Книга пощечин

– Нет. Я донской казак, а они все бляди, – ответил Мак. – А потом громко на весь магазин начал им по-русски кричать.

– Вы бляди! Вы все бляди!

Детям это понравилось, и они хором запели:

– Вы бляди. Вы все бляди.

Однажды Коля по советской привычке ремонтировал машину возле дома. Майкл катался недалеко на велосипеде. Понадобилось Коле за какой-то ерундой домой зайти. А так как дело было минут на пять, он Майклу ничего не сказал. Тот смотрит – Коли нет. Начал его искать. Бегает по двору, кричит:

– Коля! Пропал Коля! Люди, помогите, пропал мой Коля!

Народ в Канаде не в пример нам, отзывчивый. Начали останавливаться люди, спрашивать у Майкла, что случилось.

– Мой Коля пропал, – отвечал он.

Те, решив, что пропал мальчик вроде Майкла, включились в поиск. Уже собрались в полицию звонить, когда появился брат.

Увидев его, Майкл им сообщил:

– Вот мой Коля!

В другой раз, ремонтируя машину, брат поранил палец, а чтобы чего не случилось, попросил для дезинфекции Майкла на палец поссать.

– Коля, а зачем? – удивленно спросил он.

– А это для того, чтобы палец не болел, – объяснил брат.

На следующий день Макс упал и сильно ударился, и Майкл, чтобы тому не было больно, полечил его с головы до ног.

Не знаю как в Канаде в целом, но там, где живут мои родственники, негры почти не водятся, и Майкл их никогда не видел. Однажды, когда они поднимались на лифте домой, в лифт зашла негритянка лет шестидесяти. Увидев ее, Майкл стал по-английски спрашивать Колю, почему эта тетка такая черная. Она что, не моется? А если она грязная, то почему ее пускают в лифт? Та, естественно, возмутилась. Начала его отчитывать. Коля стал извиняться. А Майкл говорит:

– Коля, да что ты извиняешься перед этой пиздой! Я про нее сейчас полиции расскажу.

Когда они пришли домой, он набрал номер полиции и начал рассказывать, что на него в лифте негра напала. Полицейские восприняли его слова на полном серьезе. Хорошо, Коля вовремя отобрал у него трубку. Пришлось ему долго извиняться и объяснять полицейским, что ничего ужасного не случилось.

Отдали родители Майкла на карате. Тренер объяснил новичкам, что, приходя на занятие, надо поклониться и сказать: «Добрый день, сэр». На следующей тренировке Майкл поклонился и выдал:

– Пошел на хуй, сэр.

Пришлось забрать его из секции.

В другой раз, когда мать хотела его куда-то записать, он сказал Коле:

– Какая же мать дура! Неужели она не понимает, что я пошлю воспитателя на хуй, и меня выгонят.

Однажды, когда по телевизору заговорили про пидоразов, Майкл спросил, у Коли, кто это такие. Тот ему ответил, что это, когда в семье два папы, а не папа и мама. А потом добавил, что в России это запрещено.

– Так вы поэтому сюда переехали? – спросил Майкл.

Тогда на его вопрос никто внимания не обратил. А спустя какое-то время в школе зашел разговор, почему люди едут жить в Канаду. Учительница спросила Майкла, почему эмигрировала его семья.

– Наверно потому, что в Канаде лучше, чем в России? – предположила она.

– Да нет, – ответил Майкл. – Они пидоразы, а в России это запрещено.

Вот уж действительно устами младенца.

– Я чистокровный донской казак, командир корабля (самолета), летчик первого класса, – говорил о себе мой папа. Еще он называл себя сталинским соколом.

Он был ярким, неординарным человеком. Его дед был награжден Георгиевским крестом за участие в Брусиловском прорыве, и папа нередко с гордостью вспоминал об этом.

Прожил он 58 лет.

Отцу доводилось садиться на брюхо, справляться с пожаром на борту и многими другими ЧП. Летал он на «Ан -12» в основном на Север. Как-то, когда я был еще маленьким, ему предложили переучиться на «ТУ-154» и переехать жить в Москву. Обещали дать квартиру. Посовещавшись с семьей, он отказался. Мы, кстати, ни разу не пожалели о том, что остались в Аксае. Нередко от смерти его спасал случай. Так однажды у него перед вылетом подскочило давление, чего с ним практически никогда не бывало, и папу к вылету не допустили. Самолет упал в рощу, едва поднявшись в небо. Погибли все, кто был на борту. Кроме штатного там было еще 2 экипажа в качестве пассажиров. Папа тяжело переживал гибель друзей.

