Зорге. Под знаком сакуры

Фрау Отт встрепенулась, на ожившем лице ее заиграла улыбка. В следующий миг она неожиданно рубанула рукой воздух: гулять так гулять.

– Давайте черешневое! – воскликнула она.

– Бутылку черешневого вина на стол! – эхом подхватил Зорге. – И соответственную посуду к вину. – Щелкнул пальцами. – А к водке не забудьте лед.

– Повинуюсь, господин. – Официант послушно наклонил голову.

Подполковник Отт тем временем взял в руки палочки, осторожно повертел их в пальцах и положил на стол.

– Сколько я ни пробовал брать еду этими зубочистками – ничего у меня не получается. Ни разу не взял…

– Ничего страшного. Сейчас мы потребуем вилку и нож, это добро в ресторане тоже имеется.

В зале было тихо, только где-то недалеко, как-то задавленно, глухо, словно бы из-под земли, доносились звуки барабана, создававшие ощущение покоя, отбивавшие ритм, которому должно было следовать сердце, Зорге прислушался к этому звуку и у него дрогнули кончики губ: звуки всякого барабана напоминают ему только об одном – о задымленном, исполосованном выстрелами прошлом, о солдатах, оставшихся лежать во Фландрии, эти ребята никогда не постареют, память их навсегда запечатлела молодыми, о дивной земле, где Рихарду было больно.

– А это удобно – есть вилкой и ножом, когда все вокруг едят палочками?

– Вполне удобно.

Когда официант разлил по стопкам холодную водку, Отт сказал:

– Я предлагаю, Рихард, перейти на «ты» и обращаться друг к другу по именам.

– За это и выпьем, Эйген, – проговорил Зорге согласно, – а следующий наш тост – за Хельму… Что бы мы делали без женщин?

Отт прогукал что-то себе под нос, будто голубь, и махом отправил водку в себя. Пил он, как большинство военных, без всякого смакования, без промедления отправлял любой напиток, даже самый дорогой, в желудок: хлоп – и нету! Только дразнящие остатки, пары винные, в воздухе болтаются. Отт подцепил вилкой ломтик сырого мяса, придержал его ножом и отправил на грозно шкворчавшую сковородку. Через несколько мгновений выдернул, посыпал солью, перцем и отправил в рот.

Восхищенно помотал головой:

– Вкусно!

Хельма, в отличие от мужа, с обеденными палочками справлялась легко – то ли навык был, то ли природная ловкость помогала, скорее всего, все-таки был навык, – подхватила кончиками скрещенных палочек сочащийся сукровицей мясной ломтик и опустила его в фыркающее масло.

– Значит, это и есть древний монгольский метод приготовления мяса? – Подполковник привычно выпятил подбородок. – Однако не дураки были эти монголы.

– Иначе бы не завоевали полмира, – подала голос Хельма, но муж не обратил на нее внимания.

– Что еще, кроме этого ресторана, есть приметного в Японии? – задал Отт неуклюжий вопрос. Как разведчик, он не должен был его задавать, но что произошло, то произошло.

– Советую посетить старую столицу островов Киото, – сказал Зорге, – и тебе, Эйген, и Хельме Киото понравится.

– А что там выдающееся водится?

– Дворец Нидзе, например… Раньше в нем жил сёгун. Дворец целиком сделан из резного дерева, будто шкатулка. Полы во дворце – поющие.

– По-птичьи, что ль, голосят?

– Почти. Поют на все лады… Как скворцы в нашей любимой Германии в весеннюю пору – так же дружно и красиво. Ну-у, еще… как кенари с подоконников домов в городе Магдебурге.

– О-о, Магдебург! – не выдержал Отт, взгляд его затуманился восхищенно. – Предлагаю выпить за нашу великую Германию.

Так и поступили.

– От Японии я в восторге, – заметил захмелевший Отт. – Великолепный флот… Вы знаете, Рихард, какой у Японии мощный флот?

Зорге сделал непонимающее лицо, хотя как молитву знал, сколько у японцев линкоров и линейных крейсеров, каков их тоннаж, сколько авианосцев и кораблей с артиллерией калибром свыше ста пятидесяти пяти миллиметров (такими пушками можно в несколько минут разнести в щепки город средней величины, – например, Киото), сколько находится на плаву подводных лодок, минных заградителей и тральщиков, как организовано управление морскими силами, и так далее – словом, знал все. Или почти все. Во всяком случае, больше, чем подполковник Отт.

– У Японии – великий флот, – произнес Отт громко, – великая авиация, великие сухопутные силы. Япония – страна будущего. Если мы заключим союз, то изменим весь мир, Германия будет владычествовать в Европе, Япония – в Азии.

