Горчаков. Титулярный советник

– Контроль целиком и полностью возлагается на владельца. И далее возможны варианты. – Дед сцепил пальцы в замок. – Я не могу говорить за всех, но наш род всегда заботился о тех, кто ему служит. Образование, услуги врачей и целителей… пенсии, в конце концов. В том числе и для семей, оставшихся без кормильца. Не самые плохие, как мне кажется… Но кому-то всегда покажется мало, Саша. – Дед на мгновение задумался. – Однажды Костя – когда ему было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, – пожелал выплатить дополнительную компенсацию одной симпатичной вдовушке, потерявшей мужа после аварии на заводе. Ровно пятьсот рублей из личных средств.

Не самая маленькая сумма. Даже по моим меркам. А для семьи рабочих – и вовсе огромная. Такое просто не могло остаться без последствий.

– И что случилось дальше? – поинтересовался я.

– Эта дура попыталась его соблазнить, – ухмыльнулся дед. – А через неделю таких неведомо откуда нарисовалось еще пять. Я уже не говорю о болванах, которые тайком сами совали руки в станки.

– И?..

– Что и? – буркнул дед. – В конце концов отцу пришлось закрыть производство. Три сотни людей остались без работы. А ту вдовушку зарезали прямо у дома месяцем позже. Кажется, за новую овечью шубу.

– Печальная история. – Я поморщился, будто чай вдруг почему-то стал невыносимо горьким. – Но в чем мораль? Как, по-твоему, правильно?

– Мораль в том, что никакого «правильно» вообще не существует. – Дед пожал плечами. – Ты не сможешь угодить всем – и всегда останутся недовольные. Нытики, которые считают, что именно с ними судьба, государство, аристократ или владелец фабрики обошлись несправедливо. И если ты собираешься заплатить каждому по пятьсот рублей из собственного кармана…

– То у меня не хватит денег?

– Хватит, – улыбнулся дед. – Но не сомневайся – завтра они придут и потребуют еще. Денег, справедливого суда, политических преференций…

– Освобождения заключенных, – добавил я.

– И его тоже. – Дед полез в ящик стола – видимо, за табаком. – И ты удивишься, кем на поверку окажется большинство несчастных узников: люмпенами, маргиналами, мелкими преступниками – а то и террористами. Вроде тех, с которыми ты уже имел сомнительное удовольствие познакомиться. Предлагаешь выпустить их всех?

– Нет, – вздохнул я. – И вряд ли этого бы хотел… хоть кто-то.

– А чего тогда? – Дед буквально не давал мне опомниться. – Возможности заниматься политикой? Да ради бога! Государственная дума существует уже чуть ли не сотню лет. По большей части туда всегда избирали бесполезный сброд – но мне случалось видеть и по-настоящему способных людей из простых.

Голова понемногу начинала закипать. Наверное, не стоило начинать подобный разговор без хоть какой-то теоретической подготовки – но деваться было уже некуда: дед явно оседлал любимого конька.

– Талантливые самородки непременно пробиваются наверх. Медленно, обдирая руки и прочие части тела – но все-таки пробиваются. – Дед причмокнул, раскуривая трубку. – Не могу сказать, что я так уж рад был каким-то там… лапотникам в Госсовете, – но только идиот станет отрицать их полезность. В конце концов, без них мы бы еще пятьдесят лет назад получили такой взрыв, по сравнению с которым дюжина уголовников с винтовками во дворце Юсупова – детский лепет.

Интересно – а знал ли обо всем этом Хриплый?

– А крепостное право? В последний раз мы пытались протащить реформу в тридцать четвертом! – продолжал дед, распаляясь все больше и больше. – И как ты думаешь – кто первым выступил против?

– Древние рода? – осторожно предположил я. – Аристократы, крупные землевладельцы?..

– Нет! – Дед выпустил из ноздрей дым, на мгновение став похожим на рассерженного дракона. – Государственная дума! Мелкие помещики, у которых от дворянского положения осталась, по сути, только бесполезная и дурацкая привилегия владеть другими людьми. Но куда больше меня тогда удивило другое: крепостная реформа оказалась не нужна самим крестьянам… Не всем, конечно. – Дед снова закусил мундштук зубами и тихо закончил: – Но не меньше трети из их голосов было против.

Я едва не разлил чай себе на колени.

– Хочешь спросить – почему? – усмехнулся дед. – Могу только догадываться. Я склонен думать, что переход к положению вольного человека для очень многих скорее означал бы потерю покровительства могущественного аристократа, чем какие-то особенные приобретения. Так или иначе, сейчас крепостное право – не более чем юридическая формальность. И кроме того, некоторые семьи поколениями так тесно связаны с родами, что это скорее можно назвать древним союзом, чем… владением.

– Что-то вроде вассальной клятвы? – спросил я. – Да?

– Сравнение не совсем верное. – Дед улыбнулся и пыхнул трубкой. – Но можно сказать и так. К примеру, прекрасно известная тебе Арина Степановна – крепостная.

– Что? – Я едва не поперхнулся чаем. – Да она же…

– Могла надрать тебе уши, когда ты ребенком позволял себе лишнего? – Дед наблюдал за моей реакцией с явным удовольствием. – Не сомневайся – может и теперь. И ее положение здесь совершенно ни при чем… Пожалуй, она даже была бы смертельно обижена, вздумай я предложить ей вольную.

