По обе стороны огня (сборник)

– Простите, но звать вас Адмиралом мне неудобно, – сказал Шатков.

– Почему?

– Ну-у… как-то так, – Шатков приподнял одно плечо. – Можно я вас по имени-отчеству буду звать. Львом Семеновичем?

– Зовите лучше Адмиралом, я к этому привык. Все так обращаются, и вы обращайтесь. – Голос у Адмирала неожиданно сделался грустным, по-старчески дребезжащим, чужим. – А на все мои цацки, – Адмирал хлопнул себя рукою по груди, намекая на ордена и высокое звание, – наплюй. Все это в прошлом, все ушло, сейчас я – обычный пенсионер. В свою очередь, у меня просьба: можно на «ты»?

– Конечно.

– К этому я привык на флоте, а всякая привычка – это вторая натура.

– Из Москвы я прилетел позавчера, – сказал Шатков.

– И сразу попал в передрягу?

И это знал садовник по кличке Адмирал – Шатков вновь подивился тому, что пенсионер в незатейливом спортивном костюме в курсе того, чего он не должен был знать – может, он прочитывает информацию по взгляду Шаткова, по усталой позе, по тому, как тот тянется рукой к страшноватому Ване, или, может, Адмирал – обыкновенный ясновидящий? Адмирал улыбнулся открыто, по-доброму, сделал рукой успокаивающий жест:

– Ты меня не бойся!

– Да, сразу попал в передрягу, – подтвердил Шатков и, немного подумав, рассказал Адмиралу и про драку у телефонной будки, и про то, как его пытались накрыть на квартире у Нэлки, – в общем, про все, что с ним произошло. Он почему-то поверил Адмиралу – все равно ему надо было выходить на людей, которым он должен верить, это, во-первых, а во-вторых, все его подвиги, начиная с потасовки у будки, кончая переговорами с козлобородым, известны Николаеву.

Да и скрывать их – не в интересах Шаткова. Поскольку Кононенко арестован, то тактику надлежало менять – Шатков должен был сейчас засветиться до предела, пусть все увидят его, заметят, покажут пальцем – вычислять, мол, вот он, – и клюнут, как рыба на хорошую наживку…

– Для Николаева ты – человек с улицы, – выслушав Шаткова, заключил Адмирал. – Ни рекомендаций у тебя, ни поручительств – нич-чего! Я не спрашиваю, с чем ты приехал из Москвы, не мое это дело, но Николаев может поступить с тобой и так и этак – может принять тебя, а может завернуть в сеть, к ногам привязать груз и швырнуть в «набежавшую волну».

«Так были убиты два милицейских розыскника». – Шатков угрюмо смотрел на Ваню, который, кротко подергивая хвостиком, снова начал подбираться к нему.

– Ну, если он бросит меня в «набежавшую волну», то упустит, как минимум, несколько сот тысяч зелени, – сказал Шатков.

– Я в вашем новомодном языке ничего не понимаю, – строго проговорил Адмирал. – Зелень – это что?

– Это доллары. Еще их баксами зовут. Штука – тысяча, лимон – это миллион. И так далее.

– Тогда это серьезно. Николаев – не из тех людей, которые идут на такие потери. Впрочем, не мне судить. – Адмирал закряхтел, сделался суетливым, Шатков понял, что в разговоре они коснулись темы, которой Адмиралу было запрещено касаться, потому Адмирал и засмущался, отогнал рукой Ваню: – Ваня, тебе пора к жене! Вторая половина тебя, наверное, уже потеряла. Бросит тебя, выйдет замуж за другого, будешь тогда кряхтеть. – Поднял голову, глянул сожалеюще на Шаткова: – А ты, парень, Николаева бойся. Он, когда говорит с человеком, текст сличает с подтекстом, его невозможно обмануть.

– Простите, не понял…

– У человека, кроме того, что он говорит, кроме речи есть еще второй план общения, подтекст, и по тому, как он произносит слова, с каким выражением, как выговаривает буквы, где держит руки – в карманах или на столе, – можно понять больше, чем говорит человек, и уж, во всяком случае, правду отличить от неправды. Николаев этим очень умело пользуется – освоил в совершенстве, имей это в виду.

– Спасибо за предупреждение.

«Мне здесь надо находить своих людей, хотя бы одного, – угрюмо думал Шатков, – хотя бы одного… И почему бы этим одним не стать Адмиралу? Но не слишком ли? Вот так, сразу, с бухты-барахты? С другой стороны, это обычная прикидка, для того чтобы принять решение, придется еще сто раз взвесить, двести раз примерить. Пока ясно одно – Адмирала надо взять в разработку. Эх, помощника бы мне – очень не хватает помощника!»

– А окончил ты что, какой институт? – неожиданно спросил Адмирал.

– Автодорожный.

– Хороший институт, – похвалил Адмирал. – Значит, машину умеешь не только водить, но и чинить.

– Могу и чинить.

– А водишь с чувством и с толком, когда надо – можешь устроить показательные гонки… Можешь?

– Могу и гонки, все могу, лишь бы заказы были, – угрюмо, неожиданно войдя в какое-то странное оцепенение (ну, будто бы попал под гипноз), ответил Шатков.

