Город в лесу. Роман-эссе

Путешествовал он тридцать лет три года и три дня. Обошел всю землю по экватору и везде, где был, ставил зарубки на деревьях, видимо, намереваясь по этим зарубкам когда-нибудь вернуться обратно. Иван ушел из Осиновки восемнадцатилетним юношей, а вернулся домой исхудавшим стариком с плешивой головой и сухой морщинистой шеей, на которой всегда висел внушительных размеров православный крест.

После возвращения на родину от Ивана ждали захватывающих рассказов обо всем, что он видел на длинной жизненной дороге. Ему приветливо улыбались, приглашали на уху с водочкой, на чай с медом, на блины. Но он, как назло, ни с кем не встречался и не пытался что-либо объяснить. Целыми днями Иван сидел под старым дубом, от которого начал когда-то свой путь, и молчал. Жизнь для него превратилась в сплошное созерцание, сопряженное с погружением в прошлое, из которого почти невозможно сделать какой-либо вразумительный вывод.

Немного погодя люди решили, что он собирается написать о своем путешествии большую и занимательную книгу, в которой постарается рассказать обо всем, что видел. Дядя Ваня был сейчас для односельчан чем-то вроде Афанасия Никитина и поэтому вполне мог рассчитывать на сочувствие и понимание.

Но великий путешественник почему-то ничего не написал, он даже не разговорился ни с кем по душам. Он был погружен в какие-то свои тяжелые мысли, и поэтому лицо его выражало то недоумение, то скрытое страдание. И только однажды, когда уважаемый всеми местными жителями школьный учитель литературы Антон Ильич Зверев спросил у него, как он находит жизнь в далеких краях, Иван кратко ответил:

– Никак.

Учитель был озадачен его ответом, но не растерялся и спросил снова:

– А кому на Руси… хорошо живется? Где в России земля обетованная? Есть ли такая?

– Нет такой земли, – кратко ответил Иван без раздумий, а потом продолжил: – Затопила русскую землю черная вода. Черные люди идут по земле, черные мысли несут в головах, черную силу несут на штыках. Был Христос заступник, да не спас. Были золотые купола, да чернь их разбила, а власть себе забрала. Не спасла молитва святая, как напала черная стая. А сейчас нам не жить, ни петь – нам сто лет терпеть. Нам стоять немыми крестами да смотреть, что делают с нами. По колено в крови стоять и по горло в крови стоять. Если выстоим, то дождемся Спаса. А не выстоим – воля наша…

На этом расспросы и закончились. Озадаченный учитель ушел восвояси, а Иван погрузился в тяжелые мысли и стал неподвижен, как старый еловый пень без коры…

А на следующий день странного любителя путешествий нашли под дубом бездыханным. И при этом он не выглядел ни жалким, ни растерянным, ни удивленным. Впечатление было такое, как будто усталый путник наконец обрел покой.

Приехавший вскоре участковый милиционер ничего примечательного под дубом не нашел. Только старый топор, лучковую пилу, обрывки газет да сухую, шуршащую, как снег, яичную скорлупу.

Зато местные мальчишки стали уверять, что видели в соседнем лесу огромный камень-валун, на котором что-то написано масляной краской. Правда, на их слова никто, как водится, внимания не обратил. Лишь сухая и набожная старушка Софья Николаевна Архиреева в тот же день под вечер собралась по-походному и, увлекаемая своим внуком Егоркой, отправилась в Бушковскую рощу, что располагалась за широким лугом, как раз напротив Осиновки. Там в болотистой низине нашли они огромный белесый камень-валун, до половины заросший какими-то диковинными синими грибами, а выше грибов исписанный тёмной краской так мелко и коряво, что трудно было разобрать слова.

Егорка привстал на цыпочки и по слогам прочитал:

«Буй времени

Брошен сей Иваном Киреевым в реку вечности, чтобы через сто лет обрести свое прошлое неизменным. Когда обретет свое прошлое Родина моя, освободившись от гнета вождей и тиранов. Тогда явлюсь я народу в чистом образе и провозглашу пришествие Нового времени. А пока черная река укроет меня саваном своим. Ибо и Россия в саване, и мир в саване, и умы, и лица людей. Черная река течет издалека. Черная река затопит полмира. Погибнут невинные и виновные вместе с ними. И не будет спасения никому. Потому что забыли люди о том, кто над нами. Потому что стали покланяться богу земному. Правды просить у него, и любви просить у него, и прощения. Забыли, что не на земле тот, кто всё знает. Не на земле тот, кто всё видит. Забыли, что не тот Бог, что указывает путь, а тот, кто от ложного пути оберегает».

Выслушав слова внука, Софья Николаевна всплеснула руками от удивления, запричитала что-то, но потом спохватилась и попросила Егорку взять в руки камень покрупнее да стереть всю эту писанину, пока краска не засохла. Потому что святотатство это. Не пристало нормальному русскому человеку, воспитанному в традициях православия, о таких вещах рассуждать.

