Путь кочевника

– Так точно, товарищ министр обороны!

– Действуйте! – министр положил трубку на рычаг, посмотрел на Яско. – Ну, вот так-то, товарищ прапорщик!

А Яско не верил тому, что видит, что слышит – ну будто во сне все происходило, – покачал головой изумленно. В следующий миг благодарно щелкнул каблуками. А ведь это действительно была сказка, иначе все происходящее не назовёшь. Или сон сказочный. Сны ведь тоже сказочные бывают… Бывают? Так точно, бывают.

– Ну что ж, – министр встал из-за стола, протянул прапорщику руку. – Спасибо, что в Москву приехал, товарищ старший прапорщик. Не всякий на это решится. Может, машина нужна? Москву посмотреть, а? Сопровождающего дадим. Вместо экскурсовода. О Москве расскажет, покажет все… А?

Яско отрицательно покачал головой.

– Благодарствую, товарищ министр! Не надо!

– Тогда – довезите до вокзала, проследите, чтоб билет был оформлен и купе нормальное досталось.

Министр проводил Яско до дверей, еще раз пожал ему руку и проговорил возмущенно, с рычащими львиными нотками в голосе:

– Бар-рдак!

От мощного рычания этого внутри у прапорщика неожиданно все сломалось, даже дыхание перехватило, – глядишь, сейчас и на ногах покачнется, но он даже вида не подал, что может поскользнуться на паркетном полу, выпрямился, будто гусар перед государем.

Честно говоря, он не помнил, как сел в поезд, как, попивая чаек с печеньем, доехал до Острогожска, как сошел на старый, в щербинах времени перрон. Огляделся и виновато покачал головой: это что же, он свой родной город не узнает? Такое тоже может быть. В Москве у генералов, у министра обороны он держался на честном слове, на некотором внутреннем заводе, позволяющем творить чудеса, а сейчас что?

Сейчас завод сошел на нет, эмоции, будоражившие его, угасли, внутри у него ничего не осталось – ничего, кроме усталости, когда ни руками, ни ногами он даже пошевелить не может. Вот в таком состоянии находился Яско.

Едва он вошел в дом и сел на лавку, чтобы сбросить с себя башмаки и натянуть на ноги теплые матерчатые тапки, как в прихожей возникла Надежда Владимировна.

– Похоже, за тобой машина явилась.

– С чего ты взяла?

– У нашего дома остановилась. Жди продолжения событий.

Действительно, через минуту в дверь постучал молодцеватый, с сияющей улыбкой капитан.

– Вас ждет командир части… Лично! – сообщил он.

– Не могу, – Яско устало покачал головой.

– Почему?

– Да я уже в отпуске нахожусь. Мне в Министерстве обороны оформили… А что это значит? Это значит – никакой работы!

– Анатолий Геннадьевич, вы подведете нас. Как же министру докладываться? Если не доложимся – нас всех выгонят со службы. Всю часть, от командира до кладовщика. Не подведите нас, Анатолий Геннадьевич! Пожалуйста!

Пришлось обрыдшие потертые берцы, которые он только что стянул с ног, надевать снова. Потопал подошвами по полу и, не сдержавшись, фыркнул сердито:

– Пожалуйста, пожалуйста, – покачал головой. – Вот жизнь пошла – ни дна, ни покрышки!

Несмотря на внутреннее раздражение и усталость, Яско забрался в уазик, следом за ним в машину бодро прыгнул порученец (чин капитана для порученца великоват, между прочим), поехали в штаб полка, отказавшего ему в помощи. А там оказалось, что весь личный состав выведен наружу на плац, солдаты стоят навытяжку в строю, дышать боятся.

И командир полка тут же, в парадной форме, весь в блеске медалей – на солнце медали светились, будто золотые, это была надежная кольчуга. Яско откозырял командиру, тот откозырял ответно, проговорил коротко, с элементами некого подобострастия, что было заметно по некой отдышке, словно полковник штурмовал какую-то крутую гору:

– Пойдемте со мной, Анатолий Геннадьевич!