Сколько раз слышал подобные слова Зорге – не сосчитать, они ему изрядно надоели. С вежливой понимающей улыбкой он наклонил голову:

– Целиком разделяю твою точку зрения, Эйген.

– Еще бы не разделять, – Эйген хмыкнул, – это – точка зрения фюрера.

Хельма в беседе по-прежнему почти не принимала участия – ей это было неинтересно, а вот к вину из молодой черешни она прикладывалась с интересом, щурила глаза довольно, будто многомудрая женщина с картин Тулуз-Лотрека (этого художника Зорге любил особенно), разглядывала его на свет, отпивала по глотку, задерживала во рту, придавливала языком к нёбу. Продолжал раздаваться тихий призывный стук барабана, будил гостей за столом, приглашал куда-то пойти. Посетителей в ресторане было немного – в основном семейные пары.

– Эйген, а в следующий раз давайте-ка отведаем другой японской еды – той, которая имеет португальские корни.

– Буду благодарен, Рихард.

– И я буду благодарна, – неожиданно подала голос Хельма.

Зорге не выдержал, улыбнулся – ну совсем как в гимназии…

– Мы будем тебе очень благодарны, Рихард. – Тяжелое лицо подполковника утяжелилось еще больше, подбородок выпятился угрожающе; несмотря на солидную внешность, подполковник захмелел быстро, очень даже быстро, – где-то в его организме имелась слабина. На лбу Отта выступили мелкие искринки пота, щеки покраснели.

Из ресторана вышли в темноте. Город понемногу успокаивался, в небе подрагивали неровные пятна – следы электрических сполохов, да и само небо имело цвет слабого электрического всплеска, сплошного, затяжного, в этом поле и плавали живые светлые пятна; шум автомобилей, доносившийся до ресторана, был придушенным, он слабел на глазах: город укладывался спать, завтра, рано-рано, у него начинался новый рабочий день. Многим жителям приходилось вставать в четыре часа утра.

– Хорошо тут, – восхищенно пробормотал Отт, – век бы жил в Токио.

– А кто мешает?

– Долг перед великой Германией, Рихард, – Отт хмыкнул, – я – человек военный, хожу по линейке. – Увы! – Он развел в стороны белые изящные руки.

Руки у подполковника были аристократические, это Зорге уже отметил: такие руки бывают только у представителей древних родов либо у высококлассных пианистов.

– Увы, – еще раз развел руки подполковник и спрятал их в карманы.

Зорге отвез супругов Отт домой – на квартиру военного ведомства, которую выделили подполковнику, посигналил на прощание и неспешно покатил дальше.

Обычно перед сном Рихард что-нибудь читал – чаще всего мудрые японские танки (тогда, он полагал не без основания, будет иметь возможность просыпаться утром мудрее, чем он есть на самом деле), а в этот раз словно бы что-то отрубило: в висках стоял звон, в затылке также плескался тяжелый медный звон, в груди никак не рассасывалась что-то плотное, грузное, возникшее после ужина, сердце саднило, Рихард взял в руки книгу, несколько минут подержал ее перед собой, потом положил на пол и выключил ночник – диковинную лампу, сделанную из оболочки большого тропического плода. Что это был за плод, Зорге не знал – во всяком случае, ни в Китае, ни в Гонконге, ни в Индии ему эта невидаль не попадалась.

Уснул он быстро. Во сне, даже в глухом забытьи, он привычно фильтровал звуки: вот мышка, совсем крохотная, едва приметно проскреблась по полу, вот в открытое окно влетел большой ночной мотыль, замолотил крыльями по воздуху, вот машина прошуршала шинами за углом дома… Звуки эти не вызывали у него тревоги. На любой тревожный звук он среагировал бы, но тут не было ничего тревожного – тишина была… Спокойная ночная тишь с посторонними легкими звуками, в которой свободно билось сердце.

В два часа, в вязкой темноте, Зорге проснулся, включил ночник. Сквозь тонкую кожуру тропического плода пробился неяркий свет. Рихард посмотрел на часы, стоявшие на низком, с гнутыми ножками столике. Вздохнул невольно: два часа ночи – не то время, которое способно заставить человека вскинуться на постели и больше не спать.

Успокоенный, Зорге уснул снова. Хотя внутри у него все-таки оставалось что-то мешающее – будто заноза сидела под кожей. Надо бы заснуть поосновательнее, поглубже, так, чтобы к утру проснуться с легкой головой и ясными мыслями, Рихард натянул на голову подушку, плотнее прижал ее, сверху обнял рукой и забылся.