Третья планета от солнца

– Ребята, а что такое? Висит, мотается, баба за него хватается, – под громогласный хохот загадал загадку Горан. – Не-а. Не га-га-га, а полотенце, – развеселил даже побратима Молчуна.

Ещё более бурно проходил вечер в корчме на Подоле, где наливалась брагой и вином не получившая приглашения на пир – терем-то не бычий пузырь, не растягивается, простая княжеская гридь.

– Я лесом как-то пру, – жуя жареную зайчатину и запивая мясо брагой, повествовал Бова. – Гляжу, на толстой ветви бабища сидит. Грудищи – во-о! – под хмыканье Чижа с Бобром, выставил далеко вперёд руки. – Бёдра – во-о! – развёл их широко в стороны.

– На себе не показывай, – весело хмыкнул Чиж. – А то такие же титьки с задницей вырастут, – испугал приятеля.

– Это – раскормленная русалка была, – лыбясь во весь рот, жизнерадостно подмигнул трём, солидно жующим полянам с клоками волос на лысых бошках, Бобёр, подумав: «Уже князю подражать начали».

– Чё-то здря Святослав с печенегами челомкается, чуть не брататься собирается, – высказался задумчиво жующий солёное сало, четвёртый их собутыльник, лохматый краснолицый селянин с ножом на поясе.

– Всему Подолу известно – печенеги с хазарами тайный союз заключили, и только князь Киев покинет, войной на нас пойдут. Слободки пожгут, поля вытопчут, да с девками красными побалуются. То-то степнякам радость будет, – вытер нос оселедцем селянин.

– Бошки обрили, а князю не доверяют, – возмутился Бобёр, ощерив рот и выставив два верхних зуба.

– Да хто посмел князя стольнокиевского нехорошими словами за союз с печенегами крыть? – услышав Чижа, сжал кулаки Бова.

И тут бы селянам пришёл «кирдык», но на их счастье в корчму, звякая ножнами и поскрипывая кожаными, недавно выданными сапогами, важно вошли четыре стражника, дружно облизнувшись на пронесённую мимо них запечённую до хрустящей корочки, утку, предназначенную трём гридям.

– Хто, робяты, пошлину гостевую запамятовал уплатить? – как водится у стражников, начали придираться к посетителям.

Селяне, завернув в тряпицы шматки сала, решили убраться подобру-поздорову.

– Ты не печенег, случаем? – привязался к хозяину самый крепкий из стражников, словно красну девицу лаская взглядом румяную утицу. – Братцы, – обратился к своим товарищам, – вот хто портит в селе девок и птиц, – выхватил у хозяина, быстро сломив его сопротивление, блюдо с дичью.

– Да чем ему портить? – усмехнулся товарищ здоровяка, отломив от утицы крылышко.

– Да леший тебя забодай, это моя птичка, – зло вылупился на стражника Бова, резко поднявшись с лавки и опрокинув её.

– Чаво? – не совсем уверенно, с небольшим таким вызовом, вопросил самый крупный из стражей, чижиком улетая от удара в челюсть в обнимку с потерявшей крыло уткой, под стол.

– Ща я вам выплачу, олухи, пошлину гостевую, – рассвирепел Бова, узрев глупо улыбающегося стража с крылышком в руке.

Тут и началась любимая славянская потеха под названием «ты меня уважаешь?» Маты-перематы, вой, треск дорогущих, заморских, за большую деньгу купленных у ромеев слюдяных разноцветных окошек. Звон катящейся по полу медной посуды, охи, ахи и советы зрителей участникам развлечения…

– Бова-а, по микиткам его бе-ей, ящера прожорливого, – вопил Чиж, торопливо, но от души, со знанием дела, обрабатывая длинноусого стражника, вскоре улетевшего отдыхать под стол к товарищу с многострадальной утицей.

– Кар-рау-у-л! – орал как резаный, хозяин питейного заведения. – Разоряю-ю-ю-ть, – надсаживался он. Правда, недолго, ибо в скором времени присоединился к стражнику с виновницей переполоха в руках.

– Здря затеялись перечить нам, парни, – причитал, отбиваясь от Бобра, растрёпанный стражник.

– Сами кашу заварили, – отправил его к приятелям, утице и хозяину забегаловки, гридь.

