Дом окнами в полночь. Исповедальный роман

Я усаживаюсь в соседнее кресло:

– Дочка? А мне почудилось, что она русская. Или это процесс этнической ассимиляции? Простите мою бестактность.

– Как сказать, муж мой покойный был родом с Северного Памира. Из ваханцев, самой большой ветви населения Горного Бадахшана. А в этой народности течёт кровь восточных ариев. Персия, Иран, Пакистан… Много чего там намешано. Поэтому среди памирцев встречаются и русые с чёрными глазами, и чёрные, как смоль, но голубоглазые. Есть рыжеволосые. Сероглазые. Отличительно прямые носы и очень правильные черты лица, близкие к балто-славянскому типу.

Вообще говоря, есть теория расселения народов, противоречащая официально признанной. За много лет до новой эры, до нашествия монголов на территории теперешних Казахстана, Узбекистана и Таджикистана в облике людей, населяющих эти края, монголоидной компоненты не было и в помине. Далекие предки узбеков и таджиков выглядели почти как сейчас славяне. Мой Шабдан был писаный красавец и отчаянный гордец. Может поэтому и плохо кончил. Гулча многое унаследовала от его облика. А кроме облика и наследовать было нечего. Впрочем, это уже совсем о грустном. Олег, давай я подогрею чай?

– С удовольствием, уважаемая Хадича!

Завернувшись в хрустящие крахмальные простыни в своём алькове, я долго перебирал все детали нашей вечерней беседы, затянувшейся допоздна. Уютный сумрак, душистый травяной чай, внимательный собеседник и Хадича незаметно для себя раскрепостилась. Ей почти на физиологическом уровне требовалось выговориться, выплакать свою боль, освободить душу теми признаниями, которых ни за что не поведала бы знакомому или родственнику.

А ведь любой из нас знает, как это случается в поездах. Под мерный стук колёс выложишь, бывало, попутчику свою жизнь, не только всю без остатка, но даже и приврёшь с три короба в свою пользу, будучи уверен в том, что вот сойдёт твой собеседник на ближайшем полустанке и никогда вы с ним больше не встретитесь. Он не осудит, если и не согласится. Не поможет, так хоть посочувствует. Не сумеет ничего изменить, но хотя бы снимет и унесёт с собой какую-то часть душевного груза, так долго хранимого под запретом молчания.

Не мною придумана и не высосана из пальца проблема планетарного масштаба – дефицит общения. Разве только в России люди, живущие в одном подъезде, не общаются между собой, а порой и не здороваются? Этому есть надуманный резон – кто же здоровается с незнакомыми. Начисто упразднён элемент этикета прошлых веков:

«Поручик, вы же вхожи в дом баронессы? Ее внучка Лили… Умоляю, представьте меня ей»! А главная заповедь, данная Спасителем – «Да любите друг друга», разве не есть призыв к более тесному, почти родственному общению между людьми. Не потому ли в православии все прихожане братья и сёстры?

О своей нелёгкой судьбе и житейских горестях Хадича поведала немного, всякий раз оговариваясь, что так было угодно Аллаху. Больше всего болела её душа о дочке, а теперь и о внуке. Историю их семейства, конечно, не назовёшь счастливой, но что характерно, она типична! В ряду тысяч подобных. Как это не прискорбно.

Перескажу от лица собеседницы, что запомнилось.

Нашу свадьбу мне не забыть до конца дней. Мы смотрелись красивой парой. Шабдан всегда очень щепетильно относился ко всему, что касается манеры общения и внешнего вида. Он недавно закончил юридический в Москве и имел хорошие перспективы в карьерном продвижении. Как молодой специалист получил небольшую, но благоустроенную квартиру, а через год Аллах подарил нам дочку.

Когда Гулча ещё училась в школе, грянула в республике гражданская война. Казалось бы, всё началось с протестного митинга коренного населения из-за выделения жилья армянским беженцам, хотя исламистскими боевиками давно готовились провокации против строя. Этот пожар разгорался всё сильней и фундаменталисты, считай, опрокинули власть, заняв ключевые посты.

