Город в лесу. Роман-эссе

Краснорожие картежники, презрительно улыбаясь, стали наблюдать за испуганным попутчиком, как он поступит. В конце концов, кто-то из них с издевкой изрек:

– У тебя что, язык жопа съела?

Остальные дружно рассмеялись.

И в этот момент Николай, наконец, преодолел себя. Желание жить стало сильнее обиды и страха. Он бросился к двери и закричал хриплым голосом:

– Я здесь. Я здесь! Откройте!

Дверь со скрипом отошла в сторону. Он ослеп от яркого света, спрыгнул на землю, снял шапку с потной головы и увидел, что вместе с шапкой снялась с головы вся его густая шевелюра. Солдат охранник, по долгу службы присутствующий при этом, удивленно проговорил:

– Вот оно, наказанье-то божье! Бог шельму метит.

Но Николай не услышал в словах охранника даже намека на оскорбление. Он был жив, несмотря ни на что, он вновь увидел солнце, и это было для него самое главное. Теперь ему хотелось просто надышаться свежим воздухом, понимая, что очередное испытание уже позади.

Настоящая жизнь была сейчас где-то далеко-далеко. Он это знал, но ничего не мог изменить, ничего не мог с этим поделать. Он знал, что эта жизнь чужая – не его, не для таких, как он. Но он также знал, что эти страшные испытания когда-нибудь закончатся. Пусть рядом с ним человек с ружьем, собаки, готовые в любой момент разорвать на куски. Всё равно, всё равно – это его родина, это его земля, это его судьба, а значит, и его Бог. Как же может он не любить всё это? Он, который сам часть этой земли, часть этого воздуха, этого низкого серого осеннего неба.

Город будущего

Между тем жизнь в Осиновке шла своим чередом. Осиновка, несмотря ни на что, крепла и разрасталась, точно так же, как крепла и менялась на глазах вся Россия.

Всего за несколько лет в Осиновке, на берегу Вятки, была построена огромная нефтебаза. Следом за ней на месте деревянных складов купца Шамова возник Хлебоприемный пункт. Потом в домах лесопромышленника Бушуева разместился туберкулезный санаторий.

Но совершенно особым событием для Осиновки стало появление в ней ликероводочного завода, потому что именно после этого Осиновка стала быстро богатеть и превращаться в небольшой провинциальный городок со всеми атрибутами городского пространства.

Ликероводочный завод стал важной вехой в истории города, его эмблемой и надеждой на многие годы, потому что, несмотря на все революционные перемены и веяния, русский народ по-прежнему много пил, не для веселья, а для забытья. К тому же, налоги от продажи винной продукции составляли сейчас львиную долю местного бюджета.

Как известно, первым признаком города у нас на Вятке считается своя газета с громким названием. Так вот, настоящая газета под названием «Ленинская искра» появилась в Осиновке в 1937 году, и учредили ее как раз работники упомянутого завода с целью агитации за трезвый образ жизни. Как водится, главным редактором газеты был назначен единственный в округе обрусевший немец Яков Семенович Эркерт. И хотя Яков Семенович был человек очень серьезный, про него тут же стали рассказывать смешные истории, якобы подтверждающие его феноменальную скупость.

Если честно признаться, Осиновку Яков Семенович не любил. Считал её захудалой провинцией. Его манили крупные столичные города, где талант Якова Семеновича как журналиста мог бы проявиться в полной мере. И родственников жены он недолюбливал, считая её братьев и сестер людьми недалекими, излишне простыми, неотесанными и неинтересными.

Порой ему представлялось, что он оказался в Осиновке по ошибке, по какому-то досадному недоразумению, и когда-нибудь эта ошибка будет исправлена неумолимым ходом истории. Он узнает, наконец, кто были его родители. Почему они стали врагами революции и были расстреляны, а он попал в детский дом, расположенный в густом лесу возле деревни под названием Савиново.

В детском доме рядом с ним находились дети Якира и Кассиора. Но Яков думал вовсе не о них. Он мечтал увидеться с кем-нибудь из своей большой семьи. Встретить дядю, тетю, двоюродных братьев и сестер, которые о нем пока что ничего не знают.

С детства Яша чувствовал себя одиноким, но талантливым ребенком. Он хорошо учился, прекрасно рисовал, писал стихи и небольшие рассказы в школьную стенгазету. Но в детском доме, затерянном в вятских лесах на берегу неширокой речки Кизерки, всё это почему-то не ценилось. Там поощрялось послушание и трудолюбие. Воспитанник детского дома должен был четко знать и выполнять свои «святые обязанности». Он должен был много трудиться на огороде и в соседнем колхозном поле, крепко спать и делать по утрам физическую зарядку с обязательным обтиранием холодной водой. Он должен был любить свою Родину, которая самая сильная и великая, уважать старших и стремиться стать похожим на бесстрашного революционера товарища Гвоздовского, который много сделал для многострадального трудового народа.