Третий сын

Третий сын Александры Киреевой, Николай, внешне очень походил на своего отца, но с детства рос слабым, часто болел, и ни в чем не проявлял особого усердия. Несмотря на всё это, Александра любила его больше всех остальных детей и очень хотела, чтобы он выучился на врача.

Земской врач Филимонов, проживающий в Осиновке по соседству с Киреевыми, на судьбу свою не жаловался. Он имел прекрасный дом и слыл человеком состоятельным. Причем, политические передряги обходили его стороной. Он был одинаково почтителен и с господами, и с комиссарами, всех называл на вы, со всеми здоровался, а в летнюю пору в знак уважения даже слегка приподнимал при встрече с односельчанами широкополую фетровую шляпу.

После церковно-приходской школы Александра отправила Николая на учебу в Уржумское реальное училище, где он на удивление скоро стал первым учеником, подружился с хорошими людьми и стал мечтать о блестящей карьере.

Но окончание реального училища, как назло, совпало с эпохой сталинской коллективизации, с началом беспощадной борьбы с кулачеством. Дотошные государственные служащие в это время стали внимательно следить за классовым составом абитуриентов, и путь в медицинский институт для сына купца второй гильдии был закрыт навсегда. Николай попробовал было отдать документы в медицинский техникум, но и там точно так же получил отказ.

Разочарованию молодого человека не было предела. В отчаянии он вернулся в родное село, со слезой в голосе признался матери, что лучше повесится, чем пойдет по стопам своих родственников, ставших бесправными колхозниками. Мать поняла сына по-своему, как смогла, успокоила, собрала в доме последние деньги и отправила Николая с попутным транспортом в Вятку, где в ветеринарном техникуме у господ Бушуевых работал какой-то дальний родственник по фамилии Реус.

Через этого человека Николай смог устроится в ветеринарный техникум вольным слушателем, где вскоре показал себя как примерный ученик и по ходатайству педагогического коллектива был переведен в студенты.

Позднее учебу в техникуме Николай вспоминал, как самое лучшее время своей молодости. Там он впервые полюбил по-настоящему, впервые спел несколько романсов в местном самодеятельном коллективе и так отчаянно увлекся музыкой, что вскоре стал исполнять со сцены классические арии из самых известных опер. У него обнаружился приличный голос и хороший слух.

После окончания техникума ему предлагали много хороших должностей по всей Вятской губернии, дали направление в институт, но он решил вернуться обратно в Осиновку, чтобы пожить немного в кругу семьи, по которой сильно соскучился за годы учебы. Это и стало его роковой ошибкой.

Местная советская «шпана» во главе со Степаном Лукьяновым приняла нового ветеринара холодно, если не сказать, враждебно. Но Николай не огорчился, он решил, что должен преодолеть все трудности.

Дома он почти не ночевал, всё время был в разъездах, в заботах, в делах. Но когда на очередной вечеринке спел несколько старинных романсов под гитару, а после весь вечер танцевал только с Глафирой Малининой – Степановой зазнобой, судьба его была решена.

Степан Лукьянов вскоре написал, куда положено, небольшую депешу, где обвинил Николая во всех грехах смертных. В депеше сообщалось о том, что Николай в колхозном стаде забраковал и отправил на мясо двух здоровых быков, руководствуясь исключительно злым умыслом, как настоящий классовый враг, сын врага народа, купца второй гильдии.

Через месяц Николая судила всесильная «тройка». День был пасмурный, не предвещающий ничего хорошего. В небе кружила темная стая ворон, с берез уже облетали первые желтые листья.

Незадолго до суда мать посоветовала Николаю нанять хорошего адвоката. Нужные для этого деньги она постарается найти. Но Николай от предложения матери отказался, сказал, что ни в чем перед страной Советов не провинился, что он чист перед законом и людьми.

На рассмотрение дела Николя Киреева «особому совещанию» потребовалось двадцать минут. Суд решил, что в своих действиях он руководствовался злым умыслом, как классовый враг, что он виновен по всем пунктам обвинения и снисхождения не заслуживает…

Первое время в тюрьме Николай хотел повеситься, полагая, что его осудили незаслуженно и несправедливо. Он не ел, не пил, не замечал, что происходит вокруг. Но потом решил, что должен пройти свой путь до конца, как обыкновенный великомученик, движимый одной вполне понятной мыслью о том, что «Бог терпел и нам велел».

Смирение помогло. Вскоре начальник тюрьмы разрешил ему свободный выход в город на работу и помог устроиться по специальности в местную ветлечебницу, где в ту пору остро не хватало квалифицированных кадров.

В первые дни на работу и с работы Николай сопровождал сотрудник охраны, а потом его стали отпускать одного, потому что он показался тюремному начальству человеком дисциплинированным и честным.

