«Высекаю свои письмена». Заметки и воспоминания о Юрии Лобанцеве

«Высекаю свои письмена». Заметки и воспоминания о Юрии Лобанцеве
Валерий Капленко

Автор, Валерий Капленко, рассказывает о своём знакомстве с поэтом и философом Юрием Лобанцевым и размышляет о его творчестве.

«Высекаю свои письмена»

Заметки и воспоминания о Юрии Лобанцеве

Валерий Капленко

© Валерий Капленко, 2019

ISBN 978-5-4496-0102-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«…Высекаю свои письмена…»

Воспоминания и заметки о Юрии Лобанцеве

Фото из книги «Дальний свет» (Свердловск, 1981)

Воспоминания и заметкио Юрии Лобанцеве[1 - Лобанцев Юрий Леонидович – поэт, редактор, несколько лет руководил литературным объединением «Горный родник» при Уральском горном институте, редактировал газету «Горняк». Ушел из жизни 11 ноября 1997 г.]

Чтобы читать стихи Юрия Лобанцева, нужен специальный настрой. Вообразите: открываешь сборник на какой-нибудь поэме и читаешь, как некий персонаж всё рассуждает и рассуждает. Начинается вторая глава – это второй персонаж ему ответствует примерно в том же объеме. Так построена поэма «Сибирский тракт». Первой вещью Лобанцева, которая меня по-настоящему впечатлила как поэтическое произведение, была «Дума Татищева», напечатанная в журнале «Урал». А вникать в его стихи и поэмы мне захотелось только после личного знакомства. К сожалению, никаких записей я тогда не вёл, поэтому ничего похожего на хронологию в моих записках не будет. Да хронология, кажется, и смысла особенного не имеет: природа нам дала Юрия Лобанцева, так сказать, единым куском, монолитом, который в каждой точке равен самому себе.

Идём по тротуару. Юрий Леонидович говорит: «У меня книжка вышла[2 - Лобанцев Ю. Л. Дело: стихи, поэма. – Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1986. – 64 с.]. В кассете». Я уже знал, видел и даже приобрел эту кассету: несколько маленьких книжек, формат 70x90 1/32, в мягкой обложке, завернутые в одну общую суперобложку, подобно набору открыток.

Ну, вышла, и хорошо. Только, говорю, несолидно как-то – в кассете. (Для меня Лобанцев тогда был серьёзным литературным дедушкой, а «кассета» считалась немногим престижнее коллективного сборника, называемого в пишущем народе «братской могилой»). «Да, – отвечает, – несолидно, но если бы этим занимались солидные люди…»

Несолидность заключалась в том, что в литературе многие занимались, как он говорил, «обделыванием своих делишек». К таковым делишкам относилось и печатание «чистой» лирики, не обязывающей читателя ни к какому росту. А всякая трудность таит в себе возможности роста. Трудно поначалу вчитываться, когда ожидаешь получить порцию легкого удовольствия, а получаешь – мысль, «суровую, как формула Декарта». Мысль, развиваясь, движется с неуклонностью поезда, – правда, не с такой скоростью, потому что сама себе прокладывает рельсы. Режиссер Георгий Товстоногов считал, что актёр должен уметь «страстно мыслить» на сцене. Лобанцев тому же обучает читателя своей поэзией. «Уж если мыслить – отчего не всласть?»

Юрий Лобанцев. Фото из книги «Вещий камень» (Свердловск, 1989)

А вот насчет «делишек»… Сегодняшняя ситуация заставляет согласиться и с этим. Целая индустрия открыток появилась – с разными поздравительными стишками на все случаи праздников, встреч, юбилеев и т.д., рассчитанная на бездарность потребителя, неспособность что-нибудь своё придумать. Но это всё мелочи по сравнению с шоу-бизнесом, как будто специально нацеленным на привитие слушателю безмозглости («А мы такие загораем!», «муси-пуси», «арам-зам-зам») – и делишки оказались самыми что ни есть прибыльными. Весьма прибыльные делишки господствуют ныне на издательском фронте. А те,

…кто мечтали о власти культуры,
Они и теперь не из той конъюнктуры
(из стихотворения «А Пушкин…»).

Лобанцев и марксизм

В начале 90-х годов Марк Липовецкий небрежно бросил насчёт Лобанцева: «Стихи у него нормальные, но в наше время отстаивать марксистско-ленинскую философию, которая уже никаким авторитетом не пользуется, – это, знаешь…»

О чём наша речь – о поэзии? О философии? О социологии? Речь о поэте – о философе по образованию, о социологе по работе. Речь о поэте-шестидесятнике, который видел смысл поэзии в реальном взаимодействии с жизнью. Он говорил: свежую идею проще всего внедрить через стихотворение или через песню. А насчет его марксизма – разговор особый. Шестидесятники вообще обращались к образам Маркса и Ленина не потому, что хотели угодить брежневским властям. Наоборот, Ленин был символом оппозиции, представителем живой, ищущей творческой мысли. С таким же смыслом Лобанцев создаёт образ разведчика Николая Кузнецова: «псевдо-Зиберт рванёт гранатой/узколобую псевдовласть!» С помощью гранаты «псевдо-Зиберт» оппонирует не только бесчеловечности нацизма (это тоже правильно, но оставалось бы идеологическим штампом), но именно узколобости: «Тупость думает,/будто правит.//Разум ведает, чья возьмет». Ясно, что это не только об оккупированном гитлеровцами Киеве, Львове или Ровно. Замечателен подтекст: тупой политик, хоть какой он свой, ничем не лучше фашиста-оккупанта. При чём же здесь марксизм?

