По обе стороны огня (сборник)

– А если не понравится?

– Исключено. Обязательно понравится.

Она скрылась за бамбуковой струистой занавеской, взялась за телефон, стоящий на темном деревянном столике – Шаткову это было видно сквозь редину занавески, набрала номер – по движению пальца по диску Шатков определил, что барменша набрала цифры 2, 4, 9, 6, 2, – шевельнул губами, запоминая их, прислушался к тому, что говорит барменша, но ничего, кроме имени «Нэлка», произнесенного дважды, не разобрал. Барменша вернулась, пощелкала пальцами:

– Ну, теперь, царь Гвидон, жди…

– …когда лягушка прискачет, – закончил вместо нее Шатков.

– Сам ты лягушка! – обиделась барменша. – Посмотри на себя в зеркало! Я лучшую девушку Крымского полуострова высвистала, а он… Тьфу! – барменша с презрением глянула на него. – Валил бы отсюда!

У Шаткова внутри возникло ощущение, что он стоит на правильном пути – через эту барменшу, через Нэлку, через других выйдет и на настоящего царя Гвидона… или как его там величают? – раскопает то, что до него не могли раскопать другие. Все, счетчик включен, он пошел по лезвию ножа.

– Я, конечно, могу свалить отсюда, но…

– Клоун! – не выдержав, перебила его барменша. – Ох и клоун!

«Что верно, то верно, – устало подумал Шатков, – не будь я клоуном, разговор был бы совсем другой».

– А Нэлка? – спросил он и недовольно поморщился: ох и глупый же вопрос задал он.

– Нэлку я высвистела, но это не означает, что она достанется тебе. Клиенты у нас и без тебя, ободранного, есть. – Барменша подняла указательный палец. На этот строгий учительский жест нельзя было не обратить внимания. – Понял?

– Понял, чем дед бабку донял, – засмеялся Шатков. – А Нэлка твоя, если она действительно хороша, все равно достанется мне. Понятно?

Он вернулся к столу, допил остатки коктейля, оглядел зал – ничего стоящего в кафе не появилось, нацепил сумку на плечо и вновь подошел к стойке.

– Чего кошелек свой подхватил? – насмешливо поинтересовалась барменша. – Обиделся, что ли? Или испугался за деньги?

– Какой кошелек?

– Ну на плечо ты что повесил? Кошелек ведь…

«Сюжет развивается вяло. И почему-то вкривь, – подумал Шатков. – Кононенко пропал, с моря туман наползает, холодно становится, ночевать негде… Придется у Нэлки. Если она, конечно, появится».

– Что, и в туалет уже нельзя сходить? – он усмехнулся.

– С сумкой?

– Я все свое ношу с собою. В том числе и предметы личной гигиены.

– Ага, зубную щетку для чесания подмышек. Ну иди, только унитаз не сверни! – лицо у барменши сделалось грубым, мужским, подбородок упрямо выпятился, будто у кулачного бойца. – Дорогу знаешь?

– Знаю.

Туалет находился на этом же этаже, по ту сторону лестничной площадки. На лестнице было темно, тусклая лампочка едва пробивала вязкий сумрак, в ней даже не были видны ступеньки лестницы.

Снизу шли люди, мелькнули две женские головы на повороте, – хоть и темно было, а Шатков разглядел лица девушек – впереди шла рослая блондинка с резковато-красивыми чертами лица и огромными светлыми глазами, сзади брюнетка – тоже очень броская, с точеным лицом и высокой шеей, их сопровождали двое парней в джинсовых варенках. У Шаткова невольно сжалось сердце: опять варенки… Парень, шедший последним, был из тех, кто нападал на него. Шатков стремительно расстегнул молнию на сумке, выдернул из нее модную джинсовую шляпку в виде бесформенного гриба – такие шляпки любят носить отдыхающие, – не шляпа, а шапокляк, шляпокак – по имени хулиганистой старухи из старого кукольного фильма, Шатков уже забыл, как ее точно величали, – такая шляпа-гриб делает человека совершенно неузнаваемым, словно шапка-невидимка.

– Не спеши, Нэлк, – попросил парень, замыкающий строй, – сердце вываливается.

– Пить надо меньше, – безжалостно бросила Нэлка, это была яркая блондинка со светлыми глазами, легко откинула назад копну волос, тряхнула головой, – тогда и дыхалка будет нормальная, и сердце останется на месте.