Маленький Яша рос в детдоме, как птица в клетке, как дерево в глиняном горшке с узким горлом. И чем старше становился, тем сильнее хотелось ему вылететь из тесного гнезда, расправить крылья и устремиться к другим берегам. Но так получилось, что после школы его направили учиться в педагогический техникум, который он закончил с отличием, потом устроили на работу в среднюю школу рядом с детдомом, где он вскоре познакомился со своей будущей женой – белокурой красавицей Дуней.

Эта девушка в юные годы была восхитительна, стройна, изящна, умна и непривычно ласкова. Яков, впервые столкнувшийся с настоящей женской лаской, был поражен и обескуражен. Он не знал, что быть обласканным юной женщиной так приятно. Никто до этого не говорил с ним таким тоном, как Дуня Лукьянова, никто так заискивающе и с такой любовью не смотрел ему в глаза.

Яков не считал себя красавцем, носил на переносице очки в темной железной оправе и был слегка тяжеловат для двадцатилетнего юноши. Но Дуня, кажется, ничего этого не замечала. Она полюбила его внезапно, потому что увидела в нем будущего мужа. Она отважно отдалась этому неожиданному порыву и увлекла Якова за собой в тихую заводь совместной жизни, где у них вскоре появился свой дом, свои семейные заботы и свободное время, неумело заполненное короткими путешествиями по лесу.

Обретение дома и семьи стало для Якова Семеновича таким важным событием, что он на какое-то время забыл обо всех своих грандиозных планах. И только после появления на свет первого ребенка вдруг опомнился: нужно продолжать учебу дальше. Нужно добиваться большего, идти вперед, расти, но в это время, как-то неожиданно и очень некстати, заболел. У него появилась тупая боль в левом боку. Он обратился за помощью в местный медпункт, и опытный врач Федор Иванович Филимонов очень скоро поставил ему диагноз – язва желудка.

После этого Яков Семенович сник, с учебой, которая без волнений не дается, решил повременить. И уже довольно скоро почувствовал, как из свободной птицы превращается в неподвижное дерево с корявыми ветвями и трещиноватой корой. Как постепенно его душа начинает подергиваться грибной плесенью оседлости, а тело пускает корни в холодную и влажную почву провинциальной жизни.

Древо революции

В конце августа тридцать девятого года Осиновку облетела страшная весть. В Красновятске умер легендарный революционер Михаэль Гвоздовский, который прославился тем, что во время гражданской войны был послан большевиками на Вятку за хлебом для революционных рабочих Петрограда и с честью выполнил эту важную миссию. Вся местная молодежь со школьных уроков по истории знала, что продотряд под командованием Михаэля Гвоздовского бесстрашно прошел от Лузы до Красновятска и везде, где был, сеял панику. Латышские стрелки из отряда Гвоздовского безжалостно расстреливали бородатых бунтовщиков, не желающих сдавать хлеб голодающему рабочему классу, подавляли кулацкие мятежи, боролись с враждебными проповедями недобитых священнослужителей.

В марийской деревне Большая Байса они стали свидетелями стихийного митинга, на котором крестьяне потребовали от представителей власти прекратить незаконный грабеж. Народу и так живется несладко, а хлеба у местных крестьян осталось только на семена для весеннего сева.

Но речи ораторов были расценены руководителем продотряда как контрреволюционная пропаганда. И товарищ Гвоздовский, не раздумывая, приказал своим подчиненным открыть по митингующим огонь. Плохо понимающие русский язык долговязые солдаты огонь открыли. Убили двух баб, одну девочку-подростка и несколько бородатых мужиков в заношенных полушубках…

После этого бунтовщики сразу стали сговорчивее и два дня безропотно возили зерно к дому священника, где обосновался местный комитет бедноты.

Вторым подвигом Гвоздовского была борьба с бандой поручика Сарафанова, который стал на защиту обездоленных крестьян земли вятской. Сарафанов обладал приличным отрядом, поэтому Гвоздовский со своими латышскими стрелками большую часть времени отсиживался на Савиновской даче в Бушковском лесу, где был однажды окружен бандитами Сарафанова со всех сторон и вынужден был спрятаться в старом полуразрушенном колодце, чтобы сохранить для истории свою бесценную жизнь.

Из этого злополучного колодца после короткого боя с врагами его и достали.

Сарафанов вскоре отступил с большими потерями, но конфискованный у крестьян хлеб все же успел увезти с собой. Потом этот хлеб бандиты Сарафанова несколько дней раздавали голодающим крестьянам, а Гвоздовский готовился к своему третьему подвигу – обороне Красновятска от войск Колчака.

Как раз в это время вдоль берега Вятки, рядом с Осиновкой, были вырыты глубокие окопы, а по окрестным деревням стали разъезжать красные командиры в кожаных тужурках, агитируя молодежь вступать в непобедимую Красную армию. И хотя Колчак у стен Красновятска так и не появился, а в Красную армию по своей воле никто вступать не хотел, заслуги отважного красного командира не остались незамеченными. В 1929 году он был назначен первым секретарем Красновятского райкома партии.

