Зорге. Под знаком сакуры

– Ну, Бранко, ну, молодец! Кто бы мог ожидать таких выдающихся успехов от рядового революционера-студента, максимум на что способного – воткнуть десяток кнопок в стул главного белградского полицейского. А сейчас смотрите, что он делает – может запросто переплюнуть любого писаку, имеющего европейское имя…

Вукелич, слыша такие отзывы, обычно молчал, он вообще предпочитал больше молчать, чем говорить, – научился этому.

Недаром считается, что молчание золото, а хорошее меткое слово – всего лишь серебро.

Имелось у Бранко еще одно достоинство: кроме своего родного языка он знал также французский, английский, немецкий, испанский, итальянский, японский, венгерский и другие языки.

И последнее. Никто в мире, кроме четырех человек (а это, согласитесь, очень мало), не знал, что французский подданный Бранко Вукелич работает в Четвертом управлении Красной армии, иначе говоря, в советской разведке, является ее штатным сотрудником.

В Токио Вукелич первым делом начал наводить мосты – он знакомился с иностранными корреспондентами, ужинал с ними, ходил в гости к новым знакомым, подобрал себе неплохую квартиру в центре Токио, связался с радистом Бернхардом, помог обустроиться и ему.

Бернхард был неплохим парнем с улыбчивым добрым лицом и крупными руками молотобойца, с неспешной походкой, медлительной речью – он вообще по натуре своей был очень медлительным, Вукелич иногда отпускал в его адрес колючие шпильки: «Бернхард, друг, у тебя шея длиннее, чем у жирафа: слишком долго доходят до головы разные толковые мысли, пока доползут, успевают остыть». Бернхард на такие подковырки не обижался.

Передатчик, который он соорудил, был громоздкий, как одежный шкаф, едкий скрип разве что не издавал только, работал слабенько, не всегда у него хватало сил, чтобы дотянуться даже до Владивостока, не говоря уже о Москве. Но другого передатчика у Бернхарда не было и приходилось работать на этом.

При всем том Бернхард считался очень храбрым парнем. Впрочем, это вызывало у Зорге недоумение: конечно, храбрость – дело нужное, но он командует не ротой, готовящейся ринуться в атаку и перекусить врагу горло, а разведгруппой, вот ведь как. В разведке же ценятся совсем иные качества – аналитические способности, сообразительность, быстрая реакция, умение в считаные секунды найти единственно верное решение, талант перевоплощения и так далее; храбрость, конечно, тоже ценится, но не дуроломная, когда нахрапом берут окопы и зубами ловят пули, а храбрость умная, просчитанная, выверенная не только собственными ощущениями, сердцем и головой, но и сердцами других людей. Лучше было бы, если б Бернхард был просто хорошим радистом и не более того…

Но пока было то, что было, работать нужно было с тем радистом, которого прислала Москва.

Токио невозможно было сравнить с каким-либо другим городом, японская столица была шумной, озабоченной и очень зеленой, здесь, кажется, круглый год цвели деревья, кустарники, клумбы, грядки, газоны, полянки, искусственные горки, в парках и скверах совершенно не было сухотья, ни травы, ни кустов, на всех подоконниках стояли фаянсовые горшки и крынки с цветами, кастрюльки, банки, кюветки, бадейки, украшенные драконами, глиняные горшки здесь устанавливали прямо на асфальт – отовсюду высовывались яркие пахучие метелки, бутоны, гроздья, шары, колосья, ветки, украшенные пятилистниками, семилистниками, звездочками, нежными колокольчиками, сережками, почками, стрелками, над цветами беззвучно порхали неестественно красивые бабочки и дневные мотыльки, жужжали пчелы, шмели… Ни пчел, ни шмелей, ни мотыльков в большом городе, переполненном машинами, быть просто не должно, но они были, приспосабливались к местной жизни, размножались, жили…

В городе было много новых зданий – ничто не напоминало о разрушительном землетрясении, происшедшем здесь десять лет назад, – а тогда японская столица была похожа на огромную кучу мусора, завалилась тогда, превратившись в ничто, половина города – ровно половина. Погибли сто пятьдесят с лишним тысяч человек, более полутора миллионов пострадали.

Сейчас о том страшном землетрясении уже ничто не напоминает, только свежие венки в местах, где погибло особенно много людей.

Вечера в Токио были печальными, фиолетовыми, рождали в душе неясную тоску. Зорге нехорошо удивлялся этой тоске – раньше с ним такого не бывало.

Он много ходил по Токио. Есть одна старая истина – всякий новый город невозможно познать из окна машины или через открытую дверь трамвая, все сольется в одну смазанную картину, совершенно лишенную деталей, познать незнакомый город можно только ногами. Вот Зорге и начал совершать регулярные пешие прогулки.