Яско обреченно приподнял плечи, словно бы показывал солдатам, стоящим в строю: с полковником не поспоришь, опасно. Командир части привел его прямо в кассу, показал рукой на приветливо распахнутое окошко:

– Прошу, Анатолий Геннадьевич!

В окошко было видно, что перед кассиром лежат несколько плотных стопок денег, перетянутых банковскими резинками. Это была зарплата за восемь месяцев, премия за успешное выполнение заданий командования и столько же за успешное освоение новой техники, хотя в кадрированном автомобильном батальоне никакой новой техники, кроме старых «Уралов» и двух десятков «шишиг» – шустрых грузовиков ГАЗ-66, не было, еще какая-то премия, о существовании которой прапорщик Яско не знал, и даже не предполагал, что она существует. От кого конкретно премия, за какие заслуги либо перевыполнение неведомого производственного плана, непонятно. Но раз дают, значит, надо брать. Есть же такая старинная пословица: «Дают – бери, бьют – беги». Есть? Значит, надо ей следовать.

В общем, денег было много, а толку от них мало: бумага вся эта, захватанная пальцами, каждый день теряла свой вес и цену. Даже не каждый день, а каждый час. На глазах превращалась в бумажное ничто, если не сказать об этом резче.

Пару раз в автомобильную часть приезжала проверка из Москвы – полковники с большими амбарными книгами, осматривали законсервированный парк машин, считали носы у автомобилей, на радиаторах делали пометки, прапорщику привозили зарплату, пожимали руку и уезжали обратно.

Вроде бы все наладилось, пришло в порядок, но только с какой стороны на это смотреть. В армии новая мода пошла и очень быстро укоренилась – со всеми, кто приходил в часть добровольно (кроме тех, кто приезжал по призыву), заключать контракты. На год – на больший срок не положено. Зато если кто-то не приживется и станет неугоден начальству, того можно будет легко проводить за ворота.

Подоспела пора подписывать контракт и Яско. И понял Анатолий Геннадьевич – контракт с ним не продлят, очень уж перепугала всех его поездка в Москву. К самому министру обороны, то, как лихо он все провернул, у командира части до сих пор зубы стучат испуганно, будто мотор какой невиданный установлен в челюстях, до сих пор прийти в себя не может, лучше бы он, когда Яско появился в вверенном ему расположении с вопросом о выплате денег, выдал бы ему деньги, собственное жалованье отдал бы, а не советовал прокатиться в Москву… Вот прапорщик и прокатился. В свою пользу – зарплату ему теперь прямиком из Министерства обороны привозят. В отдельном пакете.

В общем, контракт со старшим прапорщиком Яско подписывать отказались наотрез, а прапорщик настаивать особо не стал: не хотите – не надо, и подал рапорт на «дембель». Нечего ему здесь делать, раз этого не хочет господин полковник – командир части.

Так военный человек, до мозга костей военный, знающий и морскую службу и сухопутную, разом очутился на гражданке, в среде, все познания о которой он давным-давно растерял, – все перекрыли солдатско-матросские будни, так что настроение у Яско было прибитое, «ниже плинтуса», – следуя выражениям острогожских юмористов… Хотя ниже плинтуса еще много чего может быть.

Зато Надежда Владимировна была довольна: наконец-то у нее муж будет как муж – дома будет находиться, а не в море… Но Яско об этом не думал, он думал о будущем – еще ведь и сына надо было поднимать, провожать в большое плавание по жизни, и о работе своей подумать: на пенсию ведь сейчас никто не отпустит…

Вернее, отпустят, да не оформят.