Немного позднее Михаэль Гвоздовский написал длинные и красочные воспоминания о своей революционной молодости. Стал выступать с чтением этой рукописи на различных юбилейных торжествах и через несколько лет сделал свое творение настолько объемным, что местные краеведы решили изучать по нему историю Вятского края…

Кажется, все в жизни Михаэля Гвоздовского складывалось удачно, всё было хорошо. Но вот однажды, в конце тридцать восьмого года, он тяжело заболел. Исхудал, ослаб и ощупью обнаружил в своем животе какое-то грубое корневище, которое долгое время произрастало в нём незаметно, коварно поглощая орган за органом.

После долгих раздумий он решил, что это южное дерево саксаул. Когда-то Михаэль Гвоздовский боролся с бандами басмачей в средней Азии. Он был юн, бесстрашен и беспощаден. Не жалел ни себя, ни других. И однажды, преодолевая на лошади бескрайнюю пустыню Кызылкум, в которой разыгралась песчаная буря, случайно проглотил крохотное семечко саксаула, которое принес откуда-то сильный порыв ветра. Потом это семечко долго таилось в глубинах его молодого организма, никак не проявляя себя, а вот сейчас – в мирной и спокойной жизни – неожиданно проросло.

Михаэль лежал на просторной кровати, худой и бледный, с потухшим взором и всем посещающим его официальным лицам говорил, что он очень грешен. Что скоро он превратится в настоящее дерево и пустит корни, но перед этим он хотел бы покаяться за свои грехи. Хотел бы исповедоваться и причаститься, как все нормальные люди. Но вот беда – во всей округе его бывшие сослуживцы, сколько ни старались, не могли сыскать ни одного священника. Все церкви давно были закрыты, алтари разрушены, а кресты с церковных маковок спилены и переплавлены на высоковольтные провода.

Больной революционер стал уверять товарищей по партии, что умирать без покаяния ему страшно. Порой он даже плакал от беспомощности, но все его просьбы воспринимались, как безумный бред обреченного на смерть человека, и сочувствия не вызывали. Вместо этого хозяйственные руководители района спешно закупали в маленьких местных магазинах яркий ситцевый кумач и траурные ленты…

Но каково же было изумление жителей Красновятска, когда случайно от высокого начальства они узнали, что никаких похорон, оказывается, не будет. Что тело героя революции чудесным образом превратилось в юное дерево, для которого уже строиться новая просторная оранжерея.

К родным берегам

Вместе вся семья Киреевых собралась только после войны, в сорок восьмом году. Приехал из Немды Илья с сыном подполковником, из Сурека – Николай, плешивый и бездетный, из Астрахани – Мария с двумя детьми. Александра в то время еще была жива, только передвигалась уже плохо и говорила шепотом. А когда ее стали фотографировать на память, она закрыла лицо сухими коричневатыми руками и сказала на удивление внятно, что снимать себя в таком виде не позволит, она всю жизнь красивой была, как верба, пусть такой ее дети и запомнят…

После обеда все вместе пошли на кладбище, долго стояли там у родных могил, под громадными кронами берез, которые вольно шелестели над их головами. Помянули добрым словом Павла, Ивана, Анфису и Марфу.

Мать Александра, которую в первый раз привезли сюда на машине, долго плакала возле родных могил, говорила, что скоро и она сюда переберется. Глядя на мать, заплакала Мария, за Марией – Илья, за Ильей – Николай. И было в этом плаче что-то трогательное и очистительное, освобождающее от гнета вины перед всеми ушедшими в мир иной…

На пути от кладбища к дому говорили мало, зато дома на веранде просидели до звезд. Илья рассказал о своем старшем сыне, который стал летчиком и сейчас испытывает новые реактивные самолеты. Мария представила всем своего нового мужа, с которым она встретилась незадолго до войны. Рассказа о том, что вместе они закончили один педагогический институт и два года преподавали в Магадане, чтобы накопить денег на автомашину марки «Победа».

Только Николай в этот вечер молчал. Ему не хотелось рассказывать о тяжелых годах за колючей проволокой. О том, как в сорок втором его неожиданно освободили и направили на фронт. Как он служил в артиллерии, лечил лошадей и дошел с боями до Кенигсберга, где встретил весть о капитуляции Германии…

Потом, уже за поминальным столом, он твердо решил переехать на жительство в Осиновку и выстроить дом на берегу реки, тем более что Вятка манила его всегда. Да и как же иначе – на её берегах он провел всё свое детство, и хотя со стороны это время могло показаться трудным, ничем не примечательным, для Николая в нем была своя прелесть, свой тайный смысл.

Здесь на стыке детства и юности он впервые попал на солнцепек любви. Здесь он выкурил первую сигарету, выпил первую рюмку водки, подрался первый раз из-за девушки, поймал первую крупную рыбу, обрел первый жизненный урок, из которого потом всю жизнь делал выводы.

Николай и Лукерья

До переезда в Осиновку у Николая и его жены Лукерьи не было детей. Николаю было уже далеко за сорок, его рыжеватые усы стали седеть, на голове блестела лысина, возле глаз появились глубокие морщинки веером. Он стал переживать о том, что не сможет оставить после себя наследников.

Но уже на следующий год после переезда в Осиновку жена у Николая неожиданно забеременела.