Николаю Кирееву было тогда двадцать лет, у него были темные, густые, вьющиеся волосы. Острый и правильный нос ещё не имел той горбинки, которая изуродует его после удара лошадиным копытом. Широко раскрытые глаза смотрели удивленно и искрились предчувствием скромного счастья…

В общем, так получилось, что вскоре у него появилась знакомая девушка, которая понравилась Николаю с первого взгляда. Она работала в той же ветеринарной лечебнице, что и Николай, только врачом и была его непосредственной начальницей. С этой девушкой он почувствовал себя на равных. Она обладала красивым грудным голосом и умела с приятной легкостью рассуждать обо всем на свете. Ее общительность, улыбчивость и добрый нрав восторгали не искушенного в любви Николая. Можно сказать, что он впервые по-настоящему влюбился. И если бы не одно досадное обстоятельство, кто знает, как сложилась бы его дальнейшая судьба.

А случилось вот что.

Однажды после очередной встречи со своей девушкой он вовремя не вернулся в городскую тюрьму, где должен был находиться на вечерней поверке в десять часов вечера. Такое и раньше с ним случалось, но проходило тихо, без особых последствий. Он объяснял ночному дежурному, что вынужден был задержаться на работе и тот без раздумий открывал перед ним железную дверь. Но на этот раз почему-то всё было иначе. На этот раз его не пустили в камеру до особого распоряжения начальника тюрьмы.

Утром его не выпустили на работу в город, а после обеда в спешном порядке отправили по этапу в Томские лагеря, ничего толком не объяснив. На пути в Вятку от знакомого охранника он узнал, что его любимая девушка, которой он так восторгался все последние дни, оказалась единственной дочерью начальника тюрьмы, Петра Алексеевича Злобина…

В Вятской тюрьме Николай получил первые в своей жизни тычки и подзатыльники, которые показались ему особенно обидными оттого, что своей вины перед Отечеством он не чувствовал, искренне полагая, что его осудили несправедливо, неправильно и не по закону…

Дорога к вечному смыслу

Поезд с многочисленными заключенными, одетыми в серые ватники, отошел от станции «Вятка» в Томские лагеря в середине сентября 1936 года. Погода в тот день была мрачная, шел мелкий дождь, дул резкий северный ветер. В бесцветной жидели осеннего неба над голыми вершинами деревьев теснились плоские багровые облака.

По какому-то странному недоразумению, или по чьему-то коварному умыслу, Николай Киреев оказался в одном вагоне с матерыми уголовниками, которых всегда представлял себе безжалостными убийцами. Первые километры пути Николай неподвижно сидел в углу вагона на своем домашнем чемоданчике, боясь вздохнуть полной грудью. Сидел так, как будто ждал решения своей судьбы, своей участи.

Уголовники за столом играли в карты, но запах жареной курицы из чемодана случайного попутчика их не миновал. Эту злополучную курицу за день до отправления поезда привезла Николаю мать из деревни, и он решил сохранить ее для дальней дороги. Бывалые зеки предупреждали, что в пути кормят плохо, только черным хлебом да соленой рыбой. Переход от классического романса к тюремному быту оказался для Николая слишком неожиданным и резким. На какое-то время он растерялся и не знал, как ему поступить. Открыть чемодан, чтобы угостить курицей своих попутчиков, или попытаться оставить её для себя? Ему давно хотелось есть, но он старался подавить в себе это желание. Растерянность и животный страх овладели им.

В какой-то момент из-за стола играющих в карты громил поднялся голый до пояса человек с блестящим ножом в руке. Нахально подошел к Николаю, неподвижно сидящему на своем чемодане в дальнем углу вагона, и брезгливо сквозь зубы попросил его встать с дорожной клади. Николай решил, что сейчас его будут убивать, потерял от страха последние силы и подняться на ноги не смог. Тогда полуголый громила зашел Николаю за спину, рявкнул что-то грозное и резким ударом натренированной руки вонзил нож в крышку чемодана. У Николая было ощущение, что нож вошел ему под лопатку. Последовало несколько ловких движений, сопровождаемых общим хохотом воровской братии, и содержимое чемодана вывалилось на пол вагона через прореху в боку. «Угощайся, братва»! – выкрикнул довольный потрошитель, бросая на стол перед игроками аппетитную добычу. Через несколько минут от нее не осталось и следа. После этого карточная игра возобновилась, и в какой-то момент до Николая донеслась фраза:

– А кто этого будет кончать?

– Тот, кто сейчас проиграет, – прозвучал ответ.

И Николай понял, что это конец. Игроки за столом поставили на кон его жизнь. Он был для них всего лишь очередной жертвой, с которой предстояло расправиться.

Играющие в карты люди то и дело с усмешкой посматривали на него, зло шутили и переговаривались между собой на каком-то странном языке, где обычные вещи назывались неизвестными Николаю именами. Молодой ветеринар почувствовал, как сильно он вспотел, что вся его спина начинает гореть от жара, а ноги между тем мерзнут. Его дыхание стало частым и неровным. Если бы это состояние продолжалось очень долго, он бы не выдержал. Умер бы от разрыва сердца или сошел с ума.

Но на одной из станций поезд стал притормаживать и медленно остановился. Потом какой-то человек, стуча каблуками по перрону, пробежал вдоль состава из одного конца в другой, крича: «Киреев! Киреев! В каком вагоне Киреев Николай»?