Азиатский роман. Необыкновенная история

Азиатский роман. Необыкновенная история
Валерий Павлович Волченко

Остросюжетный роман. Этот мальчишка беззаветно верит в светлые идеалы коммунизма. Из горного посёлка, затерянного в сибирской тайге, он вышел в Большой мир, где причудливо переплелись вера и неверие, любовь и ненависть, алчность, жажда мести и азиатская жестокость. Пройдя через огонь и воду, через ужасы человеческого бытия, он потерял Веру, потерял Любовь и почти потерял Надежду…

Азиатский роман

Необыкновенная история

Валерий Павлович Волченко

© Валерий Павлович Волченко, 2017

ISBN 978-5-4485-3874-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Дороги, которые нас выбирают

Глава первая

На вершине горы, в изнеможении упал в траву и вяло размышляю о ситуации, в которую вляпался. Гудят плечи за два дня оттянутые тяжёлой отцовской двустволкой двенадцатого калибра. Любит отец оружие помощнее. А я очень люблю пострелять, поэтому, выходя из дома, для своего лёгкого ружьишка не нашёл ни одного снаряжённого патрона, схватил отцовское. Отдышавшись, с трудом вскарабкался на высокую сосну и осмотрелся, в надежде найти какой-нибудь ориентир.

Дерево покачивается, создаёт ощущение полёта, подо мной величественная тайга раскинулась безбрежным океаном. Восхитительно чист и прозрачен горный воздух, напоенный терпковатыми ароматами живицы и хвои. Далеко-далеко синеют горы одного из отрогов Саянского хребта, смыкаются с небом белыми ледяными вершинами.

И никакой зацепки вокруг, которая подсказала бы путь к дому. Одинаковые, словно близнецы, горные гривы вздымаются крутыми сизовато-зелёными волнами до самого горизонта. За их гребни цепляются, лениво проплывающие, белые облака. Вчера меня накрыл плотный молочный туман такого облака, в пяти шагах ничего не видно, я потерял направление и заблудился.

Вышел-то в лес на часок, поискать кормилицу нашу, блудливую корову Майку. Стоило выпустить с ней телёнка и, поминай как звали, неделю может домой не заявиться. Она-то дорогу найдёт, а я плутаю второй день, позор для таёжника. Узнают в посёлке, тогда в школе не показывайся, будут насмехаться, Иваном Сусаниным прозовут.

Учил же отец: заблудился не суетись, не рыскай по сторонам, так и сгинуть недолго. В тайге много ключей, ручьёв и речушек, которые всегда выведут к реке и людям. Но я легкомысленно, многократно менял направление, рассчитывая, что вот на этот-то раз оно будет верным. Тайга не прощает суеты и беспечности, и внутри уже поселился растущий червь сомнения, который нет-нет, да и зашевелится.

Узкая звериная тропа привела к каменистому руслу пересохшего ручья. От камней, за день нагретых солнцем, на расстоянии веет теплом. Внезапно, из-под ног раздаётся резкое свирепое шипение, словно на раскалённую сковороду плеснули воды. В испуге взлетаю в воздух, перепрыгивая через большую змею, пригревшуюся на тёплых камнях. Высоко подняв голову, рептилия зондирует пространство вибрирующим раздвоенным язычком, готовая сделать молниеносный ядовитый клевок.

Я залюбовался красивым разноцветным узором на её спине. Спонтанное желание разлохматить гадину дуплетом в упор, отомстить за испуг, проходит так же внезапно, как и возникло. Придерживая, осторожно опускаю взведённые курки. Не видя с моей стороны враждебности, змея торопливо уползает. Пусть живёт, тоже божья тварь, не кусает ведь сразу, вначале предупредит шипением: «Стой, кусать буду!» Если на неё не наступишь, разумеется.

Скоро стемнеет, пора устраиваться на ночлег, надо поспать пока тепло. Прошлой ночью выпала роса, было сыро и холодно, глаз не сомкнул. Прямо на тёплые камни расстилаю охапку мягких пихтовых лапок, сверху прикрываю травой, чтобы не кололись и блаженно вытягиваюсь во всю длину.

Таинственный скрип деревьев в ночи съёживает меня в комок, хочется стать меньше, незаметнее. Жутко кричит ночная птица, а в шорохе мышей мнится подкрадывающаяся змея. Вдалеке визгливо рявкает рысь, дикая кошка размером с собаку. Сразу вспомнились рваные глубокие шрамы, исполосовавшие скрюченную спину, даже в бане опирающегося на батожок, Николая Харина. Однажды, он преследовал рысь по глубокому снегу, на лыжах легко догнал её и, сделал неточный выстрел. Хорошо, быстро его нашли, истекающего кровью, обледеневшего, едва откачали.