– Ну, теперича не миновать нам, братцы, княжьего суда, – сунув вылезающему из-под стола хозяину с утицей в руке, серебряную монету и схапав жареную птичку – отряхнём и схаваем, быстрым шагом поспешили прочь из остатков помещения, что раньше звалась корчмой.

– Ну, что, нагулялся, мёда-браги вдосталь напился? – без злости выговаривала мужу Благана, и вдруг залилась слезами, обняв Богучара. – Ратиться ведь идёшь… Живым возвращайся… Знай, я буду ждать тебя, – отошла на шаг от мужа, когда в горницу шагнул Доброслав. – И парня береги, присматривай за ним.

– Да я и сам за собой присмотрю, тётя Благана. Не маленький, чай.

– Ну конечно. Ростом-то большой, а умом – отрок малый. Подвиги больше жизни важны, – достала из шкатулки обереги. – Возьмите, и пусть Бог защитит вас, – перекрестила воинов.

– Ты же христианка, – надел на шею амулет Богучар, – а в обереги веришь.

– Я во всё верю, что жизнь защитить может. А вот ещё и Громовые знаки берите. Достала по случаю, – сама надела на шею мужу и Доброславу небольшие круглые обереги, что назывались у воинов «Знак Перуна» и представляли заключённый в круг шестиконечный лепесток, оглянувшись на вошедших в дом Медведя с женой и сыном.

– Хлеб вам да соль, – поприветствовала соседей Дарина, с щёк которой, от предстоящей разлуки с мужем и сыном, даже сошёл румянец.

– Слава Роду и предкам, – поприветствовал товарища Медведь, и они поздоровались, обхватив запястья друг друга.

– А я вот тебе и Бажену по Семарглику вырезал, вместо ножей ваших, – протянул Доброславу маленькую деревянную крашеную собачку с крылышками, Клён.

– Эх, повоюем! – радостно произнёс Доброслав, любуясь подарком и насмешив словами мужей.

– Нож, Клёник, можешь не отдавать, оставь на память.

На капище Перуна Посвящённый волхв Трислав, обладающий высшей мудростью и имеющий право служить любому славянскому Богу, перед походом собрал своих собратьев: Валдая, волхва бога Семаргла, Богомила, волхва Перуна и волхва бога Велеса, босого и лохматого бородача в сером балахоне. – Слава Богам и Роду, братья, – поздоровался с волхвами Трислав. – По древнерусскому календарю, ведущему начало от Сотворения Мира в Звёздном Храме, идёт шесть тысяч четыреста семьдесят третий год. Князь Святослав собирается воевать врагов. Будет пища русским мечам. Русь – Центр Мира, а всё остальное кружится вокруг неё. Вы отправляетесь с ним, дабы поддерживать князя духовно. Помните, что до рождения Света Белого, тьмой кромешною был окутан Мир. Была Пустота, была тишина. Время дремало в забытьи… И был во Тьме лишь Род. Прародитель наш. Родник Вселенной. Он Един и Множественен одновременно. В этой бездне Времени, не проявляя себя, существовало неподвластное разуму «НЕЧТО», и однажды оно проявило себя, и Род породил детей своих: сына Сварога и дочь Ладу Богородицу. Это наша великая Небесная Мать.

После Сотворения Мира Род разделил его на три части: Явь – Мир, в котором живут люди, звери и птицы. Правь – Мир светлых Богов. И Навь – Мир тёмных сил. Символ Рода – четырёхлучевая свастика с округлыми и закрученными вправо концами. Её иногда называю «Свята дар». Вышний Бог Род является извечным знаком родства и нерушимости славянских племён. При рождении человек записывается в Книгу Рода. Потому и говорят в народе: «Что на роду написано, то и сбудется». Сын Бога Рода, Сварог – Верховный Небесный Бог, управляющий мироустройством Вселенной в Явном Мире, и течением жизни людской. Он – проявленный Род и породил других Богов. Сыном Сварога славяне называют Даждьбога, а себя считают его внуками. Мы – Даждьбоговы внуки. Для христиан символом веры является равносторонний крест. Символ Сварога – крест, заключённый в окружность. В «Сварожий круг». Христиане всё берут от нас, от нашей ведической православной веры. Ромеи поговаривают, что мы приносим человеческие жертвы. Ложь. Наши Боги приемлют лишь плоды, цветы, зерно, молоко и мёд. В редких случаях – кровь животного или птицы. У нас есть понятие – «Великий Триглав», включающий трёх Богов: Сварога, Перуна и Свентовита. Мы, в древних своих книгах обозначаем Сварога точкой, а первым числом Сварога было Один. У скандинавов Один – Бог. А цифра – Ра – двенадцать. Поскольку солнце, дающее жизнь всему живому, проходит через двенадцать зодиакальных Энергий. Для вас это сложно, но постепенно ваш разум впитает высшие ведические знания. А сейчас я просто научу вас отрываться от земли и парить в воздухе. Это несложно, как и отводить людям глаза и казаться невидимым. Князь – это всего лишь человек. Потому мы не подчиняемся князьям, а слушаем лишь Богов.

