Искусник

– Ну, ты даешь! – хохотнул Сандро. Поелозив, оседая в кресле и заводя глаза под потолок, раскрыл тему: – Лопал бы все натуральное… Картины бы писал, вступил бы в Союз художников, в Хосту бы за вдохновением наезжал… Вон, как Глазунов. Изобразил жену Щелокова – и в шоколаде. Получи допуск в высшие сферы!

– Не, не! – заулыбался Фима, присоединяясь. – Ты лучше сразу к генсеку!

– А зачем? – лениво парировал я.

– Здрасте! – вылупился Вревский в глубоком изумлении. – Зачем, главное! Послезнанием делиться, зачем же еще! Про Афган, про перестройку, про Чернобыль, про… да про всё! – он фыркнул, разводя руками, а беспомощная усмешечка поползла, перекашивая лицо. – Ты что же… попадешь в СССР – и не сольешь инфу Брежневу? Ну или, там, Андропову?

– Нет.

Спецкор с легкой растерянностью пожал плечами, улыбаясь неловко и чуть натянуто.

– Ну-у, тоже позиция, – рассудил Сандро. – А все-таки, почему – нет?

Я отхлебнул винца, ловя пряное послевкусие, и сказал назидательно:

– А потому что нет пророка в своем отечестве. Никто не поверит информации о будущем. Совпадения, скажут. И вообще, товарищ, это не к нам, проходите, не задерживайте очередь… А если поверят, то наделают новых глупостей. В Афган, допустим, не сунутся, зато в Польшу войска введут. Ограниченный контингент. Погоняют пшеков, чтобы те не отрывались от коллектива! Или в Иране начудят… Да и не в этом дело. Я просто не хочу обратно в «совок»! Мне и здесь плохо.

– Как сказанул… «Мне и здесь плохо»! – рот у Фимы опять перетянуло кривой улыбочкой, только в иной диагонали. – Ну, а все же! Вот, представь – ты-таки попал… э-э… в «совок». По желанию или без, не важно. Ну, неужели ты даже не попытаешься спасти и сохранить?

– Нет, – моему хладнокровию мог позавидовать сам Бэрримор, суровый слуга сэра Генри. Выдержав мхатовскую паузу, я продолжил, имитируя глуховатый сталинский выговор, но даже не намечая улыбки: – Ви, товарищ Врэвский, нэправильно толкуете главное в роли попаданца. Полагаете, это долг?

– Именно! – с вызовом откликнулся спецкор.

– Нэт, товарищ Врэвский, – с сожалением констатировал я. – Нэ долг, и даже нэ любовь к Родине, а нэскончаемый подвиг. Героизм, растянутый на годы и десятилетия, как у Штирлица. Готовы ли ви, товарищ Врэвский, всю свою жизнь посвятить служению отчизне? Всю, бэз остатка, лишая себя простых радостей бытия, таясь даже от родных и близких? Постоянно, днем и ночью, испытывая страх и напряжение?

– «Кровавая гэбня» – это фигня! – выпалил Фима в рифму, да с горячностью отрока, начитавшегося умных книжек.

– А чекисты тут ни при чем! – отрезал я, выходя из образа Иосифа Виссарионовича. – Стоит тебе начать делиться послезнанием с Брежневым, как об этом пронюхают враги Леонида Ильича. И тогда тебя либо убьют сразу, либо сперва сами вызнают всю инфу о будущем – выдоят, пичкая чудовищными препаратами, чтоб ничего не утаил. А когда ты превратишься в бессмысленный овощ, пристрелят из жалости. Таков реал, Фима! Поэтому я честно сознаю, что не готов геройствовать в три смены, без праздников и выходных! – Во мне нарастало глухое раздражение. – Потянуло со страшной силой обратно в СССР? Красный флаг тебе на шею, и ноутбук в руки! Но мне туда не надо, как поет твой любимый Высоцкий. Хоть и забрали меня из роддома в восемьдесят пятом, я ничего, такого, не помню. Не скучаю, не ностальгирую! Что было, то было. Прошло.

Газетчики призадумались. Ответсек задирал то левую, то правую бровь, визуализируя мыслительный процесс, а спецкор так увлекся поиском контраргументов, что не заметил, как рот приоткрыл, отчего его пухлощекий анфас обрел совершенно дитячье выражение. Даже Галочка тщилась наморщить гладкий лобик.

