По волнам памяти

Зобнуть – покурить (жарг).

Ласточки

В детстве я любил следить за ласточками, которые жили в своих лепных гнездах под соломенной стрехой дедушкиной хаты. Целыми днями, с веселым писком, они носились через сад к недалекому ставку и обратно.

Как любому пацану, мне хотелось поближе рассмотреть их необычные жилища, а если повезет, то и стырить оттуда яичко.

Одним утром, кряхтя и надрываясь, я притащил из сада тяжеленную лестницу и стал пристраивать ее к беленой стене хаты.

– Не смей зорить гнезд, – послышалось сзади. Рядом стояла бабушка с подойником в руке.

– Ну, ба, я только посмотрю, – заныл я.

– Сказала, не смей, а то ластовицы хату спалят.

– Это как? – выпучил я глаза.

– Принесут горящую ветку или уголек и бросят на стреху. Они птицы умные и обид не прощают.

Бабушкиным словам я не поверил и, как оказалось, зря.

Следующей весной, в мае, когда ласточки вернулись в свои гнезда из теплых краев, одно из них оказалось занято воробьем.

На возмущенный писк хозяйки тот ответил грозным чириканьем, и возникла драка.

Закончилась она победой воробья, который клевал ласточку из гнезда и отказывался его покинуть.

Несколько минут она с товарками металась перед своим домиком, а затем вся стайка упорхнула в строну ставка.

И стало происходить что-то, на первый взгляд, непонятное. Возвращаясь, каждая из птичек на короткий миг приникала к отверстию гнезда и вроде бы клевала его. Затем ее место занимала очередная, и так продолжалось около часа.

А когда их стремительный полет закончился, гнездо оказалось замурованным.

С тех пор прошло много лет. Давно нет бабушки, тех ласточек и гнезд.

А вот история эта в памяти осталась. Навсегда…

Южная ночь

Дивная южная ночь. На небе тысячи мерцающих звезд. Спящее в долине село в кипени вишневых садов, ленивый брех собак.

И над всем этим неповторимое щелканье соловья, где-то в балке за Донцом.

Затем скрип двери в одной из хат, всплеск света и рев пьяных голосов:

– По До-о-о-ну гуляет, ка-а-а-зак молодой!!!

А ведь как хорошо было…

Полкан

Жаркий полдень июля. На небе ни облачка. В прохладной тени старого ореха, у дощатой конуры дремлет лохматый Полкан. Изредка он приоткрывает янтарные глаза и наблюдает за курами во дворе. Одни из них тоже застыли в полудреме, другие, распушив крылья, купаются в теплом песке у забора, а самые трудолюбивые что-то высматривают и клюют на зеленой лужайке у колодца.

Изредка одна из несушек неспешно шествует в курятник, откуда спустя какое-то время доносится радостное кудахтанье, возвещающее мир о появлении очередного яйца. Полканом оно воспринимается внешне безразлично. Он вздыхает и чуть шевелит ушами.

Но вот одна из куриц привычно направляется к его конуре. Собачьи глаза открываются, а хвост начинает дружески помахивать.

Как только несушка исчезает в ней, пес вскакивает, приваливается боком к лазу конуры и грозно поглядывает по сторонам. Когда же раздается знакомое кудахтанье, он освобождает лаз и выпускает гостью.

Затем ныряет в конуру и через секунду появляется оттуда с яйцом в зубах. Улыбаясь мохнатой мордой, бережно кладет его на землю и с наслаждением съедает.

Затем ложит голову на лапы и с вожделением смотрит на кур.

– Ну, идите же скорее, – читается в глазах.

Щедрый вечер

Сам я родом из села Лозовая Павловка, что близ Северского Донца. Оно древнее, основано еще запорожцами во времена Екатерины. От старых времен остались белокаменная церковь, малороссийская речь и непременное колядование на рождественские святки.

… Раннее погожее утро. Пахнущий антоновкой искрящийся снег, скрип колодезных журавлей на улицах и поднимающиеся высоко в небо белесые столбы дыма над соломенными крышами хат.

То там, то здесь, на сельских подворьях слышится заполошный визг свиней или крики домашней птицы, которых рачительные хозяева режут к рождеству.

Наскоро похлебав гречневой каши с молоком, мы с мамой и пятилетней сестричкой одеваемся и спешим в центр села, к дому деда, колоть кабана.

Отец ушел туда затемно – точить ножи, таскать солому и готовить кадки под сало.

Посреди обширного дедушкина двора толстый слой ржаной соломы и дубовая колода для разделки туши, с торчащими из нее ножами. Рядом о чем-то степенно беседуют и смалят цигарки отец с дядей, а у конуры гремит цепью и нетерпеливо повизгивает мой друг, лохматый овчар Додик.

– Ну вот, и помощники пришли, – появляется из сада кряжистый дед Левка, с навильником золотистой соломы, – давайте пока к бабке, в хату, мы вас покличем.

По давней традиции, женщинам и детворе присутствовать при забое возбраняется. Зато потом без нас не обойтись. Мы это знаем и чинно шествуем в хату.

В сенях стоят две липовые кадки и исходят густым паром несколько чугунов и ведер с кипятком

С порога в нос шибает ванильной сдобой квашни, над которой колдует бабушка и запахами сушеных груш из бурлящего в печи ведерного чугуна. Здесь же, на кухне, суетятся две моих тетки, а в просторной горнице, на полу, устланному домоткаными дорожками, возятся с котенком двоюродные братишка с сестренкой – двойняшки.

Нас с Лорой раздевают и отправляют к ним, а мама остается на кухне.

– Ну шо, мелюзга, не побоитесь кататься на кабане?, – спрашиваю у двойняшек.

– Не-е, – вертят они тонкими шейками, – мы уже большие.

– Побачим, – бросаю я, и, встав на цыпочки, подтягиваю гирьку на звонко тикающих ходиках с бегающими кошачьими глазами на циферблате.

В прошлом году малыши разревелись, когда увидели неподвижным своего любимого ваську и наотрез отказались сидеть на нем. Отважатся ли в этом? Я с сомнением смотрю на пацанят.

– Ну и детвора пошла, всего боится.