Третья планета от солнца

– Надо поохотиться денёк-другой, – воодушевился князь. – А за это время Лют с обозным кавардаком разберётся, – оправдал охотничью страсть, ни к месту вспомнив матушку: «Сейчас бы высказалась, что делу время, а потехе – час. И каким был в детстве обормотом, таким и в зрелых летах остался», – улыбнулся в усы Святослав.

Четыре дня лес сотрясал гул охотничьих рогов, азартный рёв охотников и предсмертный рык и визг кабанов, лосей и зубров.

Взяли на рогатины двух медведей. Одного самолично завалил Святослав: «Неплохое времяпровождение – охота, но надо оброк собирать», – велел трогаться в путь.

Долго не встречали никакого жилья. Проводником князь поставил богатыря Медведя.

– Братка, – гудел Богучар, с высоты коня обратившись к недовольно морщившемуся Дакше, развалившемуся в санях и часто трущему ладонью сизый нос. – Простыл что ли? Не должон в меховой шубе. Может, от плети Люта рассопливился? Опять же через шубу не больно, а только блох погонял, – трубно заржал, напугав присевшего на задние ноги и всхрапнувшего жеребца. – Ждан, куда правишь, сейчас в овраг тятьку низвергнешь, – подтырнул племяша. – Двадцать лет, а пузень отъел как у батьки сорокалетнего, даже через шубу выпячивается, и щёки хомячьи нагрыз, – трунил над молодым парнем. – С Доброслава пример бери. Крепок, силён, и к тому же – княжий щитоносец.

– Зато гол – как сокол, – недовольно буркнул Ждан. – Мотри, сам в овраг не грохнись, чего к сыну привязался? Привыкли мечами да плётками размахивать. Ну, ничё-ё. Приедете когда-нибудь в Новый город… Быстро носы посворачиваем.

– Опять, братец, грубишь. Язык у тебя, словно у бабы – чисто помело. За дело, видать, плетью воевода попотчевал. А мы с Доброславом нацелились из похода на хузар товару привезти: поволоки ромейские, пряности разные… Слыхал, в Новом городе оне мигом расходятся… Ну-у, ежели тебе не надо…

– Стой, стой, братка Богучар, не горячись, как калач из печи. Ишь, пламень какой. Шелка и пряности вези, серебра за них щедро дам, не обижу, – аж затрясся от будущего прибытка Дакша.

– О-о! Сам-то как вскипел, когда о наживе пронюхал, – усмехнулся Богучар. – Ждана в Киев пришлёшь, пусть лавку откроет и торгует, – неожиданно осчастливил племяша дядька.

– Не знаю, тятька отпустит? – надеясь на поддержку богатырского родственника, робко глянул на отца Ждан.

– Будешь ныне в торге удачлив, отпущу, – пообещал отец.

– Расторгуюсь с прибытком. Посуду крашеную новгородскую для селян взял. Железные изделия разные нашенских ковалей: топоры там, ножи, а для жёнок ихних с доцами – украшения и обереги всякие.

– Молодец. А я, братка, два воза соли везу, а для вотчинной знати – вина ромейские, одёжу богатую, изделия из серебра и злата.

Богучару прискучил купеческий разговор, и, по-доброму попрощавшись, он направился в голову обоза, где ехали князь с Доброславом и воевода Лют.

Миновали несколько селищ, и опять по бездорожью, по замёрзшим рекам, по скованным льдом озёрам, куда не ступала нога человека, а виднелись лишь заячьи следы, а то и лося, оленя или кабана, выбрались, наконец, на проезжий тракт.

– Искоростень древлянский, а следом и Овруч будет, – вытянув перед собой руку, известил князя Медведь. – Местный древлянин, за мзду небольшую, дорогу указывает. А ежели просто плетью выдрать, в какие-нибудь болота заведёт.

– Понятно. Действуешь с помощью кнута и пряника, тьфу ты, браги. Нужны твоему древлянину пряники, как собаке – пятая нога, – хмыкнул Святослав. – Местный воевода не очень-то торопится встречать, – проехали узкий мост и растворённые настежь ворота.

– Сначала трапеза полуденная, а после на площадь пойдём, дань принимать, – не слишком довольно поглядывая на киевского князя, стоя у крыльца терема, поклонился ему древлянский воевода.

Насытившись и отдохнув, Святослав вместе с воеводой и гридями вышли на утоптанную площадку, которую местные называли погостом. Заинтересовавшись, Святослав оглядел кадки с мёдом, кули с зерном, пушнину, благодушно кивнув поклонившимся ему смердам в овчинных тулупах и заячьих малахаях, притопывающих от мороза и обивающих себя руками в меховых рукавицах.

– Здрав будь, княже, – кланялись ему местные и прибывшие с ним купцы.

На площади во всю уже кипела торговля, и услаждали слух продавцов и покупателей трещотки, дудки, бубны и два зычно гудящих охотничьих рога – то, отведавшие для сугрева хмельного мёда гриди Горан и Молчун, веселили местных девок.

– Через девять месяцев после отъезда точно два новых древлянчика на свет божий вылупятся, – усмехнувшись, потёр мочку уха с серьгой Святослав.

Погостив у древлян, княжий обоз, по совету проводника-древлянина, повернул оглобли к реке Припять, где удачно попаслись у дреговичей.

Поторговав, подкормившись и попив медов, вин и браги, двинулись вверх по Днепру, потеряв где-то на просторах Смоленского княжества проводника-древлянина. Но здесь места были знакомые, и ехать по заснеженному льду реки намного легче, чем продираться по чащобам и зарослям из сосны, осины, ели, бука берёзы, дуба и других ветвистых и разлапистых дерев.