Наш сеанс одновременной медитации прервал «холостой выстрел» отворяемой двери. Все вздрогнули, оборачиваясь, и увидали подтянутого, уверенного в себе господинчика, плотного и налитого здоровьем. Расстегнутое кашемировое пальто пропускало взгляды к безупречной тройке цвета беж и небрежно накинутому зеленому кашне. Гладко выбритое лицо гостя с зоркими серыми глазами было не лишено обаяния, но образ нашенского буржуя портили наколки на пальцах, изображавшие перстни, плюс особые приметы – шрам на щеке, рассеченная бровь, перебитый нос… Привет из девяностых?

– Милости-дарыни-и-дари, – начал гость гнусавой скороговоркой, чуток развязно кланяясь Галочке. – Знаю, понимаю – обеденный перерыв священен, как намаз для правоверных, но я отвлеку вас буквально на секундочку… Джаст уан момент, пли-из! Вот и всё.

Раньше я этот гугнивый голос лишь по телефону слышал, а узнав, замертвел. К нам явился Федор Брут во плоти, олигаршонок местного разлива – и муж Светланы!

– Да о чем вы, Федор Андреич! – плеснул руками редактор. – Для щедрого рекламодателя мы открыты всегда!

Засмеявшись, щедрый рекламодатель сверкнул золотыми коронками, и протянул главреду флешку.

– Армен Суренович, как всегда, на разворот.

– Сделаем в лучшем виде! – с жаром заверил гостя Вартанян, и передал флэш-накопитель мне. – Антоша, займись! Господи… Ты чего такой бледный?

– Душно тут… – пробормотал я, чувствуя, как сердце заходится в биеньи, а кишки словно кто в кубло смотал и в морозилку сунул.

«Это за мной! – колотилась мысль. – Это за мной!»

Красивая женщина кого хочешь соблазнит, а уж меня-то… Возможно, Светланка просто скучала или хотела муженьку насолить, не знаю. Мы занимались любовью с вечера до утра, и на следующий день, и все выходные – на даче, у меня, у нее, в машине, в офисе…

Вот тебе и мотив для убийства.

«Хоть бы он ничего не знал! – я взмывал на качелях к неясным надеждам и ухал в провалы отчаяния. – Да успокойся ты! Никто ж ничего не видел! Да?! А если видел – и донес? Или Светланка сболтнула? Ей-то что, а мне капец… Зароет в тайге…»

– Не побрезгуйте! – заблеял Сандро, подсуетившись: остатком «Хванчкары» наполнил полбокала. – Сорок первый натикал рабу божьему Александру!

В настроениях малость захмелевшего ответсека я с ходу не разобрался, а вот Брут от «дринка» отбиваться не стал, хотя явно не пешком пришел. Блеснув драгметаллом из ротовой полости, он отчеканил в манере блудного эмигранта:

– Паблисити вам, да чтоб просперити! – и влил в себя дар грузинских лоз. – Вот и всё.

– Да вы присаживайтесь, присаживайтесь! – услужливо захлопотал Вартанян, подвигая стул гостю.

– Благодарствую. Не хочу объедать вашу дружную компанию… – буржуин непринужденно уселся, закинув ногу на ногу. – Может, молодежь сгоняет в магазин?

И Фима, горевший давеча пролетарским негодованьем, угодливо взял сунутую ему пятитысячную.

– Я быстро!

Стрельнула дверь, следом бухнула входная. Рекламодатель бросил в рот кусочек сервелата, и взглядом захватил другую мишень – меня.

– А вы не тот ли Чернов? – прищурился он, словно ловя в прицел. – Живописец?

– Наверное, тот, – пожал я правым плечом, склоняя к нему голову, и самому себе напоминая Хокинга.

– Видел вашу работу на выставке, – снисходительно кивнул Брут. – Портрет старушки. Экселент!

– Баба Феня, – на моем лице запечатлелась бледная улыбка мельком. Я ее выдавил, как зубную пасту из пустого тюбика.

– Да-а? У вас талант, Антон… э-э…

– Михайлович.

– У вас талантище, Антон Михалыч! – произнес деляга с оттенком задумчивости, будто сожалея. – Главное даже не в том, что на полотне чуть ли не каждый мазок проработан, в этакой… э-э… испытанной манере старых мастеров. Вы… – он тонко улыбнулся. – Я повторю грубоватый комплимент одного из посетителей: «Рисует не тушку, а душку!» Вот и всё.

– Стараемся… – мой голос совсем одеревенел от напряженья.

– А где другие ваши работы?

Ответ был сух и краток, как сучок:

– Их нет.

– А почему? – лицо визави смешно удлинилось, словно в вогнутом зеркале.

– Не вписался в рынок, – промямлил я. – Классика не в тренде, а модной пачкотней заниматься… Как-то унизительно.

– Понима-аю… – протянул Брут.