задержался и сбежал после второго бокала вина.

На следующее утро просмотрел интервью с калькуттской выставки и отметил, что во время обзора на стенах музея не оказалось лучших картин – цикла «Тримурти». Прокрутил запись три раза и убедился в этом – на том месте, где они были установлены – висели другие полотна.

Айвен стал искать информацию о своей выставке, но нигде не нашел упоминания об этих картинах.

В голове скользнула мысль – это первая странность, предсказанная Ранджитом Тхакуром? Кто-то вырезал информацию о «Тримурти»? Но зачем? И есть ли в этом связь с самим Ранджитом? Нет, это бред!

К вечеру трилогия исчезла из всех каталогов мира, а творческая биография Айвена Итана теперь начиналась не с «Тримурти», а с более поздних картин. А это уже было не странно, а страшно. Созвонился с музеем, где хранилась коллекция, но выяснилось, что там ничего не знают о «Тримурти».

Через день с ним связался заказчик, который всегда покупал пейзажи, и заказал портрет. Портретов Айвен никогда не писал. Он был пейзажистом. Если не считать первой трилогии, созданной в жанре сюрреализма, – то все его картины – пейзажи. И заказчик должен это знать. Айвен отказался, сославшись на занятость.