Я не нашел что ответить: дед разнес все, что говорил Хриплый, в пух и прах. Разобрал по полочкам, расколотил убойными аргументами – и аккуратно ссыпал в мусор. Может, кто-то более подкованный в истории и государственных делах и смог бы возразить хоть что-нибудь, но я – нет.

– Да уж… – Я рукавом отер со лба выступивший пот. – Надо сказать, тогда все это звучало… куда убедительнее.

– Все эти разговоры о кровожадных угнетателях, о равенстве… – Дед понимающе закивал – и вдруг, нахмурившись, посмотрел мне прямо в глаза: – Скажи, Саша: а ты готов отказаться от своих привилегий? Разделить наследство с парой сотен крестьянских сыновей, отказаться от титула?.. От Дара, в конце концов? Стать обычным человеком – без всего, что досталось тебе от предков?

– Нет, – честно признался я. – Не готов.

– И это верно, Саша. – Дед легонько стукнул трубкой по столу, вытряхивая пепел и остатки табака. – Правильно. Хотя бы потому, что люди не рождаются равными. Разбогатеть или, наоборот, потерять родительское состояние может любой. И любой может при определенных обстоятельствах получить дворянский титул – или утратить. Но некоторые появляются на свет Одаренными – и этого не изменить. Такова природа вещей.

– Да, но…

– Подожди, я еще не закончил. – Дед чуть возвысил голос. – Это лишь половина того, что тебе следует запомнить раз и навсегда. Есть и вторая: ты – князь Горчаков. Не только по праву рождения, но и по тому, кем ты стал. В свои семнадцать ты уже знаешь больше, чем какой-нибудь крестьянин из Елизаветино узнает за всю жизнь, – а твое образование не завершено и на треть. Если начнется война и придется встать на защиту государства, твой Дар будет стоить сотни неумех с винтовками, а со временем – и тысячи. Но дело даже не в этом. – Дед на мгновение смолк, чтобы отдышаться. – Однажды ты научишься править! Не так далек тот день, когда тебе – хочешь ты этого или нет – придется занять мое место в Государственном совете. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты был к этому готов.

И, видимо, для этого придется стать… кем-то другим. Не беззаботным недорослем, увешавшим плакатами с актрисами половину комнаты. И даже не юнкером, не офицером на службе Ее Императорского Величества. Я вдруг вспомнил, какие у Кости были глаза до того, как погибли родители.

И какие стали потом.

– Что, не сильно приятная перспектива? – Дед улыбнулся одними уголками губ. – К сожалению, выбирать нам не приходится. Титул дает не только права и вольности, но и определенные обязанности… Обязанностей, поверь, куда больше. И не перед короной, которую, если разобраться, может надеть любой дурак, – а перед страной и государством.

Я молча откинулся на спинку стула. В чашке еще оставался недопитый чай, но больше почему-то не хотелось. Ни чая, ни разговоров – уж их-то мне на сегодня явно хватило.

Но дед так, похоже, не считал.

– Думаю, ты услышал достаточно, – проговорил он, – чтобы понять: идея народовластия сейчас не только бесполезна, но и опасна сама по себе. – Дед задумчиво потер подбородок. – Правда, куда больше я бы опасался тех, кто все это затеял. И кто раздобыл для этих маргиналов оружие.

– Очевидно, Куракин. – Я пожал плечами. – Или кто-то из его… шайки. Сделать «глушилку» без сильного Одаренного в принципе невозможно.

– Это-то и пугает, – вздохнул дед. – Сами по себе взбесившиеся люмпены и пролетарии не опасны, будь их хоть тысячи. Но теперь…

Теперь пары десятков вполне достаточно, чтобы устроить кровавую баню. Хриплый со своей бандой убил двадцать восемь человек – а мог убить втрое больше. И что бы дед ни говорил про одного Одаренного, стоящего тысячу солдат с винтовками, – расклад сил поменялся.

И, похоже, уже навсегда.

– Остается только понять, зачем Куракину эти… народовольцы. – Дед одним махом опрокинул в глотку остатки чая. – Но на это уйдет время, которого и так немного.

– Ага… – Я опустил ладони на подлокотники. – Я пойду?

– Да, ступай. – Дед пододвинул себе лист бумаги и чернильницу. – Сегодня мы вряд ли выясним хоть что-то.

Кабинет я покидал со странным и непривычным чувством. Пожалуй, больше всего оно походило на облегчение… но и какого-то непонятного недовольства в нем тоже было достаточно. Нет, разговор с дедом, безусловно, много расставил по местам, я узнал то, о чем раньше только догадывался – или не догадывался вовсе.

И все-таки меня не покидало ощущение, что осталось что-то еще. Мне дали картинку: занятную, привлекательную, с мастерски отрисованными деталями, вплоть до мельчайших штрихов, – и все же неполную. Будто я держал в руках одну ее половину – но точно знал, что есть и вторая, пусть и не такая ладная и красивая. И как раз ее-то мне дед дать почему-то не захотел… А скорее, просто не мог.

Зато я, кажется, знал, кто может.

Глава 7