Отец говорит все боятся, только делают вид, что им нипочём. Если человек совсем ничего не боится, значит с катушек съехал. То, что я не съехал, отрадно, но подавить страх не получается, взвожу оба курка и кладу ружьё под правую руку. Вот за это, от отца бы крепко влетело. Не терпит он, даже малейшего нарушения правил обращения с оружием.

И не змея это шуршит, змея ползёт бесшумно, даже собака не всегда услышит. Проваливаясь в сон, сожалею, что не взял Томика. С ним ничего не страшно, и теплее ночью вдвоём. Да и не заблудился бы с ним. Стоит сказать: «Томик домой!» И он пойдёт к дому самым коротким путём, изредка оглядываясь и поджидая. А как они с Жульбой просились, лаяли, выли, чтобы взял с собой. Отец запретил! Летом таёжный народ выкармливает своих детёнышей, беззащитных перед собаками.

Снится цыганский табор, раскинувший шатры под нашим посёлком несколько лет назад. Мать не любит цыган и наказывает нам держаться от них подальше: могут обмануть, обокрасть, даже околдовать, и детей они воруют. Но непреодолимое любопытство магнитом тянет нас с Колькой в табор.

Наше воображение поражает старая цыганка, сидящая у тлеющего костерка на берёзовом чурбане, возле входа в полинявшую блёкло-зелёную палатку. Она курит длинную закопчённую трубку и у неё самые настоящие седые усы. Курящих баб нам видеть доводилось, но усы!.. Это не укладывается в голове, непонятно и потому жутко, вдруг она Баба-Яга.

И старуха нас заметила.

– Подойди мальчик! – сказала она громким гортанным голосом, глядя на меня чёрными завораживающими глазами. – Не бойся, судьбу твою скажу, денег не возьму.

– Бежим! – Колька дёрнул меня за руку и засверкал босыми пятками, только его и видели.

С опаской, словно кролик, идущий в пасть удаву, приблизился я к цыганке и замер, уставившись на её усы.

– Запомни, что скажу! – сказала она, поймав мою руку цепкими костлявыми пальцами и рассматривая ладошку. – Судьба твоя, ох как перепутанная! В жизни много найдёшь и всё потеряешь: Веру, Любовь, Надежду. Умирать будешь много раз, но у тебя хороший хранитель, проживёшь до глубокой старости.

– П-почему у Вас усы? – преодолевая страх, спросил я.

– Боишься? – хрипло хихикнула старуха. – Был у меня лишь лёгкий пушок на губе, не нравилось. Молодая была, брила глупая, вот и выросли усы.

Приснится же! Ведь я её тогда про усы только хотел спросить, но не решился. А во сне спросил и даже получил ответ.

Утром, решил не блуждать по сторонам, пошёл руслом этого пересохшего ручья, размышляя о пророчествах старой цыганки. Не прошло и года после той встречи, её предсказания стали сбываться. Я уже несколько раз стоял на узкой грани, между жизнью и смертью.

В апреле река ещё не вскрылась, но вода идёт поверх льда. Мы с Колькой бродим, испытываем новые кирзовые сапоги, обильно смазанные гусиным жиром, покупаемые нам ежегодно к весенней распутице. Под водой я не заметил проруби и, внезапно, ухнул с головой. Мощное течение горной реки рвануло за ноги, стремясь утащить в бездну. Обламывая ногти, вцепился в скользкие края проруби, с невероятным усилием вырвался из объятий реки и выбрался на лёд. Капли крови падают из-под сорванных ногтей, без следа растворяются в безразличной воде, как будто ничего и не было.

Не прошло месяца, на скалистом берегу этой же реки, я пытаюсь добраться до неприступного отверстия, чернеющего высоко в скале. Очень хочется проверить, что там за пещера. Захватывающе интересно взбираться наверх по отвесной каменной стене, цепляясь за трещины и уступы. Пещера совсем близко, а дальше пути нет, приходится возвращаться. Но и назад пути нет, влево-вправо, тоже нет. Я завис на скале, между небом и землёй. Чуть шевельнёшься, выступающий камень, на котором стою, тоже начинает подозрительно шевелится, и от этого цепенеет тело, судорогой сводит ноги.

Метра на два ниже виден узенький выступ скалы и кустик дикого крыжовника торчащий из трещины. Спрыгнуть бы на выступ и ухватиться за кустик, да на таком узком разве удержишься, и промахнуться можно.

Шатающийся камень, на котором стоял, обрушился. Время, вдруг, замедлилось и я не падаю, а плавно опускаюсь вниз, словно на парашюте. Спокойно взялся за медленно проплывающий кустик крыжовника, попал ногами точно на выступ и прижался к скале.