Едва Шабдан увёз нас с дочкой из города в кишлак к своим родственникам и вернулся домой, как попал в неволю и был угнан в Афганистан. Девушек и женщин там меняли на оружие, мужчин насильно обращали в боевиков, заставляя творить немыслимые зверства. Народ бежал от этой беды, куда глаза глядят. Заводы разграблены, коммуникации взорваны, экономика разрушена до основания, кругом голод, нищета, бесчинства и кровь.

Но всё на свете когда-нибудь кончается. Горестный итог подведён, ущерб и потери подсчитаны. Десятки тысяч вдов и осиротевших детей! Кто посчитает их неизбывное горе и слёзы? Чудом бежавший от боевиков коллега моего мужа рассказал, как погиб мой супруг. Я сама просила от него только правды. Пусть самой горькой.

Узнав, что они с Шабданом юристы, их представили одному из руководителей движения «Исламское возрождение». Предлагалось создать рабочую группу и участвовать в разработке законотворческих документов, подтверждающих статус радикальной организации. Господствующим был девиз: «Пусть из трёх миллионов населения останется миллион, но только истинных мусульман».

И тут, видимо, коса нашла на камень – даже соблюдая уложения мусульманской веры, Шабдан всё – таки был аппаратным работником, чиновником от юриспруденции.

И стоял на принципах секуляризации, то есть был твёрдо убеждён в том, что политическая деятельность должна быть свободна от религиозного вмешательства. Его пытались принудить насильно, угрожая расправой. Но надо знать моего Шабдана! Добровольно встать на колени было выше его сил. А когда это сделала охрана, он плюнул переговорщику в бороду.

Есть таджикская поговорка – «Человек становится смелым, когда его дело справедливо».

Его скрутили, раздетого догола привязали к столбу и приказали всему отряду боевиков и пригнанным пленным оплёвывать подсудимого, не по разу проходя вереницей мимо позорного столба. Затем «претерпевший оскорбление» изощрённо расстреливал моего мужа. Сначала в ступни, в колени, в промежность. Бедняга от боли терял сознание, его отливали водой. Палачу было важно, чтобы обидчик не умирал, а мучился как можно дольше. В конце издевательств он приставил острие кинжала под сердце обречённого, мощным ударом ладони вогнал его в тело по самую рукоять и, не вынув клинка, пошагал прочь.

В душе у меня до сих пор прячется вопрос: «Как случилось, что коллега моего мужа остался в живых, а Шабдан погиб»? Но я не осмелилась задать его тогда, не решусь сделать этого и сегодня.

Хадича не плакала, обнажая боль незаживающей душевной раны, лишь скулы её обострились и осунулось лицо. Я пытался хоть как-то помочь ей отвлечься от горестных воспоминаний, переводя разговор на темы нынешних времён, но неумолимое течение обжигающей памяти снова и снова уносило её в прошлое.

Когда мы с дочкой вернулись в Душанбе, оказалось, что в нашей квартире давно живут чужие люди. Было трудно что-либо доказывать, перед нами просто захлопнули дверь. Спасибо работникам прокуратуры, там ещё помнили моего супруга. Нам помогли вселиться в жилище, которое и домом то назвать нельзя – то ли землянка, то ли мазанка, то ли дровяной сарай… Некоторым из вернувшихся вообще пришлось жить и спать на улице – много домов было сожжено боевиками. Вот тут, жалея всем сердцем несчастных душанбинских беженцев, как не вспомнить с горькой улыбкой слова из вашей песенки: «Видно в понедельник их мама родила».

Долго ли коротко, обстановка начала стабилизироваться. Война закончилась и дочку снова удалось определить в школу. Гулча росла девочкой смышлёной и училась очень хорошо. Одно серьёзно беспокоило меня – она год от года становилась всё красивее. Ей не было ещё и пятнадцати, а мужчины уже не отводили от неё глаз. Это меня очень беспокоило, как и любую мать, пестующую единственного ребенка.