Погостив в городах: Любеч, Рогачёв, Заруб, Рша, добрались до Смоленска, где Святослав, отправив в Киев часть обоза с данью, решил отпраздновать Коляду – зимний солнцеворот.

Смоленский князь встретил его с почётом перед воротами детинца. Поклонившись, сильным голосом пробасил:

– Здрав буде, великий князь.

Святослав поклонился ответно, чем осчастливил кряжистого, зрелых лет князя, в таком же, как у Святослава, алом корзно с серебряной застёжкой в форме головы волка на левом плече.

– Сейчас, княже, прошу откушать, – на правах хозяина взял руководство в свои руки смоленский правитель. – Затем на площадь пойдём дани и оброки принимать, а вечером милости прошу тебя и дружину твою на почестен пир. Поводов-то целых два: Коляда и твой приезд. А без повода, что за пир? Пьянка обыкновенная получится, – развёл в стороны руки, вызвав своими словами улыбку на лице Святослава.

Потрапезничав, князья вышли на торговую площадь, сплошь забитую возами, смердами, дружинниками, купцами, горожанами, поющими девками и парнями, шумной артелью скоморохов с медведем, не желающим на этот раз бороться с мужиком, а опасливо косящимся на воз с медвежьими шкурами.

– Бова-а, – распевно, словно гусляр, воскликнул Чиж. – А ведь это твой знакомец косолапый, – развеселил стоящего рядом Бобра.

– Шкура моего знакомца на санях лежит, – выпятил грудь дружинник. – И зубы в пасти не все… Гляди, Чиж, докукуешься, и тоже зубы будут не все, – предупредил о нехороших последствиях приятеля.

– Предерзостный ты паря, Бован. Вот сколько тебя помню, с детских лет такой задиристый. Всё бы тебе драться и грубить. Ступай лучше с мишей косолапым поборись, – оглядел поднявшегося на задние лапы зверя, с испугом пялящегося на богатыря Медведя в шкуре из мишкиного родственника.

Отвлёк приятелей от задушевного разговора наглый крепкий смерд в бараньем полушубке, про который Чиж хотел сказать: «Вот что от тебя останется, если я осерчаю», – но не решился, так как к смерду приблизился киевский князь.

Это, конечно, выручило смерда, ибо у Бовы зачесались кулаки и на левой шуйце, и на правой деснице.

Узрев князя, отложил чесанье смердячьей ряхи на более подходящее время.

– Вот, княже, лучший на свете медок, – раскрыл кадку с мёдом смерд. – Слаще не бывает.

Подошедший тиун, отскребнув ложкой комок мёда, пососал его и проглотил. Раскатав затем нижнюю часть свёртка из телячьей кожи, что держал в руках, поставил стилом какую-то понятную лишь ему загогулину. Следом проверил кули с овсом, короба с воском, меха в дерюгах, которые с пыхтением подтаскивали и разворачивали или раскрывали дружинники.

Князь одобрительно качал головой, а тиун, высунув от усердия язык, ставил знаки и отметины на скатке из телячьей кожи.

– Медвежьи шкуры на шубы пойдут, на санные полости в зиму, как сейчас, да на ковры-подстилки, – басил, руки за спиной, смоленский воевода. – Из лисиц, куниц и соболей тоже шубы хороши и шапки, а из бобровых шкур умельцы отличную обтяжку для колчанов делают, ну и другие вещи, – оттеснил плечом Бову, что не прибавило тому настроения.

– Видишь, Бобёр, на что можешь пригодиться? – подтрунил над приятелем Чиж.

– Ну что стоите, гриди, хватайте посчитанные вороха шкур и на сани тащите, указал, какие именно, тиун. – Стоят, рты разинули и мух ловят, – показал князю свою хозяйственную хватку, сметку и рачительность.

– Холоп, – бурчал Бова, кидая в сани связку собольих шкур, – сделать бы из тебя обтяжку на мой колчан, – оглядел жирного писарчука, скумекав, что тут материала хватило бы на колчаны всему десятку.

А неподалёку уже запели пьяные песни, и у кабака, на торжище, возникла удалая драка, отвлёкшая медведя от грустных размышлений о превратностях судьбы, ибо били его скоморохов.

Хмельные парни и красны девки, взявшись за руки, пели и плясали. Некоторые только в харях – круглых масках в честь бога Солнца, а большинство в лярвах и страшилах: личинах и костюмах зверей и домашних животных.

Бове глянулась деваха, ряженая в кобылку. Круп у неё был даже обширнее лошадиного.

Распевая и приплясывая, они приблизились к князьям, и, взявшись за руки, затеяли вокруг них хоровод, напевая: «Коляда, коляда. Нам и горе не беда. Бог здоровья даст сполна. Будут полны закрома».

«Кобылка» вплотную приблизилась к Святославу, и, сняв личину – под ней оказалось весьма привлекательное лицо, крепко поцеловала в губы, за что князь велел поднести лярвам и страшилам зелена вина и на весь хоровод отвалил серебряную гривну, чем привёл в неописуемое уныние скупого тиуна, но подал волнующую надежду артели немного помятых скоморохов, которую, на данном этапе, возглавлял тверезый, в отличие от них, медведь.

Но луч надежды потух, как свеча на ветру, когда, проводив взглядом ушедших князей, сквалыга-тиун приказал гридям пинками гнать от товарных ценностей хмельных балясников и кривляк.

Пострадал даже их вожак, которого от души пнул по меховой заднице мстительный Бова.