Каждое утро он выходил из дверей отеля «Тэйкоку», известного на всю Азию своими дорогими номерами и чванливой прислугой, и направлялся к нулевой точке, от которой в Японии велся отсчет – императорскому дворцу Эдо. От этого дворца (точнее, от колонны, установленной подле моста, переброшенного через глубокий тихий канал, защищающий дворец с трех сторон, – величественная колонна эта была украшена боевым трезубцем и тремя фонарями) вообще шел отсчет всем дорогам и всем расстояниям в Японии. Впрочем, не только в Японии, но и во всем мире – так решили японцы. А какой японец не мечтал стать повелителем Вселенной? Да и нынешние жители островов не отказались бы от этого почетного титула, ни один из них… Ну, может быть, отказался бы какой-нибудь нищий рыбак с Окинавы или измотанный работой голозадый плотник с острова Хоккайдо, – и кто знает, может, в будущем Япония покорит весь мир – если не мечами и натиском самураев, то своей техникой, приспособлениями, установленными везде, даже в мусорных ведрах и тюремных парашах, своей финансовой системой и умением объединяться перед лицом беды.

От королевского дворца Эдо, полюбовавшись сытыми лебедями, плавающими в воде рва, обогнув красочную башню, украшенную двухъярусной крышей, углы которой были диковинно загнуты вверх, Зорге шел по одному из намеченных направлений – например, в район Маруноуци. Это – на восток от дворца, через череду ровных чистых кварталов.

Маруноуци – деловой центр не только Токио, но и всей Японии. Именно тут сильные мира сего дергали ниточки, заставляли подниматься в полный рост целые промышленные компании, причем такие могучие, как «Симотомо» и «Мицуи», – впрочем, точно так же они заставляли их опускаться и задирать вверх лытки. В сложных механизмах этих хитроумных процессов Рихарду Зорге предстояло разобраться, понять, куда какая ниточка ведет и кто конкретно ее дергает – ведь от манипуляций, совершаемых в Маруноуци, зависело, какое оружие получит армия и какая доктрина возьмет верх в ближайшие годы – оборонительная или наступательная.

Японская армия была очень сильной, многие страны считали: с нею лучше не связываться, но, как говорится, у страха глаза велики, и если бы пара держав объединилась – например, Штаты с кем-нибудь, – вряд ли Япония устояла бы, спрятала бы свои знамена в надежных местах. Зорге предстояло пристально следить за всеми изменениями, происходящими в японской армии, и секретнейшую информацию эту регулярно передавать в Москву (кодовое название «Мюнхен»). Генерал Араки, очень увлекающийся бряцаньем, готов был стучать саблей по чему угодно, даже по голове собственного императора, лишь бы это было слышно, – захлебываясь слюной, вещал:

– Японский народ стоит выше всех иных народов на земле. Мы заявляем всему миру, что мы – нация милитаристов!

Вот так, ни много ни мало. И – совершенно открыто.

Не будь в районе Маруноуци больших денег, вряд ли генерал стал бы так себя распалять – он скорее проглотил бы собственный язык…

Идеи генерала Араки разделяли не более десяти процентов японцев – в основном те, кто носил военную форму, плюс немногочисленная прослойка крикунов, близких к армии. Остальные же не очень-то и желали, чтобы японский народ был выше всех других народов в мире.

В Маруноуци Зорге побывал несколько раз, прочесал район (он вспомнил хорошее русское выражение «прочесал» и невольно рассмеялся) вдоль и поперек, даже заходил в громоздкий представительский офис концерна «Мицубиси» – интересно было… Знакомых в Маруноуци – никого, ни одного человека. Но это временно, пройдет пара месяцев, и у него здесь обязательно появятся знакомые.

Район Канда, где сохранилось много старых домов, – их пощадило землетрясение, – был самым начитанным районом Токио, тут длинными цветастыми рядами теснились книжные магазины, магазинов этих были сотни, если не десятки сотен, каждый искусно оформлен, каждый украшен искусными графическими полотнами, способными остановить любого впечатлительного человека, заколдовать его, здесь витал дух многих японских божеств и прежде всего – матери всех богов Аматэрасу…

Аматэрасу японцы-синтоисты называли великим сияющим божеством неба и низко кланялись ей. Император Японии считался прямым потомком этой капризной богини.

А богиня действительно была дамочкой с норовом. Как-то она надула губы на какого-то бога, обидевшего ее неосторожным словом, и решила больше не показываться на небосклоне. Ночь наступила. Темная, беззвездная, тоскливая. Холодно сделалось.

И так пробовали выманить богиню из глухой пещеры, и этак – ничего из этой затеи не получалось. Приуныли боги, приуныли люди… Но безвыходных положений, как известно, не бывает. Один из богов, самый шебутной и веселый, нарядился получше, выпил, закусил, взял с собою несколько музыкантов и отправился к Аматэрасу.