– Лучше пить, чем болеть, – хмыкнул парень.

– А логика где? – поинтересовалась Нэлка. – Нет логики!

– Вдруг сейчас этого лептуха придется обрабатывать, а?

– Не путай «а» с «я», говори «я» только после того, как я скажу «а», – у Нэлки была прелестная, очень тонкая, чуть с иронией, чуть с грустью улыбка – ее можно было разглядеть даже в сумраке, слишком необычной и запоминающейся была эта улыбка. – Усвоил, Штырь?

Шатков наклонил голову, чтобы не было видно его лица, потянул шляпу-гриб за край, надвинул ее на самый нос и заспешил по лестнице вниз. Он уже не боялся, что парень в варенке узнает его – сейчас это не имело никакого значения.

Девушки не удостоили Шаткова даже взглядом – они шли на вызов, и разные лестничные бегуны их не интересовали, и прежде всего красивую Нэлку, а вот парни зацепились за него глазами, пробили буквально насквозь, вначале один, потом другой, но Шатков был спокоен и равнодушно прошел мимо, в другой туалет, располагавшийся в торговом центре этажом ниже.

Замыкающий парень в варенке не узнал его. Хотя и был взгляд этого парня острым, как укол ножа. Не все острое, оказывается, колется.

«Ничего, еще узнаешь», – невольно подумал Шатков.

В туалете он снял с себя шапочку-грибок, сунул в сумку. Ему необходимо было время, чтобы обмозговать свои действия. Постоял немного перед зеркалом, помял пальцами подбородок, потрогал ссадину на лбу, замазал ее еще немного крем-пудрой, которую всегда брал с собой на задания, и, стараясь быть веселым, нагнав этого веселья в себя силком, промурлыкал что-то невнятное под нос. Вздохнул: «И жизнь хороша, и жить хорошо»… Но так ли уж хорошо?

Была нормальная страна, могучая, криволапая, хоть и закомплексованная, но в обиду себя не дающая, а сейчас… Некогда мощная гордая держава превратилась в государство лавочников, силы в стране осталось только на то, чтобы выжимать воду из помидоров, а уж что касается взаимоотношений с разными могучими и не очень могучими соседями, то мы скоро и перед Польшей с Румынией будем снимать шляпу и склонять голову до земли, не говоря уж о какой-нибудь Эфиопии или Лихтенштейне…

Он достал из сумки яркий шелковый платок, повязал на шею – важно сместить акцент, добавить в костюм новые детали, например, это броское пятно, – в костюме все, кроме этого броского пятна, будет уже второстепенным, и человек смотрится по-новому.

Оглядел себя внимательно, поморщился – болела ссадина на лбу, внутри что-то ныло, горло саднило, и это раздражало, может быть, больше всего, хотелось спать, все тело устало, гудело, по костям шел звон. А может, и стон. Но что это – звон или стон, – не понять. Он вздохнул, расстегнул на себе куртку. Рубашка на нем, как и куртка, была фирменная. А это деталь немаловажная. Особенно для таких девушек, как Нэлка и ее подружка.

На лестнице Шатков задержался, снова позвонил Игорю Кононенко – телефон не ответил. Шатков сжал зубы, вздохнул – не нравилось ему это…

В продымленный, освещенный цветовыми всполохами «музыкальной» лампы, укрепленной над стойкой барменши, зал он вошел с улыбкой.

Нэлка со своей черноволосой подружкой сидела за столиком недалеко от стойки.

Сопровождающих парней в зале не было. Шатков понял, что барменша увела их в служебную комнату, за бамбуковую занавеску – обстановку в зале эти парни контролировали оттуда.

– Ну чего? Вернулся? – довольно равнодушно спросила барменша.

– Ты – незабываемая женщина, – настраиваясь на тон барменши, сказал Шатков, – от таких женщин мужчины не уходят.

– Твоими устами только мед пить, – барменша вздохнула. – Что, еще коктейль? Или кофе?

– Два коктейля, – послышался голос из-за спины Шаткова, – и два кофе.

Это была Нэлка. Шатков обернулся и, немного помедлив, показал рукой на круглый вертящийся стульчик, установленный на длинной стальной ножке.

– Прошу, мадемаузель. Место свободно. Какая приятная неожиданность!

– На минуту, пожалуй, присяду, – согласилась Нэлка, усаживаясь на стул. Вытянула красивые ноги.