Я как-то спросил у него, – па, а почему ты не купил «Волгу»? Она больше и красивее.
– Денег не хватило, – улыбнулся он.
– А у дядей Васи и Толи хватило?
– Ну да, они получают больше.
– Как так? Ты же их начальник.
– Больше всех на шахтах, зарабатывают забойщики с проходчиками сынок, и это справедливо.
Когда я подхожу к воротам, слева раздается громкий свист. На крыше дома напротив, в майке и трусах, стоит мой друг Сашка Винник. Задрав вверх голову и сунув в рот пальцы, гоняет голубей. В синем высоком небе кружится десяток дутышей и турманов.
– Здорово Сань! – ору я, наблюдая, как птицы поднимаются все выше.
– Здоровей видали! – откликается он, и снова свистит, длинно и с переливами.
Я так не умею и сокрушенно вздыхаю.
На нашей Луговой, в поселке и городе, полно голубятников. Причем в большинстве это взрослые дядьки. Они даже устраивают соревнования, чьи птицы выше летают. А еще на базаре в Кадиевке* (туда меня как-то брала мама) есть специальное место, где торгуют голубями. Каких там только нет! Я даже всех пород не знаю.
Дядя Алеша, Сашкин папка, тоже заядлый голубятник, а еще мой дядя Женя. На улице и «домиках», таких человек двадцать.
«Домики», это на самом деле два двухэтажных больших здания из рыжего песчаника и с высокими крышами, что за коротким переулком в сквере. Там всегда весело. В беседке, увитой плющом, взрослые мужики стучат костяшками домино, девчонки качаются на качелях или нянчат кукол, а пацаны играют в ножички или жошку.
Когда голуби в небе едва видны, я отвожу от птиц взгляд и направляюсь к калитке.
В летней кухне, за столом, уже сидит папка и завтракает, а мама в полисаднике за окном, срезает для Ляльки с куста, ветку сирени.
– Во, принес ряженку, – опускаю на стол крынку. После чего усаживаюсь на табурет напротив и болтаю ногами.
– Как там дед с бабушкой? – отставив в сторону пустую чашку, утирает папка губы полотенцем.
– Дед в саду, считает пчел, а бабушка занимается по дому.
– Ну-ну, – говорит он. Потом мы выходим на свежий воздух. Там папка усаживается на крашеную ступеньку крыльца (чиркнув спичкой закуривает), а я плюхаюсь на стильчик* под своей яблоней.
Папка у меня, что надо. Он чуть ниже деда Левки, жилистый, худощавый и похож на артиста Марка Бернеса из фильма «Два бойца», что я видел с пацанами в клубе. Ну, просто вылитый.
По моему разумению, он самый смелый человек на свете. Прошел всю войну (был офицером артиллеристом), за что имеет орден Красной звезды и несколько медалей. После войны пять лет был на Дальнем востоке, где валил лес, а затем приехал домой и женился на маме.
Она рассказывала, что на поселке папка был первый хулиган: пропускал занятия в школе и постоянно дрался. Причем не только с одногодками, но и со старшими парнями. Лупил всех и на него постоянно жаловались.
Как-то раз дед Левка осерчал, отхлестал папку вожжами и определил коногоном* в шахту, а немного спустя, взял к себе забойщиком в бригаду. Через год сын стал стахановцем* и его портрет в числе нескольких взрослых горняков, висел на досках почета в шахтоуправлении и клубе.
Перед войной папка состоял в городском кружке Осоавиахим*, где летал на планере, а еще купил себе мотоцикл и на спор въезжал на старый террикон, что за нашей улицей.
Террикон тот – будь здоров, мы иногда лазим на него с пацанами. Оттуда видать весь город внизу, Краснопольевский лес и поселки в степи – Анненку, Замковку, Сабовку и Ломоватку.
А вот в прошлом году, был случай. На шахте «Давыдовка», где папка теперь начальником, был другой, по фамилии Карпухин. Там, кроме местных горняков, работал десяток бывших заключенных, у нас их зовут «зэки». В округе есть целых три лагеря и часть освободившихся устраивается на шахты, поскольку там высокие зарплаты.
В утреннюю смену эти зэки пришли пьяные, за что Карпухин запретил им спуск в шахту, а те в отместку проломили ему обушком голову и организовали бузу.