Предприятий в Острогожске, где можно устроиться на работу и хоть какие-то деньги принести домой, – одного пальца хватит, чтобы сосчитать все, а очередь из желающих поступить туда на работу – не меньше километра. Это был олифоварочный завод. Хотя раньше в Острогожске, городе в общем то небольшом, с населением в сорок тысяч человек, предприятий было столько, что на доходы от них можно было содержать целую область: кроме неведомо как уцелевшего олифоварочного предприятия работали колхозы, кирпичный завод, молочный комбинат, агрегатный завод, маслобойный, консервный, хлебопекарный, по изготовлению кож, винный, выпускавший дивный напиток под названием «Смуглянка», и другие заводы – всего около сорока. А сейчас – лишь олифоварочный, да еще жена московского мэра Лужкова открыла вредное производство рядом с древними скифскими курганами – теперь там пекут солод, а нечистоты сливают в Тихую Сосну, травят ее, добивают, – скоро совсем добьют. Не будет тогда реки.

Так, либо олифоварочный, либо вредное производство… На вредное идти не хотелось – чего травить родную землю? Постучался в ворота олифоварочного завода. Бывшего мичмана на завод взяли – требовался охранник, и, конечно же, лучше было принять на работу человека военного, смыслящего, чем отличается горелый ствол ружья от негорелого, а приклад от затвора либо прицельной планки винтовки или хотя бы охотничьей пищали.

Перерыва между службой в воинской части 12116 и работой на олифоварочном заводе почти не было, Яско тут же вышел на работу. А если бы не вышел, то Надежда Владимировна начала бы его пилить так, что красные брызги полетели бы в разные стороны. Либо того больше – пришлось бы от нее удирать на свою вторую родину, в Североморск, или еще дальше, в поселок Гранитный, до которого не всякий человек может доскрестись. Даже жена такого заслуженного моремана, как Анатолий Яско.

Появившись на олифоварочном заводе в качестве необычном для себя – охранника, а точнее – сторожа, слово было это мягче, ближе, роднее деревянного всплеска, который во рту не может удержаться, – «охранник», Яско некоторое время стоял посреди двора и, морщась, будто на зуб ему попала долька дикого лимона, способного ошпарить рот, осматривался – очень уж территория была захламлена. Если обходить двор в темноте, то за один только обход, рядовой, каких в ночи должно быть не менее трех, раз пятнадцать можно было сломать себе обе ноги.

А если пятнадцать помножить на три, сколько будет?

То-то и оно.

Бардак во дворе царил великий, похоже, что тут со времен великой капиталистической революции 1991 года ни разу не убирались, наваливали грязь на мусор, сверху на мусор следующую грязь – и так до тех пор, пока мусорная гора не сравняется с заводской трубой или вообще не примет очертания Главного Кавказского хребта.

Из цеха выбегали полуголые работяги – в майках, в передниках, в цеху было жарко, – поспешно совали в губы сигареты, щелкали зажигалками. Дымили как хотели. Дыма во дворе было не меньше, чем на выходе из центральной заводской трубы, – скорее, больше: птицы, например, опасались пролетать над территорией олифоварочного завода, можно было серьезный «кердык» заработать. Никакой ветеринар или птичий лекарь не сумеет помочь.

«Но это же опасно – курить здесь, во дворе, – мелькнуло у Яско в мыслях встревоженное, – полно горючих материалов, полыхнуть может так, что никакие пожарники не справятся, даже если они съедутся со всей Воронежской области».

Что верно, то верно.

«Куда же начальство смотрит? – продолжало вертеться в голове. Сам Яско не курил и к курильщикам относился отрицательно, – в школьную пору попробовал затянуться папиросой и чуть не задохнулся от горечи, заполнившей все горло. – Дым – это ладно, пустяк, ерунда, внешнее проявление внутренней тяги к табаку, а вот если искра от зажигалки или какой-нибудь излишне горючей сигареты нырнет в ведро с бензином или со свежей олифой, тогда беды не избежать. На таком производстве должен собственный пожарный инспектор работать – только так завод можно спасти от огня».

О своих наблюдениях он рассказал директору. Тот в ответ заливисто рассмеялся.