Там, перед пустым входом в пещеру, устроил громкое танцевальное представление. Капризничавшей богине стало интересно, что же за шум раздается перед ее жилищем, что за музыка звучит, и она выглянула наружу…

Тут на нее боги и навалились всем скопом, хлопнулись на колени, подползли поближе, чтобы поцеловать подол ее платья, уговаривать начали:

– Останься, солнцеликая Аматэрасу, на небе!

Аматэрасу подумала-подумала и осталась.

А танец, который исполнял перед ее пещерой веселый бог, стал любимым танцем японского народа.

Торговым центром Токио, в котором часто любили появляться европейские дамочки, по праву считалась Серебряная улица. Гиндза. Здесь запросто можно было оставить целое состояние не только человеку среднего достатка, но и миллионеру.

Недаром в «клубе богатых людей», каковым считался пресс-центр, расположенный в здании агентства «Домей Цусин» (это было самое современное здание в Токио, в квартале Ниси-Гиндза), бродила следующая американизированная побасенка:

– Может ли женщина сделать мужчину миллионером?

– Может, если он миллиардер.

Женщины, часто появляющиеся в магазинах Серебряной улицы, запросто могли провести эту операцию и оставить миллиардера, извините, без штанов. Некоторые знатоки сравнивали эту улицу с нью-йоркским Бродвеем – здесь кроме магазинов было немало театров, казино, танцзалов, просто увеселительных точек. Впрочем, в Асакусе – другом токийском районе – увеселительных точек было больше. А вот дорогих магазинов – меньше.

Токио надо было познать как можно быстрее – хотя бы для того, чтобы в нужный момент выскользнуть из-под колпака «кемпетай» (за каждым иностранцем, приехавшим в Японию, обязательно следовал сотрудник «кемпетай» – специальной полиции). Зорге сразу же, едва сошел на берег с борта лайнера «Куин Элизабет» в Йокогаме, обнаружил за собой слежку; отнесся он к ней спокойно, поскольку знал: хвост из сотрудников «кемпетай» будет сопровождать его до самого отъезда из Японии, даже если отъезд этот состоится не раньше, чем через двадцать лет. Таковы были законы игрового поля, на которое он ступил.

Хоть и имелся в группе Зорге радист, хоть и был верный помощник Бранко Вукелич, а группу еще надо было создавать, лепить ее, как лепят из бесформенного куска глины изящную фигурку – слишком много имелось пустот, незаполненных ячеек, которые надо было обязательно заполнить.

В голову все чаще и чаще приходило имя Ходзуми Одзаки: и рассуждать этот человек умел неординарно, и писал интересно, и весом в обществе обладал немалым, – было бы очень здорово привлечь Ходзуми к работе группы.

С момента расставания в Шанхае прошло почти три года – срок немалый. За это время старый друг мог здорово измениться, и совершенно точно, что это произошло – и сам Зорге изменился, а главное – изменился мир. Очень уж много утекло воды…

Зорге попробовал навести справки, где сейчас находится Ходзуми Одзаки. Навел. Оказывается, Ходзуми вернулся из Китая в Японию, написал несколько книг, которые придали еще больший вес его имени и помогли занять видное положение в Токио, но в Токио он появлялся очень редко, продолжал работать в редакции газеты «Осака Асахи симбун», хотя статьи его распечатывались по всей Японии, появлялись даже в газетах отдаленной Окинавы.

…В тот дождливый день Зорге пришел в пресс-клуб рано – было время обеда, отряхнул зонт и сдал его гардеробщику.

– Душно сегодня, господин Зорге, – сказал гардеробщик: Рихарда он уже знал по фамилии и обращался к нему очень почтительно, – но пройдет несколько дней и в Токио наступит жара.

– Лишь бы не мороз, – засмеялся Зорге, взял в руки журнал, выставленный на рекламной полке, находящейся рядом с гардеробом, и, мельком глянув на обложку, развернул его. Это был журнал «Современная Япония», издававшийся на английском языке. Перелистал и неожиданно наткнулся на знакомое имя – попал точно на ту страницу, где начиналась статья Ходзуми Одзаки; статья была посвящена экономике, написана хлестко, и Зорге не удержался – углубился в чтение.

– Рихард, если у вас нет этого журнала, я подарю вам его, – раздался за спиной Зорге знакомый голос.

Рихард закрыл журнал и стремительно обернулся. Перед ним стоял Ходзуми. Он был все такой же, как и три года назад, не изменился совсем – невысокий, плотный, словно был сбит из одних только мускулов, с насмешливым и одновременно строгим взглядом – Зорге знал, что Одзаки смеяться и тем более подначивать, подковыривать кого-то насмешками не любил, всегда был серьезен…

– Ходзуми, – Рихард неверяще покачал головой, – мне хочется протереть глаза: вы ли это?

– Я.