Дом. Повесть

Потом, на гремящей по лесным кочкам телеге, детей догнал какой-то бородатый дядя в сером армяке, пожалел, посадил рядом с собой на телегу, спросил, чьи они будут. Алёшка стал робко отвечать, что они не местные, что они из города приехали, но сейчас домой продвигаются. И дорогу эту они давно знают. Изучили. Память у них хорошая.

– А отколь идёте-то? – поинтересовался мужик.

– Да так, – ответил Алешка и неопределённо махнул рукой на запад. – Из города. Из гостей, говорю…

– Ну и гости из вас! – покачал головой мужик. – Не дай бог! Одни без родителей по лесу шатаются. Кто же вас отпустил-то таких?

– Мама.

– Она, что совсем с панталыку сбилась?

На это Алексей ничего не ответил. Растерялся. От дяди пахло дёгтем и самогоном, он был большой и бородатый. Но с ним было не страшно даже в лесу. Поскрипывала телега, чмокали в грязи деревянные колеса, обитые железом, пофыркивала лошадь, от земли пахло прелым листом и болотом. И вдруг что-то раскатисто громыхнуло у детей над самыми затылками, а потом раскатилось по просеке до горизонта:

«Из-за острова на стрежень,
на простор речной волны
выплывали расписные
Стеньки Разина челны…»

Это бородатый дядя откинулся немного назад, вздыбил грудь колесом и запел от всей души печальную русскую песню, от которой мурашки пошли по коже. Слушал его дремучий лес, слушали притихшие птицы, слушало оранжевое закатное небо, и сам дядя, слившись в единое целое с этой песней, показался детям диким и дремучим. Девочки от предчувствия чего-то страшного громко заплакали.

– Дядь, а дядь, престань петь, а? – попросил вдруг Алешка.

– Чего? – переспросил тот возмущенно.

– Девки боятся.

– Да леший с ними! – ответил мужик. – Ты лучше мне подпевай. Вон как хорошо отдается в лесу-то. Как в пустой бочке. Мы с отцом раньше всегда что-нибудь пели, когда через лес на лошадях ехали… Волки не любят, когда мужики в лесу кричат. Пугаются, чувствуют, что им тут не поздоровится… Если человек таким громким голосом поет – его все звери боятся…

Домой приехали поздно ночью. Бородатый мужик, провожая их жалостливым взглядом, вдруг сказал негромко, но внятно:

– Дура, ваша мать! Так ей и передайте… Мать её!

Алешка, честно говоря, выслушав это, толком не понял, выругался дядя или так их напутствует.

Немного погодя, дети зашли в темноте на кухню. Почему-то сени оказались незапертыми. Остановились в дверях, уцепились друг за друга дрожащими руками и замерли в странном оцепенении. Потом Маруся неуверенно позвала:

– Мам! А мам! Где ты?

На печи что-то зашуршало, скрипнуло и свалилось. Послышался звук шагов. Потом тускло загорела над столом керосиновая лампа. Серый кот спрыгнул с казенки. Следом послышались вздохи похожие на причитание:

– Ох, ох, ох! Что же это будет-то сейчас? Что будет?

– Это мы, мам…

– Да поняла я. Только как вы тут оказались-то?

– Мы… домой вернулись. Мам.

– Вернулись…

Затем последовало долгое молчание. А после мать произнесла:

– Ну, …и как мне быть теперь с вами? Ума не приложу.

– Мы домой пришли, мам…

– Вижу, что пришли.

Мать громко причитала и смотрела на детей испуганно-удивленными глазами. Потом причитать перестала и начала ходить по комнате, прижимая худые руки к худой груди. От её шагов звучно поскрипывали половицы.

– Эх. Дура я дура, несчастная я баба! Что мне делать-то сейчас с вами?

Дети, молча, стояли в дверях.

– Отвезу я вас обратно… Вот увидите, отвезу… А тебя, Алексей, отдам в няньки к Бушковым. Прибежал обратно – иди в няньки. Мне вас кормить нечем, я сама сижу голодная.

Дети слушали мать и не знали, что им делать? Они столько вынесли, столько перетерпели и всё, видимо, напрасно. Только Катька, ничего не понимая, раздевалась и кряхтела. Она точно знала, что пришла домой, где её любят. Потом подбежала к маме, обняла её за длинную серую юбку и прижалась тёплой головкой к маминому бедру. Алешка посмотрел на Катьку и сказал:

– Мы не насовсем. Мы немного дома поживем и пойдем сбирать. У нас и котомка есть. И Катю с собой заберем, она уже большая, всё понимает.