О своём вдовьем положении я и не говорю. Какой мужчина возьмёт на себя такую обузу – стареющая женщина, пусть и с высшим образованием, но без нормального жилья, без работы, с девочкой-подростком на руках? И опасения мои не были напрасными. Однажды дочку украли. Прямо с улицы забросили в машину и увезли. Я ополоумела от горя.

Снова кинулась к тем людям в прокуратуре, а они, видимо, понимали, чьих рук это дело. Всего лишь на ночь закрыли одного значимого человека в изоляторе, не отнимая у него мобильника. И утром следующего дня Гулча целой и невредимой была доставлена домой с извинительными уверениями, мол, произошла чудовищная ошибка.

Что это был за человек, мне знать совсем необязательно, но, думаю, у него, как и у прокуратуры было, по-видимому, чем произвести обоюдовыгодный размен.

Когда Хадича в разговоре касалась бытовых подробностей, семейных отношений, многожёнства, родственных связей, законов мусульманской веры и строгой необходимости их соблюдения, я ощущал внутри некоторую оторопь. Было удивительно, как обыденно рассказывала она о вещах, порой жутковатых. Например, Аллах разрешает женщин бить, только при этом не ломать костей! А кто скажет, что в радикальных мусульманских общинах по всему миру полностью изжиты не только наказания плетьми, но и, что за гранью разумного, казни? Не моё, конечно, дело осуждать уклад и обычаи другого народа, но иной раз мурашки пробегали по спине от рассказанных Хадичёй местных историй.

Красноармеец Сухов из «Белого солнца пустыни» натурально заблуждался, говоря жёнам из гарема Абдуллы:

«Товарищи женщины! Революция освободила вас. Забудьте вы своё проклятое прошлое. Теперь вы будете свободно трудиться, и у каждой будет отдельный супруг. Вопросы есть? Вопросов нет!»

Вот только поспешил с обобщениями товарищ Сухов. Вопросы-то как раз никуда не подевались. До сего дня. Как говорится, ещё не выросла та яблонька, чтоб её черви не точили!

Незаметно подошло такое время, когда Гулча поняла, что пробил и её час. За ней стал ухаживать Сархат, известный сорвиголова и нередкий «гость» у правоохранителей. Она потеряла всякую осторожность и отказывалась слушать советы людей, близко знающих эту семью. Старший брат Сархата Нуруло занимал важный милицейский пост в Хороге. Человек очень влиятельный, авторитет его велик и в Душанбе. Возможно, поэтому младшенькому многое сходило с рук.

А потом, наблюдая за деятельностью Сархата, нетрудно было понять, что очевидное благосостояние семейства корнями глубоко в афганском наркобизнесе. Эта гостиница тоже принадлежит Нуруло. Я пыталась говорить с дочерью, хотела предостеречь её от опрометчивых поступков, но нет! Безоглядная страсть быстро переросла в нескладную семейную жизнь, которую от меня всячески пытались скрыть.

Нуруло отдал молодым свою двухкомнатную квартиру в Душанбе, что была преподнесена как махр, то есть свадебный подарок невесте. Этого требует наш закон. Быстро стало понятно, что мне там не рады. Изредка удавалось повидаться с дочкой где-нибудь на стороне. Время шло, родился Бача. Рейды Сархата в Афганистан становились всё более и более затяжными, и однажды стало понятно, что он не вернётся. Гулча в слезах принесла мне письмо, которое ей передал Нуруло.

Сархат писал: «А жене моей, Гулче, передай от меня – Талак! Талак! Талак!».

По нашим законам это означает окончательный развод. Странно, но такой способ разрыва с семьёй стал теперь очень популярным у мужчин, уехавших на заработки в Россию. Вплоть до того, что шлют супруге на мобильник тройной «Талак» SMS-кой и спокойно устраивают свою жизнь на чужбине.