– Ежели что – в Москве тебя поддержать сумеют? – Адмирал склонил голову набок, посмотрел, как с крыльца спрыгнул толстяк в ночной кепке, зашагал по тропке к его закутку – шаг толстяка был неумелым, слишком громким, и Адмирал невольно поморщился – не умеет ходить по палубе человек. – Рекомендатели, так сказать, есть? Я все боюсь, как бы этот… – Адмирал повел головой в сторону особняка. – Как бы этот не стал лютовать…

– Насчет рекомендателей, как и вообще насчет прикрытия, не знаю, – тихо и спокойно произнес Шатков. – У нас ведь как: каждый человек – сам себе прикрытие.

– Неверно, – строго заметил Адмирал, – это прямая дорога в кусты. Знаешь такую пословицу: либо грудь в крестах, либо голова в кустах?

– Пошли, – строго сказал толстяк Шаткову. – А ты, Адмирал, чего вьюноше мозги морочишь? Он и так уже весь посинел от страха. Да и не понадобятся ему твои советы – ты опоздал. – Толстяк захохотал, сдернул с головы кепку и изнанкой вытер лоб.

Пока шли к дому, Шатков косил глазами то влево, то вправо, засекая все, что видел – вдоль забора была проложена проволочная спираль, высокая, частая, в которой мог запутаться не только человек – запутается даже трактор, к дому был пристроен навес, под которым стояло две иномарки, сзади был выезд – туда могла уйти машина, находящаяся в гараже под домом. «Гараж под домом… Сколько же там машин? Гараж – это и подвал, и склад, и тир…» Больше Шатков не успел ничего заменить – слишком коротким был проход от хозяйства Адмирала до дома Николаева.

У входа, внутри, стоял охранник – человек с железным лицом и маленькими тускло-серыми умными глазами, он цепко глянул на Шаткова и кивнул головой толстяку: «Проходи!»

На стене в прихожей висели пятнистые оленьи шкуры, на второй этаж вела лестница, застеленная безукоризненно чистой ковровой дорожкой малинового цвета. Где-то далеко, очень приглушенная, играла музыка. Шатков прислушался – музыка была из тех, что хватает за душу, щемяще-грустная, романтичная. Такую музыку Шатков слышал в баре торгового центра.

Толстяк начал осторожно, словно бы боясь продавить деревянные ступени, подниматься на второй этаж, Шатков – за ним.

У двери, во всю длину которой, сверху донизу, было врезано толстое, обработанное под «мороз» стекло, толстяк остановился и осторожно звякнул пальцами по стеклу:

– Можно, Николай Николаевич?

Что ответил Николай Николаевич, Шатков не разобрал, толстяку же оказалось достаточно того, что он услышал, он еще раз скребнул пальцами по стеклу и толкнул дверь. Боком втиснулся в кабинет, Шатков также боком втиснулся следом – словно бы сработал закон стаи, стада, подчиненности одному движению: если один идет боком, то и остальные идут боком.

Кабинет, в который попал Шатков, был богатый. На паркетном полу лежала огромная медвежья шкура – такие редкие экземпляры, как знал Шатков, водятся только на Камчатке (значит, имеет хозяин и там своих людей), одну стену украшал камин, обложенный розовым мрамором, около камина стояло глубокое кожаное кресло, рядом с ним – до блеска надраенная бронзовая ступа с каминными инструментами, висело несколько картин – пейзажи и натюрморты, живопись была без современных заскоков, без зауми, вполне реалистическая и, похоже, принадлежала кисти одно и того же художника; два стеклянных шкафа – на противоположной от камина стороне, – были забиты книгами, книг было много; за широким и длинным, на котором можно было кататься на велосипеде, столом, сидел сухощавый, с четким рисунком лица и волевым ртом человек в золоченых очках и внимательно смотрел на Шаткова. «Николаев», – понял тот.

У ног Николаева лежала большая, тяжелоголовая овчарка, также внимательно, без зла и настороженности, смотревшая на Шаткова. Толстяка для нее вроде бы не существовало вовсе.

– Ты можешь быть свободен, – сказал владелец кабинета толстяку.

Толстяк испуганно – Шаткову показалось, что именно испуганно, – поклонился и так же боком, как и влезал в кабинет, выбрался из него.

– Ну? – произнес Николаев, когда толстяк покинул кабинет.

Шатков неторопливо вытащил из кармана пистолет, боковым зрением засек, как напряглась и сделалась злой овчарка, перехватил пистолет за ствол и положил на стол Николаеву.

– Ваше имущество?

– В первый раз вижу, – сказал Николаев.

– Тогда чего разговор со мной вели от вашего имени?

– Стоп-стоп-стоп! – Николаев придавил ладонью какую-то бумагу на столе. – Ко мне, знаете ли, надо обращаться очень уважительным тоном.

– Хорошо. Если что не так – прошу извинить. – Шатков угрюмо наклонил голову, будто школьник, которому надлежало выслушать нотацию, а нотаций он не любит. – Я ведь добивался встречи с вами не для того, чтобы ругаться.