Азиатский роман. Необыкновенная история

– Мама! Я у тёти Панны кокушко сожрал! – с плачем бросаюсь к ней. Мать прижимает меня к себе, и сама начинает плакать, давясь, взахлёб. Появляется тётя Панна:

– Ну, перестань, что ты на самом деле! Я ведь яйцо специально ему оставила, подкрепиться.

Она садится рядом на лавку и они, теперь вдвоём, упиваются слезами.

Читать я научился с пяти лет, но к чтению книг пристрастился с первого класса, когда попал в школьную библиотеку. Первой прочитанной книжкой была «Девочка дюймовочка». С тех пор читал запоем: историческую, приключенческую и военную литературу, детективы и фантастику. Попадали в мои руки «Происхождение семьи, частной собственности и государства» Энгельса и «Капитал» Маркса. Энгельса я зауважал, чётко пишет, а Маркса так и не дочитал, терпеть его не могу. О жизни за пределами малой родины я узнавал по книгам. Тургенев и Некрасов, Лермонтов, Лев Толстой, Даниэль Дефо, Жюль Верн, Владимир Арсеньев, Конан Дойл, Лион Фейхтвангер, Генрих и Томас Манн, Ги де Мопассан, Эмиль Золя, Эрве Базен и многие-многие другие открывали передо мной неведомый мир. Я мечтал быть таким, как герои Джека Лондона: вольный народ, путешественники, охотники, ловцы жемчуга, искатели золота и приключений. Книги сделали меня неисправимым романтиком, я мечтал о дальних путешествиях, хотел обойти и увидеть весь мир.

Ходить в лес на охоту я начал, когда мне было около десяти лет и приклад, висевшего на плече ружья, волочился по снегу. Для отца, заядлого рыбака и охотника, это в порядке вещей. Мать возмущается, чрезмерное увлечение охотой и рыбалкой приводит к прогулам в школе и в дневнике появляются двойки.

Любят учителя ставить двойки. Пятёрки ставят малю-юсенькие, еле заметно, двойку же нарисует – в полстраницы, с красиво изогнутой лебединой шеей, только её и видно. Мать раз в неделю проверяет наши дневники. Увидев огромную двойку, неважно чью, она взывает:

– Совсем от рук отбились, не хотят учиться двоечники. А ну, отец, задай им как следует!

Отец не сторонник экзекуционных мер, но из педагогических соображений, не перечит матери и снимает с гвоздя широкий офицерский ремень, на котором правит бритву.

– Ну, кто первый? Давай Серёжка, ты старший, будь примером!

– А у меня за эту неделю двойка исправлена! – сопротивляюсь я.

– Тогда дай слово, что у тебя совсем двоек больше не будет! – требует мать. Такого слова дать не могу. Слово нужно держать, а в школу ходить ещё четыре года. Подхожу к отцу, поворачиваюсь спиной и, стиснув зубы, молча, выдерживаю несколько несильных, но от несправедливости обидных, ударов ремнём.

– Теперь твоя очередь! – говорит отец Кольке и направляется в его сторону. Колька начинает смешно, по-поросячьи визжать, вцепляется обеими руками в ремень и не даёт отцу взмахнуть. Светка с Пашкой наблюдают события с большой русской печи. Светка предлагает Пашке:

– Давай заревём!

– Давай.

В поддержку Кольке, с печи раздаётся хныканье, быстро перерастающее в дружный оглушительный рёв.

– Отпусти сейчас же! – сдерживая смех, стараясь выдержать строгий тон, говорит отец повисшему на ремне Кольке. Колька крутится вокруг отца, оказавшись напротив двери, бросает ремень и выскакивает на улицу.

– Вот безбашенный, никогда не подумает прежде, чем сделать! – с каким-то еле уловимым и непонятным мне восхищением, говорит отец. Да, что там «прежде чем», Колька и «после того», не задумывается. Вот и сейчас, минус сорок на дворе, а он в одной рубашонке, босиком, сиганул на улицу.

Колькину безбашенность мне и на своей шкуре доводилось испытывать. Как-то, мы с ним на огороде стреляли в цель из пневматической винтовки. Стреляли по очереди, но в очередной раз Колька не захотел мне уступить.

– Не подходи, убью! – угрожающе сказал он и навёл на меня винтовку. Я не поверил, что выстрелит и сделал шаг. Колька, не задумываясь, нажал на спуск. Меня словно кулаком саданули по челюсти, хорошо не в глаз. А Колька бросил винтовку и удрал.

