– Еще бы… Год назад мы приняли тебя в семью, с тех пор ты для нас, как сын родной.
Это было действительно так.
– Так вот, Мстислав, то, что ты стал одним из нас, возлагает на тебя определенную ответственность. Ты согласен?
– Угу.
– Ты знаешь, о наших национальных и культурных корнях?
– Я с большим уважением отношусь к этому народу, который, несмотря на все гонения и невзгоды, выжил и занял почетное место в обществе.
– А знаешь, почему?
– Почему?
– Потому что мы сильны верой и традицией.
– Вы совершенно правы.
– А если я прав… Честно говоря, я думал, ты сам догадаешься и проявишь инициативу, но по-видимому ты думал о других вещах, и я сам решил тебе все сказать. Ты знаешь, что Софочка – наша единственная дочь, наша надежда, надежда всего нашего рода.
– Я понимаю.
– А если понимаешь, ты сам должен сказать ей, что хочешь принять нашу веру.
Мстислава бросил в жар. Он никогда не был религиозным фанатиком или воинствующим атеистом, но подобный шаг требовал от него большего, чем уволиться у одного бога и поступить на службу к другому: ОН ДОЛЖЕН БЫЛ СОВЕРШИТЬ ОБРЕЗАНИЕ милого органа, который, положа руку на сердце, Мстислав очень любил и считал своим единственным верным другом, предать которого… было БОЛЬНО! А физической боли он боялся больше всего на свете.
– Извините, – сказал он, побледнев, – но я вынужден сказать «нет».
– Нет? – удивился тесть.
– Дело в том, что я тоже ценю традиции своего народа.
– Однако это не помешало тебе жениться на Софье, войти в наш дом. В наш! Ты пришел в наш народ, а не…
– Я все понимаю…
– Что ты понимаешь? Думаешь, я позволю, чтобы потомками нашего рода стали необрезанные гои?
– Но почему я должен калечить свое мужское достоинство?
– Достоинство? И ты ставишь кусок мяса выше интересов семьи?
– Вам легко говорить, это не ваше мясо.
– Я обрезан.
– Все правильно. В детстве. Потому что в зрелом возрасте только сумасшедший станет себя добровольно увечить ради какой-то древней глупости! – завизжал вдруг Мстислав.
– Ах вот оно что, ты просто чмо! Ты не гой, ты необрезанный филистимлянин, – сказав это, тесть вошел в дом.
Мстислав понуро поплелся следом. Ему было муторно.
Жена, милая, обожаемая Софушка, лежала в постели и читала книгу. «Вот оно – настоящее счастье», – подумал Мстислав, и как можно ласковее приблизился к жене.
– Чего тебе? – зло спросила Софья.
– Мр-р, – по инерции ответил Мстислав.
– Пошел вон, урод! Я с филистимлянами не сплю!
В эту ночь ему пришлось ночевать на диване в гостиной. Утром, набравшись храбрости, он вошел в кабинет тестя.
– Чего тебе? – просил тот, не глядя на Мстислава.
– Я хочу развестись.
– Не понял? – сказал тесть и как-то неприятно на него посмотрел.
– После того, что случилось, думаю, нам с Софьей лучше развестись.
– Забудь об этом, – отрезал тесть.
– Но почему?
– Потому что с филистимлянами не разводятся. С ними сражаются не на жизнь, а на смерть.
– Тем более.
– Ты можешь, конечно, подать на развод, но как ты собираешься жить?
– Ну жил же я как-то раньше.
– Раньше, – тесть рассмеялся. – Не думаешь же ты, что я оставлю тебя просто так в покое?
– Почему?
– Потому что ты говно, которое прилипло к моему ботинку. Что в таком случае делают с говном?
Это была откровенная угроза, и Мстиславу ничего не оставалось, как отправиться к себе на службу (так он называл работу).
Я не стану описывать все муки, которые пришлось перенести Мстиславу Ерофеевичу в доме тестя. Скажу только, что тот уволил всю многочисленную прислугу, а также нескольких рабочих, работающих во дворе.
– Зачем платить чужим гоям, когда есть свой необрезанный филистимлянин, – прокомментировал он свой поступок.
Дошло до того, что душевные муки Мстислава Ерофеевича значительно превзошли вероятные муки телесные, и, будучи в состоянии алкогольного опьянения, он заявился к знакомому хирургу, и не отстал от него, пока тот не надругался над лучшим и единственным другом Мстислава Ерофеевича.
Вернувшись домой, Мстислав Ерофеевич, не раздеваясь, ввалился в кабинет к тестю.