Для Лобанцева это была не застывшая схема, в которой рабочий класс всему голова (схемы могут быть разные: крестьянин всему голова, хлеб всему голова, желудок всему голова; в современной массовой псевдокультуре голова с нижней частью организма вообще поменялись местами). Главное у Маркса – диалектика, преодолевшая гегелевское ограничение – развитие по триаде; диалектика, направленная в бесконечность. Поэтому и «головой» должен стать интеллигент, творческая личность, обладающая максимальным созидательным потенциалом, но поставленная идеологами в положение пролетария и поэтому настроенная революционно, т.е. просто-напросто тоскующая по возможности приносить реальное добро своему народу. За вознаграждение, которое делает творчество плодотворным. И просто возможным.

А теперь посмотрим, какой Лобанцев материалист. В одном разговоре – не помню о ком и о чём – я, недавний студент, сдавший кандидатский минимум по философии, – разумеется, марксистско-ленинской, а какой ещё, тогда, в начале восьмидесятых, – так вот, я говорю: ну, ведь известно же, материя первична… Он посмотрел на меня, как профессор на переучившегося студента, и с расстановкой, как будто внушая элементарную истину, ответил:

– Мы этого не знаем. Мы не можем утверждать, что материя первична, пока мы не вышли в космос. Вот выйдем в космос – тогда узнаем, что первично.

Когда Борис Марьев писал романтические баллады о космическом пришельце, который здесь, на Земле, живёт разведчиком уже не первую тысячу лет и вздыхает по своей любимой, отыскивая глазами «хрустальный шарик в небесах», это и воспринималось как поэзия, романтика, фантастика. А тут – принципиальный рационалист, возражавший в стихах своему оппоненту-обывателю вполне в духе Маркса: «Пока твой ум устраивался в мире,/мой – размышлял, как перестроить мир», – и тоже говорит о космосе, но не с поэтической колокольни, а с какой-то научно-практической. Я и сейчас не понимаю как следует, что подразумевалось под словами «выйдем в космос» – то ли станем жильцами межпланетного пространства, то ли вступим в диалог с внеземным разумом… Чтобы говорить о лобанцевском космизме, нужно изучить его философские труды, которые ещё ждут публикации.[3 - Эти записки писались долго, с перерывами и печатались в альманахе «Воскресенье». В ноябре 2013 года в Музее уральских писателей по адресу: Екатеринбург, Пролетарская, 11 состоялся вечер памяти Юрия Лобанцева. Его вдова, Фаина Лобанцева, привезла целый пакет машинописи – философские и социологические труды Юрия Лобанцева. Все были уверены, что там, в музее, всё это и находится. Но при попытке их найти и разобраться с содержимым оказалось, что их нет и никто из работников музея не знает ничего об их местонахождении. Иначе говоря, все эти рукописи пропали. Из того, что нам читал сам автор, вспоминается немногое. Кроме известного противоречия между человеком и природой, Лобанцев-философ выявил противоречие между человеком и производством и в качестве первого доказательства привёл восстание луддитов – разрушителей станков – в Англии. В конце своих рассуждений он говорил об «очеловеченной природе» и «оприродненном человеке» как идеальном состоянии, к которому следует двигаться.]

Происшедшее в нашей стране крушение монополии на философскую и политическую правоту показало зыбкость материализма и силу диалектики. Хотя мне и самому странно в разговоре о поэте углубляться в философско-теоретические дебри, деваться просто некуда; если читателю неинтересно, пусть пропустит этот абзац. В самих крушениях, катастрофах, катаклизмах, наверное, не много поэтичного – больше драматического и трагического; но захватывает и потрясает то, что становятся видны какие-то фундаментальные свойства человеческого разума (а может быть, и мироздания), которые кто-то попытался отменить или не заметить. Жил-был традиционный «марксистский» диалектический материализм. И вдруг… диалектика материализм съела. И тогда понятно стало это лобанцевское «не знаем». И теперь странно, что философы не замечали (или нельзя было замечать?) неизбежности такого поворота. Если мир по природе диалектичен, то в каждой вещи борются две противоположности. Одна из них господствует – и эта вещь существует. Но вот всё переворачивается, вторая из противоположностей побеждает и уничтожает первую, на месте которой рождается что-то новое, и перед нами уже принципиально другая вещь, – и так далее. Если в философии (как нас учили) происходит борьба идеализма и материализма и материализм господствует, то диалектика просто не даст ему долго жить: она перевернет ситуацию вверх тормашками. Но измы измами, а нам-то что теперь думать об основе мироздания? Ведь она-то не переворачивается от всех этих манипуляций с понятиями. Может быть, в действительности существует колесо причин и следствий, а каждый философ видит ту часть колеса, где он оказался в силу жизненных обстоятельств? Если ты рос в царской семье, где достаточно пошевелить бровью, и тут же находятся исполнители твоих желаний, – тогда ты будешь думать, что первична идея. Если ты вынужден был горбом добывать хлеб насущный – то всю жизнь будешь отстаивать материализм. А кто оказался между этим крайними точками, те будут исповедовать разные формы дуализма. Словом, любой «изм» – результат близорукости, поэтому дополнять друг друга они могут, а вот бороться и побеждать – это только в масштабах научной или общественной грызни.