Я долго останавливал кровотечение, прикладывая к ранке листья подорожника. Пулька, скользнув по кости, застряла в шее глубоко под кожей. Как ни пытался её выдавить, сколько ни ковырял проволокой – всё напрасно. Этот маленький кусочек свинца, засевший рядом с сонной артерией, и сейчас напоминает мне о Колькиной безбашенности.

Мир в семье нарушен. Отец молчит, мать молчит, Пашка со Светкой на печи замолчали, и я помалкиваю.

– Серёжка! Поди посмотри, где он! – первой нарушает молчание мать, в голосе её сквозит беспокойство. Сама завела бузу, а я должен бегать.

– Не пойду!

– Сходи, ты же знаешь, он кроме тебя ни к кому не подойдёт, – настаивает она.

Спорить с матерью бесполезно, всё закончится тем, что она доведёт себя до слёз, а всех остальных до «тоски зелёной». Поэтому, одеваюсь и выхожу во двор. Колька хоть и безбашенный, но не настолько, чтобы гулять босиком по снегу. В баню пробрался или к соседям зашёл.

Люблю рыбалку. Это у меня от отца. С малых лет, в свободное от работы время, он повсюду таскает меня за собой. В кармане у него всегда лежит спичечная коробка с намотанной леской, с запасными поводками и крючками. На речке отец вырезает в кустарнике подходящий хлыст для удилища, привязывает к нему леску и делает заброс. Маленькая самодельная мушка из медвежьей шерсти плывёт в прозрачных струях по течению. Вдруг, на её месте вскипает бурунчик, раздаётся резкое звучное «цвок», и на леске кувыркается серебристый хариус.

– Дай мне! – прошу отца.

– Держи, не упусти! – говорит он. Крепко сжимаю в руках бьющуюся рыбину. Удержать сильного хариуса довольно трудно, но я справляюсь, через какое-то время он затихает. Неожиданно, впиваюсь зубами в спину рыбы, хариус кажется необычайно вкусным. Вскоре от него остаются голова, голые рёбра и хвост.

– Папка! Если брошу в воду, мясо снова вырастет?

– Бросай, нарастёт! – отвечает отец.

По сей день хариуса, ленка, тайменя и других лососёвых, не говоря уже об осетровых, люблю есть сырыми, присолив на несколько часов с мелко искрошенным луком.

Люблю оружие. Это у меня тоже от отца. Когда мне было лет пять, он сделал лук со стрелой и научил стрелять. С тех пор у меня и возникла эта страсть. Оружием я могу любоваться часами. Оно очаровывает скрытой таинственной силой и строгой элегантной красотой, в которой нет ничего лишнего, всё подчинено единому замыслу, единой цели. Когда в руках оружие, его сила переходит в тебя, и ты становишься совершенно другим. Страсть к оружию, иногда, толкает меня на поступки, за которые приходится расплачиваться. И расплата бывает довольно жёсткой.

По весне мы с Колькой, вооружившись вилками, ловим рыбу в ручье талой воды. Перед впадением в реку, ручей разливается на гладком глинистом склоне тонкой водяной плёнкой. Усачи, идущие против течения на нерест, один за другим с разгона выскакивают на этот склон, всячески трепыхаясь, пытаются преодолеть подъём и попадают под удары наших вилок.

Подъехал верхом на лошади участковый уполномоченный лейтенант милиции Куегешев. С поселковым отделением милиции мы с Колькой не в ладах. Однажды мы наткнулись на мешок с жёлтыми комьями аммонала, спрятанного взрывниками. Они взрывали известняковую скалу и из дроблённого взрывами камня жгли известь. Пошарив вокруг, я разыскал огнепроводный бикфордов шнур и картонные трубочки-детонаторы. При испытании самодельных гранат, которыми намеревались глушить рыбу, мы залетели. От тюряги спас малолетний возраст, до четырнадцати мне не хватало трёх месяцев. Начальник отделения милиции тогда сказал отцу:

– Если их будет воспитывать улица, не удивляйтесь, когда попадут за решётку!

– Не знаю, что с ними делать, капитан! – безнадёжно разводит руками отец. – Мы с женой целыми днями на работе.

– Дело Ваше, я предупредил! – сказал, как отрезал, начальник отделения.