Боль в ладони от иголок крыжовника, и боль в пятках, отбитых о выступ скалы, вывели меня из транса. Я сообразил: какое-то чудо спасло меня. Спуститься с этого выступа уже не составляло особого труда.

Против села на реке остров с заброшенной, таинственной водяной мельницей. Через протоку к острову переброшен шатающийся пешеходный мостик. На острове пасёт телёнка парень, лет двадцати, по имени Лёня. Телёнок боится переходить мостик, упирается, так он взваливает его на плечи и переносит на остров. Богатырь Лёня не расстаётся с тяжёлой берёзовой дубиной, даже когда прикуривает, суёт её под руку. Хороший он парень, добродушный, услужливый, всем найдётся место у его костра, с каждым он щедро делиться табаком из своего кисета.

Одна беда: наделив Лёню огромной физической силой, разума Бог ему отмерил, как пятилетнему ребёнку.

Буквально, через месяц после моего скалолазания, заглянули мы с Колькой на остров. Посидели у костра, поговорили о том, о сём, покурили из Лёниного кисета, не взатяжку, так, за компанию. Не знаю, кто дёрнул меня за язык спросить:

– Лёня, ты дурак?

– А-аа! – вскочил и, словно медведь, заревел Лёня, да так страшно, что нас с Колькой от костра, как ветром сдуло. Что-то, задев волосы, прошелестело над моей головой и, впереди нас, по дорожке, с грохотом запрыгала тяжёлая берёзовая дубина. А я ведь не хотел его обидеть, так спросил. Любопытно, умным Лёня себя считает или дурачком. Оказалось – это я самый натуральный дурак.

Ещё через месяц, мы с приятелем, тоже Серёжкой, пошли купаться на островок, ниже по реке. Плаваем мы плохо, приятель может проплыть несколько метров, а я держусь на воде только с погруженной головой. Стоит поднять голову, чтобы хватить воздуха, сразу начинаю тонуть.

Островок отделяет узкая, метра три-четыре, протока с очень сильным течением. Решили переплывать с разбегу, нырком. Серёжка первый разбежался, нырнул и, за пару секунд, оказался на острове. Меня снесло, стал погружаться на дно, но почему-то нисколько не испугался, не растерялся, время опять замедлилось, я будто во сне. Коснувшись ногами дна, оттолкнулся и всплыл, вдохнул воздуха и снова медленно опустился на дно, оттолкнулся, всплыл, вдохнул. Так повторилось несколько раз, пока меня не вынесло на мель – подводную косу, идущую от острова. По ней я и добрёл до повергнутого в ужас приятеля.

За три месяца, четыре раза моя жизнь висела на волоске. Это действительно много, уж не околдовала ли меня старая цыганка. Вдруг порчу какую навела? Вот и сейчас, при себе несколько спичек, два дробовых патрона, и не знаю куда иду. Так и буду бродить по тайге, пока окончательно не выбьюсь из сил.

Всё же, пришёл к выводу, что цыганка здесь ни при чём, негоже строителю коммунизма верить во всякую чепуху. Сам виноват. Мать, ругая нас с Колькой, всегда приговаривает: «И в кого вы уродились, такие непутёвые!» Непутёвый и есть, не лезь куда не надо, и умирать не придётся.

Так размышляя, вдруг заметил, что иду берегом знакомой речушки Крестьянки, бегущей к нашему посёлку и, через некоторое время, наткнулся на отрезанные коровью голову и копыта.

На работу в леспромхоз недавно нагнали высланных из Москвы и Ленинграда тунеядцев, их у нас прозвали «туниками». Туники часто крадут пасущихся на речках гусей. Мужики уже собирались и били их, а гуси всё одно пропадают. Похоже, и до коров добрались, их работа. А может не они? Ходит слух, что егерь Зорин иногда пошаливает, да не пойман – не вор. Голова, слава те Господи, не Майкина. Чья же это была корова?

На следующий день отец пришёл с работы вместе с встревоженной Бабихой, так в посёлке зовут Антонину Бабину. Она живёт без мужа, один её сын Генка, служит на флоте, другой, Витька, мой однокашник. Витька на летних каникулах не бездельничает, его мать устраивает на работу. Раньше на лошади вывозил опилки с пилорамы, в это лето с геодезистами работает, рейку носит. Курит, как паровоз, и Бабиха ему разрешает, говорит: «Пущай лучше на глазах курит, чем будет прятаться, да дом спалит».

Нам с Колькой предки ни за что не позволят. Да мы и сами решили не курить, не нравится, не раз пробовали. Правда, Колька как-то нарушил уговор, подобрал «бычок», но получив от меня хорошего пенделя, сразу выбросил. На правах старшего я чувствую за него ответственность.