Мужественный и решительный в небе, на земле он, чуть что, посылал все улаживать маму.

Познакомились они в автобусе.

– Захожу в автобус, – частенько рассказывал он, – а там стоит красавица. Увидела меня, рот раскрыла… Дура дурой. Думаю, надо жениться. И женился.

Мама, кстати, собиралась тогда выходить замуж. Приехала в Аксай пригласить сестру на свадьбу, и папа увел ее из-под венца. Прожили они вместе до его смерти. Не то, чтобы душа в душу, но вполне нормально, так как и он, и она были воспитаны в одной традиции.

Сегодня папу назвали бы сексистом. Он четко разделял дела на мужские и женские, и даже набросился как-то на вешавшего белье во дворе соседа с обвинением в том, что тот позорит род мужской. Любимыми папиными присказками были: все бабы дуры; и курица не птица, баба не человек.

Он тщательно следил, чтобы на его чашке не было ни малейшего следа от губной помады.

– Я казак, говорил он. После лошади выпью, после собаки выпью, а после бабы не буду.

Еще он любил повторять, что главные казачьи приоритеты – сабля конь и товарищество, а бабы – это так.

Распределением ролей наша семья походила на Британскую монархию. Папа был ее официальным главой. Мама безропотно признавала его лидерство и свою официальную роль обслуживающего персонала. Кстати, она терпеть не могла самостоятельных или командующих мужиками женщин, искренне считая, что женщины не должны так себя вести. Это не мешало маме быть фактическим лидером нашей семьи, и поступать всегда так, как она считала нужным, лишь на словах соглашаясь с папой. Идеальной хозяйкой она не была, но дома у нас был относительный порядок, все были чистыми и накормленными.

Воспитанная на Тургеневе и прочей подобной чуши, мама идеализировала папу. Она считала неприличным требовать у него зарплату. Ревновать она себе не позволяла, так как это было ниже ее достоинства. Пользуясь этим, папа не забивал себе голову домашними делами и жил в свое удовольствие, тратя львиную долю зарплаты на карты, выпивку и женщин – несмотря на свое декларируемое пренебрежение к женщинам, он был изрядным ловеласом и переспал с большинством маминых подруг. Для мамы секс был чем-то вроде неизбежного зла, так что папу можно понять.

Когда папа был дома, он занимался «мужскими» делами: возился в гараже, гулял с собакой (у нас всегда были немецкие овчарки) или вел «казачий образ жизни» – так он называл лежание на диване с книгой, перед телевизором или дневной сон. Когда ему при этом приспичивало попить воды или узнать, который час, он звал маму, и та безропотно выполняла его просьбы. По вечерам папа вместо сказок рассказывал мне, как шалил с друзьями в детстве.

Пил папа редко, но метко, причем меня до сих пор поражает, сколько алкоголя он вливал в себя за один раз. Так, например, гуляя однажды с экипажем на даче, они выпили за вечер ящик водки на четверых. Оказалось мало, и папа послал племянника в магазин еще за половиной ящика.

Иногда я играл с пьяными папиными друзьями, как с игрушками. Одного такого друга, заснувшего сидя у нас в коридоре, я сначала валял, как неваляшку, затем посыпал мукой и полил растительным маслом.

На утро он охренел, увидев, во что превратилась его форма. Мама меня не сдала.

– Ты таким уже пришел, – заявила она ему.

Папа нередко говорил маме:

– У тебя, что ни подруга, то блядь. Одна из таких подруг, Валентина Ивановна, работала кем-то на заводе «Пластмасс», одновременно выполняя функции любовницы директора. На заводе у нее был статус именно любовницы, что давало ей возможность командовать там чуть ли не всеми. Она была замужем за бывшим фронтовым разведчиком. Папа уважал ее мужа и весьма неодобрительно относился к ее связи с директором завода, поэтому при каждом удобном случае жестко подкалывал ее по этому поводу.