Папку (он был помощником начальника) срочно вызвали на работу, и, приехав туда, он пригласил хулиганов в кабинет на беседу. Затем, как рассказывали очевидцы, внутри началась потасовка, один из них, разбив окно, выпрыгнул наружу, а двоих, в бессознательном состоянии, забрала приехавшая милиция. Зэков посадили, Карпухин долго лежал в больнице и стал инвалидом, а на его место назначили папку.
– Чем думаешь заниматься? – выпустив носом струйку дыма, задает он вопрос.
– Пойду к деду Никите, а потом к Юрцу с Санькой.
– Только смотри, не дерись с ними, а то накидают банок* (ерошит мне волосы)
– Не, – щербато улыбаюсь, – я сам им накидаю.
Юрец с Санькой мои двоюродные братья и мы крепко дружим, но иногда случается.
Затем к нам подходят мама с Лялькой, у которой в кулачке зажата ветка сирени.
– Ня, – говорит сестричка, протягивая ее папке.
Он нюхает, делает вид, что чихает, и мы все смеемся.
Чуть позже я вприпрыжку бегу к воротам и выхожу на улицу. На ней многое изменилось: куры с петухом куда-то ушли, на их месте, в траве играют два кота – наш и соседский.
А на лавочке дома напротив, сидит дед Егор Резников и, закинув ногу на ногу, дымит папиросой. Дед в защитного цвета военном картузе и с усами, как у Буденного (его я видел на картинке). Моя бабушка Варя и его жена Мотя – родные сестры.
Но если бабушка Варя тихая и худая, то баба Мотя горластая и в два обхвата. Они вместе работали в войну в забое, но баба Мотя сохранила здоровье. Если на улице кто из соседей гоняет жену (такое порой случается), она сразу же идет туда и может съездить обидчика по роже.
Дед же – почетный гражданин города.
Когда в Гражданскую белоказаки подходили к Брянке, намериваясь взорвать и затопить шахты, они с дедом Подколзиным организовали рабочую дружину, и та удержала город до подхода красных. Затем дед возглавил шахту «Мазуровскую», что в степи на склоне дубовой балки и стал давать стране угля.
За это в Харькове был награжден лично Косиором* орденом Трудового Красного Знамени. Этот орден он давал мне как-то подержать в руках. Очень красивый. Кроме него у деда есть кавалерийский карабин с желтой ложей, хранящийся на стропилах в коридоре, чтобы я туда не добрался.
У деда Егора с бабушкой Мотей, три сына: дядя Володя, он воевал, как мой папка и работает в горкоме; дядя Витя, тот служит в уголовном розыске, и дядя Коля (он больной на голову). У дяди Вити имеется пистолет «ТТ», он мне подарил от него гильзу.
А еще у меня есть прабабушка, такой ни у кого из пацанов нету. Ей почти сто лет, зовут Литвинихой, живет в доме у Резниковых. Прабабушка выше своих дочек, грузная, с клюкой и на улицу выходит редко. Одевается по старинному: в длинную темную юбку, ситцевую с оборками кофту, на голове летом белый платочек.
Когда она сидит на лавочке и видит меня бегающим по улице, всегда машет рукой приглашая посидеть рядом.
Я подхожу, говорю «здравствуй ба» и усаживаюсь рядом. После этого Литвиниха достает откуда-то красивую золотистую баночку и угощает правнука монпансье – это такие разноцветные леденцы, очень вкусные. В магазине их не бывает, откуда такие у бабули тайна.
Пока я грызу леденцы, она расспрашивает, какие на улице новости, я рассказываю.
Из разговоров родни знаю, что бабушка родом из Сватово, ее муж был на железной дороге начальником и жили они богато.
После революции у Литвинихи на нашем поселке была своя палатка, где она торговала маковниками, сайками и пирогами, а еще у нее столовались (отменно готовила), начальник шахтоуправления и прокурор. Как-то раз к Литвинихе за что-то придрался участковый, захотев прикрыть торговлю и при этом заматюкался.
Бабуля тут же съездила ему по уху, поскольку грубости не терпела, да так, что милиционера отливали водой. За это ей ничего не было (прокурор сказал, так дураку и надо), а над участковым в поселке долго потешались