Святослав перед походом, за полночь, сидел со Свенельдом в маленькой горнице, продумывал и обсуждал последние детали передвижения войск.

– Мы обманем хазар и введём их в заблуждение, – поднявшись, ходил от окошка к двери Святослав. – Их осведомители, думаю, уже сообщили кагану, что Русь идёт на них войной. А позже сообщу и я, чтоб враг трепетал от моей силы, коли не скрываясь, предупреждаю: «Иду на вы. Иду на вас войной». Но они уверены, что мы пойдём, как всегда, вниз по Днепру, и по берегу Сурожского моря…

– Ан нет, – вставил воевода. На этот раз поднимемся по Днепру до его верховьев, перетащим лодьи в Оку, а после и в Волгу, или Итиль, как называют реку хазары. Часть печенегов и наша конница пойдут берегом, а основные силы союзников придут по степи с заката,[19 - С заката – с запада.] и соединятся с нами неподалёку от Итиля.

– Быть посему, – поддержал Свенельда князь.

Уснул Святослав под брех собак лишь под утро.

На заре, свежий и бодрый, в красном корзно и блестящем островерхом шлеме с наносником, в окружении старших гридей и воевод, попрощался с матушкой, вышедшей после молитвы из часовни, что рядом с теремом, и с трудом сдерживающей слёзы. Обнял Малушу, жену, сыновей, с улыбкой нажав большим пальцем на нос младшего княжича Владимира, и легко взлетел на коня, добродушно кивнув сидящим верхами меченоше, щитоносцу и хранителю лука со стрелами.

Кавалькада неспешно двинулась к Днепру, где качались на воде новгородские лодьи, киевские струги, лёгкие шитики – плоскодонные малые судёнышки, собранные из тёсаных досок, на которых намеревались провожать судовую рать родственники, жёны и дети.

Святослав для плавания выбрал набойную лодью-однодревку, длиной тридцать шагов с хорошо проконопаченными бортами из широких крашеных досок, снабжённой вёслами, мачтой и парусом. Вместить лодья могла сорок человек.

Такие же и больших размеров суда, тянулись вверх по реке, скрываясь из глаз в необъятной дали.

Печенеги в развивающихся цветастых халатах, надетых поверх кожаных, с металлическими бляхами, панцирей, и в шлемах, украшенных с двух сторон ястребиными перьями, завывая и размахивая саблями, носились на низкорослых гнедых лошадях с подстриженными гривами по берегу, временами убирая сабли в ножны, выхватывая из-за спины луки и пуская в пролетающих птиц стрелы. Промахивались редко.

Русичи на крупных конях, защищённых кожаными нагрудниками, были облачены в кольчуги и железные брони. Спокойно и даже величественно стоя под треугольными красными стягами, иронично, будто на расшалившихся малых детей глядели на временных союзников, мысленно примеряясь, как бы рубили их в бою.

Пешцы с овальными, большими, сужающимися книзу красными щитами, дисциплинированно, без суеты и спешки, аккуратно придерживая ножны с мечами или топоры на длинных рукоятях, грузились на суда.

Парус чуть сутулился от лёгкого ветерка, и дружинникам пришлось садиться за вёсла.

Вечером лодьи пристали к песчаному берегу. По обоим берегам Днепра горели костры и дружинники, намахавшись за день вёслами, повечеряв, к зависти дозорных, укладывались спать.

Гриди с княжеской лодьи спать не спешили, а поснедав, передавая из рук в руки ендову с мёдом, слушали седобородого деда-гусляра, подбрасывающего время от времени ветки в костёр и не певшего на этот раз сказы, прославляющие походы ратные и славные подвиги богатырей-дружинников или вождей.