– Да раздевайтесь уж, коль пришли. Куда вас девать…

Дети обрадовано засуетились, стали снимать одежду, сшитую из

отцовских обносков, и аккуратно складывать её в угол на лавку, так чтобы мама не ругалась. Когда уже разделись, Алёшка незаметно обнял всех и шепнул: «Ну вот, что я вам говорил. Мама у нас хорошая. Она ещё немного поругается и перестанет».

На следующий день Фрося накормила всех, чем могла и распределила по работам. Лиза и Маруська будут нянчиться над маленькими в большой семье Филимоновых, а старший пойдет сбирать.

Лиза и Маруська матери не прекословили, им было достаточно того, что там, куда они пойдут нянчиться с малышами, их, вероятно, будут кормить, и оттуда их уже никто не повезет обратно в приют. Алешка у добрых людей насобирает сухарей за лето, так что зиму они проживут как-нибудь…

Но через неделю Алешка почему-то идти собирать подаяние отказался. Он сказал, что лучше повесится, что лучше уйдет из дома на всё лето, будет жить где-нибудь в лесу, сделает самострел и станет охотиться на диких зверей, а младших детей объедать не будет. Но мать не отступалась. Ей казалось, что сейчас есть только одна возможность выжить – идти сбирать. В стране был голод, какие-то непонятные перемены и страшные события происходили чуть не каждый день.

Земельный надел у Фроси никто не обрабатывал. У неё не было ни коровы, ни лошади. Правда, всё это можно было приобрести. От бывшего мужа у неё кое-что осталось. Серебряные рубли, когда-то скопленные на черный день, в глиняном горшке были закопаны в подполье. Но, что будет дальше, Фрося толком не знала, поэтому старалась об этих деньгах не думать, не вспоминать. А вдруг наступят времена ещё хуже нынешних? Что тогда? От новой власти не знаешь, чего ожидать. Они говорят одно, а делают другое.

Катя

Алешка в то лето сбирать так и не собрался, но в середине лета случилась ещё одна беда – потерялась младшая дочь Фроси, Катя. Днём Фрося пошла на речку полоскать бельё, Катя как обычно увязалась за ней. Пока мать полоскала, девочка играла на берегу круглыми блестящими камешками, обточными речной водой. Ей исполнилось тогда два годика, но для своего возраста она была девочкой смышленой.

Когда мать уже дополаскивала белье, девочка стала капризничать и проситься домой. Сказала, что хочет пить. Мать, не задумываясь, отпустила её, тем более что до дома от реки было рукой подать. Через какое-то время Фрося увидела красное платьице Кати на берегу, там девочка остановилась на самом высоком месте и что-то крикнула матери. Фрося не расслышала. Она не знала, что видит дочку в последний раз. «Сейчас иду», – проговорила Фрося себе под нос, а потом ещё долго отжимала бельё, раздумывая о том, как она устала за последние дни, как дети её измотали…

Когда Фрося вернулась с реки, Кати дома не оказалось. Она не пришла ни через десять минут, ни через час. Фрося забеспокоилась, стала искать девочку в саду, потом в огороде… Но Кати нигде не било. Пришлось спрашивать о дочери соседей. Соседи недоуменно пожимали плечами, отвечали, что никакой девочки на улице не видели, не встречали.

Вечером Катю стали искать всем селом. Сначала ходили по деревне, заглядывая в заброшенные дворы и старые колодцы, потом отправились в лес. Кричали, аукали, размахивали керосиновыми фонарями «летучая мышь». К утру решили, что девочку, должно быть, утащил волк, но всё-таки поиски надо продолжать. Может быть, она ещё жива. Может быть, она ещё найдется.

Потом прошел слух, что кто-то видел маленькую девочку на полевой дороге недалеко от деревни, возле старой ветреной мельницы. До этого случился летний дождь и на песчаной дороге ясно были видны одинокие детские следы босых ног. В одном месте, возле оврага, девочка перешла дорогу несколько раз, как будто что-то искала. Потом стали говорить, что незнакомый мужик видел маленькую девочку в красном платьице у Дарьиного лога. Он несколько раз окликнул её, но она не отозвалась, после попробовал найти её в кустах возле лога, но девочка как сквозь землю провалилась.

Все эти дни в доме у Фроси была напряженная тишина. Дети, за несколько дней ставшие взрослыми, старались не шуметь, говорили шепотом и надеялись увидеть Катю живой. Люди продолжали искать потерявшуюся девочку, но без успеха. Мать до полночи усердно молилась перед ликами святых в красном углу, каялась в чем-то перед Богом, просила у Него прощения. В доме пахло горелым воском и ладаном, а за окнами дома гудел северный ветер, как будто на улице был февраль. И никто не мог представить, как, должно быть, страшно сейчас Катеньке одной в тёмном и влажно лесу, как она плачет, сидя где-нибудь под огромной елью с колючей хвоей. Как ей холодно, как одиноко, и как она хочет к ним на теплые полати…