Понаблюдав за нами, участковый тоже решил позагорать и порыбачить. Он пустил лошадь пастись, разделся. От моего глаза не ускользнуло, как он подсовывал под свёрнутый чёрно-синий китель кобуру с пистолетом. Шорцы[1 - Шорцы – Саянские горцы, одно из хакасских племён на юге Сибири, северо—западнее Тувы, верховья реки Томь и её притоки (прим. автора).], прирождённые рыбаки и охотники, при возможности не упустят случая порыбачить. Подтянув выше колен свои галифе, Куегешев забрёл в ледяную воду и стал переворачивать камни, надеясь найти стоящую под ними рыбу. Постепенно он скрылся из виду. Я метнулся к аккуратно сложенному кителю, расстегнул кобуру, и воронёный красавец ТТ[2 - ТТ —Тульский Токарева, пистолет, состоял на вооружении Советской милиции в пятидесятых – шестидесятых годах 20—го века. Обладает хорошим боем, популярен в криминальной среде (прим. автора).] оказался в моих руках.

– Бежим! – прошипел Колька, и мы понеслись по лесной тропинке, идущей вдоль подножия горы, в сторону нашего дома.

– Он догадается, что это мы, – на бегу говорит Колька.

– Пусть догадывается, мало-ли кто мог взять, не докажет! – отвечаю я. – Только в сознанку не иди, а то расколешься, как орех!

– Сам ты расколешься! – возмутился Колька. – Меня хоть пытать будут, не сознаюсь! Не прошло и десяти минут, сзади раздался стремительно приближающийся топот конских копыт. Куегешев на ходу спрыгнул с лошади, выхватил торчавший у меня из-за пояса пистолет и закатил такую оплеуху, что в голове загудело, и я кубарем укатился на несколько шагов. Не сказав ни слова, участковый вскочил на коня и ускакал.

– Эх, коня у него надо было угнать, фиг бы догнал! – сокрушается Колька.

Я опасался, что Куегешев расскажет матери, но он почему-то никогда не вспоминал этот случай. А мог бы и в тюрьму, четырнадцать мне уже стукнуло.

Люблю охоту. Охотиться вместе с отцом для меня ни с чем не сравнимое удовольствие. Он много рассказывает об охоте и рыбалке, об оружии и снастях, о рыбах, зверях и собаках. Он учит меня видеть и слышать всех, самому оставаясь незамеченным, как не заплутать и выжить в тайге, и много чему ещё. Если хорошо попросить, расскажет какой-нибудь случай из фронтовой жизни. Интересно, дух захватывает!

Сентябрь. Стоит золотая осень. Сегодня, тихим солнечным днём, мы охотимся с вабиком[3 - Вабик – манок, для подражания голосу дичи и подманивания её под выстрел (прим. автора).] на рябчика. Рябчиков много, то и дело слышится их тонкий свист: два длинных и три-четыре, переходящих почти в трель, коротких свистка. У отца вабик изготовлен основательно, из медной трубочки. У меня простенький, я его смастерил перед выходом на охоту, за пару минут, из двух полосок жести от консервной банки.

В лесу я начинаю свистеть: фии-и-и-и-и-ть, фи-и-ить, фить фить-фить-фи. Подождав немного, повторяю призыв и сразу, невдалеке, отзывается рябчик. Вновь издаю призывный свист. Неожиданно, рябчик шумно садится на сосну, прямо над головой. Пока я заворожено смотрю на него, грохает двустволка отца и рябчик падает на землю.

– Такой глупый редко встречается, – говорит отец и дальнейшая охота подтверждает его правоту. Другие рябчики, которые умные, упорно не хотят подлетать под дуло ружья. Ещё за полсотни метров садятся и идут по земле, умело маскируясь на местности. Рябчик свистит всего в десяти-пятнадцати шагах, но не показывается. Затем, видимо, заметив какую-то фальшь в звуках вабика, взлетает и мгновенно скрывается за деревьями. И так каждый раз, подходит невидимкой почти вплотную и, улетает.

Не так, оказывается, прост рябчик. Но и мы не пальцем… то есть, не лыком шиты. Применяем другую тактику. Отец, сев на валежину, начинает манить. Когда отозвался рябчик, я прошёл шагов тридцать ему навстречу и неподвижно затаился в кустах. Теперь он должен выйти прямо на меня.

Рябчик постепенно приближается, отвечая на отцовский манок. Через минуту, метрах в пяти, показалась матёрая, с рыжиной в перьях, лесная курочка. Только я стал тихонько поднимать ружьё, как увидел идущего следом за ней второго рябчика, третьего, четвёртого, ещё, ещё и ещё. Целый выводок! Скрывшуюся с моих глаз курочку увидел отец и опять меня опередил грохот его ружья.