Поэма «Оправдание Сальери» – пример художественной реализации диалектического принципа. Она почти вся построена как монолог Сальери – сначала (главы I и II) в диалоге с Моцартом, затем, после его смерти (глава III) – во внутреннем разговоре с самим собой. Одно из ключевых слов поэмы – свобода: именно понятие свободы творчества, его развитие в личности лобанцевского Сальери – вот главная интрига поэмы. Лобанцев исходил из той версии, что Сальери никого не отравлял, о чём говорит эпиграф к третьей главе: «Моцарт… умер естественной смертью в результате хронического заболевания почек – уремии (Из медицинских исследований)».

Если перед нами злодей (а «гений и злодейство – две вещи несовместные», – сказал А. С. Пушкин), то с ним всё ясно. Если же нет – то разговор только начинается.

Лобанцев и музыка

Развитие творчества Сальери, по Лобанцеву, движется от простодушного желания поделиться всяким «случайным звуком, раздавшимся в тиши», как чудом: «Пусть люди знают: дар свободы; – в них!» Это была и свобода от всякого смысла: «…Смыслов суета – / что до неё цветам, влюблённым, птицам…» И вот – неудача, разочарование: «Мне так с людьми хотелось поделиться,/ но оказалось – надо ублажать». И Сальери учится «на всякий смех щекотку подбирать, сводить печаль к проверенному звуку» – и добивается успеха. Но…

…Но вешний звон не шел из головы —
в лукавый труд душе не уместиться.

Новый рывок – в прозрение, к такой музыке, которая ужаснула Моцарта: тому ближе «яростные сны», чем «бесчувственная мысль». Далее Сальери уверится, что до «истинной свободы» дорастает лишь «творец, в борьбе сроднившийся с людьми», – но это уже в финале поэмы, похоронив Моцарта (больше некому было это сделать: «Поклонники к каминам разошлись…»).

Кстати, о финале. Первоначальный вариант (в сборнике «Дело» – том самом, из «кассеты», 1986 г.):

Он мифом жил…
Поверю в новый миф.
Пусть и его отвергнут через годы…

– и далее, о «творце, сроднившемся с людьми». И вариант более поздний (книга «Вещий камень», 1989 г.):

Он к счастью звал… Звучи, прекрасный миф,
что вечно юн! Но умудряют годы:
творец, в борьбе сроднившийся с людьми,
откроет радость истинной свободы!

Первый вариант диалектичнее, не так ли? Второй вариант ставит точку: Сальери выбрал позицию революционера и готов, говоря словами Маяковского, «каплей литься с массами».

Это, конечно, Сальери из поэмы, Сальери не исторический, а лобанцевский, персонаж-аргумент, помогающий доказывать авторскую идею. При этом перед нами всё же не учёный трактат, а художественное произведение: размышления персонажа, его судьба, задетая клеветой толпы, страстно переживаются и самим героем, и автором.

Конечно, созданию поэмы предшествовало изучение биографии Сальери-композитора, особенностей его творчества, вопроса о его «злодействе» (существуют публикации, в которых оно упорно доказывается) … И всё же – как много в этом персонаже навязанного ему автором!

Помню обрывок разговора между Юрием Лобанцевым и моим братом Георгием, преподававшим музыку в школе:

– А вообще зачем, по-вашему, существует музыка?

– А я не знаю, – честно и задумчиво отвечает Лобанцев. Вот тебе и раз! Так глубоко вникнуть в судьбу и мысли композиторов, чтобы суметь художественно их воплощать, – не понимая самого смысла их жизни? Да может ли такое быть?

Но давайте не забывать, что, во-первых, поэт всё-таки талант и способен интуицией постичь то, что ему не близко, даже вопреки рациональному. Во-вторых, Лобанцев и не погружался в подробности музыкального творчества – его волновали идеи, тенденции, те концепции жизни и искусства, которые вдохновляли композиторов: Моцарт – «чудо и мечта», Сальери – неукротимый поиск Истины. И вот – «Певец велик Мятежностью Мечты!» Сальери пришел к тому, за что укорял Моцарта. Приключения творческого духа – вот сюжет поэмы. А уж разворачиваются они на поле музыки или каком-либо другом – это дело второе.

Моё знакомство с Лобанцевым пришлось как раз на период создания этой поэмы. Я видел промежуточные варианты и даже перепечатал один из них на машинке. Впоследствии эта копия затерялась, и найти её я не смог. Но одну подробность запомнил. Глава II. Сальери говорит Моцарту:

Терзал и вас Господствующий Вкус,