Родственники Сархата отвернулись от нас, и Гулча с ребёнком должна была освободить квартиру, подаренную старшим братом жениха. Осуждение было огульным, а мотивировка надуманной. Якобы, в отсутствии мужа супруга была ему неверна. Два с лишним года она вдовствует при живом муже. Нуруло, как человек неглупый, знал и понимал абсурдность обвинений, но выступить против семейного клана и любимого младшего брата, которого он повсеместно оберегал, оказалось выше его возможностей. Единственно, что он сделал, жалея нас как родственников, хотя и бывших, взял обеих к себе на работу в этот отель на окраине.

Моя обязанность готовить, Гулчи – уборка, стирка, глажка. Плюс посменное с ней же дежурство – дом должен содержаться в чистоте, порядке и находиться под постоянным надзором. Все остальные распоряжения по телефону. Вот такое, на данный момент, наше неустойчивое положение. Каждый день проходит в ожидании – а вдруг! Вдруг, не приведи Аллах, нам откажут в этой милости? Что тогда? Куда тогда? И, главное, за что нам это всё?

Грузу негатива, накопившемуся в душе моей собеседницы и доверительно мне открытому, так давно и насильственно не давалось выхода, что в конце разговора я различил нотки явного сожаления в голосе Хадичи. Что, может быть, излишне откровенной случилась эта беседа с человеком, практически чужим? По всем признакам, за какой ни возьмись.

Часы в когтях золотокрылого стервятника на каминной доске показывали далеко за полночь, и Хадича заторопилась, промокая глаза концом платка:

– Ах, дорогой Олег, наверное, много лишнего было тут наговорено, уж ты не осуди мою несдержанность. Хочу просить тебя, чтобы это осталось…

– Ну что вы, что вы, уважаемая Хадича, даю слово – всё умерло в этих стенах, уверяю вас!

Мне так хотелось её приобнять, чтобы она успокоилась и прочно удостоверилась в моём обещании, но тут же остерёгся. А позволительны ли такие манеры по отношению к мусульманским женщинам?

Хадича, собрав посуду, судорожно вздохнула и улыбнулась:

– Спокойной ночи, азиз Олег. По всему видно, что ты хуб, по-нашему, хороший, добрый человек. Сама не заметила, как выложила тебе всю нашу историю. Вот ты правильно тогда сказал, что годишься мне в сыновья, и я поведала тебе всё как любимому сыну. У тебя добрая и отзывчивая душа, Олег. Спасибо тебе.

– Думаю, вы преувеличиваете, досточтимая Хадича. Спокойной ночи. Бесконечно благодарен за вашу искренность и очень рад нашему знакомству.

Поднимаясь к себе по лестнице, я обернулся. Слушайте, что за манера у них такая? Хадича серьёзно и неотрывно глядела мне вслед. Пустые чашки позвякивали у неё в руках.

Ночью снилась заливисто смеющаяся Гулча и я, поддавшись весёлому обаянию, подхватил её точёную фигурку на руки и закружил. Она смеялась, запрокинув голову и упираясь в мои плечи ладонями. Выпроставшись из слишком тесных объятий и отстранившись, мило улыбалась в смущении. Лишь влажные голубые глаза были необычайно серьёзными.

На рассвете молодым скворчонком заверещали часы на руке. Я уже наловчился быстро считывать их обратный ход. Пора. Отворив окно, запустил в комнату тугую волну утренней прохлады. В отдалении призывно высился купол православного храма. Наскоро умывшись, сбежал в холл, на ходу выправляя цепочку с завалившимся за спину крестиком. А! Ещё и ключик здесь. Правильно ли так? Ладно, возвращаться не будем, сниму потом. Свежевымытый пол чуть отдавал хлоркой.

Но что это? Вот так номер! Входная дверь была заперта и впечатляла своей неподатливостью. Без какой-либо надежды подергав ручку и постучав в этот монолит костяшками пальцев, оглянулся по сторонам: