Армия шутит. Антология военного юмора

– Это что еще за б… мною командует?

Голос продолжал звучать. Давал указания, все более тревожные. Советский ас уже понял, ситуация нештатная. Но он думал, что разговаривает с землей! Требовал от «собеседницы»:

– А ну дай микрофон кому-нибудь посерьезнее!

Злился, крыл неведомую особу, что не выполняет его приказ. Но следовать советам «девчонки» генерал не собирался. Даже когда «она» стала повторять: «Немедленно катапультируйтесь!» – все равно упрямо не подчинился. Так и погиб из-за глупого недоразумения.

На параде

Однажды на День авиации был на Чкаловской парад. Как обычно, построились по «коробкам», начальник гарнизона поздравил. Вышли на исходную позицию, оркестр заиграл «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…» – и зашагали. Когда приблизились к трибунам, специально выделенный человек сигнал выкрикнул, чтобы всем разом перейти на парадный шаг. Но видим, в той «коробке», которая маршировала впереди нас, что-то смешалось. Какая-то непонятная кутерьма. Она быстро успокоилась, но задние шеренги стали сбиваться и спотыкаться.

Потом узнали причину. Когда по сигналу парадным шагом «вдарили», у Паши Литвинова плохо завязанный ботинок с ноги слетел. Ну и что делать? Это ведь уже напротив трибун. Всем строем равнение направо приняли, локтем к локтю слились воедино и усиленно по асфальту «рубят». Не полезешь же из строя подбирать и напяливать! Паша так и зашагал дальше в одном ботинке и носке.

Но слетевший предмет обуви попал под ноги тем, кто сзади шел. Ведь возле трибун вниз уже не смотришь – голова при равнении повернута, чтобы «видеть грудь четвертого человека в шеренге». Вот и заспотыкались. Только в следующей «коробке» офицеры заметили посторонний предмет, и кто-то ухитрился эдак ловко, одновременно с шагом, отфутболить его подальше в сторону.

Ну а Паше потом пришлось в одном ботинке и в носке обратно к трибуне скакать и отыскивать. Но не сразу. А после того, как строй отвели метров на сто, остановили и распустили. И после того, как он выслушал от начальства все, что они думают о людях, теряющих в парадном строю ботинки и марширующих в носках.

В едином строю

Был как-то случай: на 23 февраля объявили торжественное построение всех частей гарнизона. Тысячи солдат, офицеров при полном параде, ветер знамена колышет, оркестр готовит инструменты. Снежок блестит, небо голубое, словом картина – хоть в кино снимай. Выстроили всех в виде огромной буквы «П», чтобы такая масса оказалась в пределах генеральской видимости и слышимости. А там, где начальство будет стоять, постелили коврик, принесли стойки с микрофонами. Стоит, ждем это начальство – и свое, гарнизонное, и кто-то еще выше, из Москвы приехал. Но едва на горизонте показалась группа в папахах, как в блестящую обстановку воинского праздника влез вдруг без спросу бродячий пес. Большая рыжая дворняга обшарпанной наружности.

Их у нас много обитало, на помойках возле столовых кормилось. Солдаты некоторым одну и ту же кличку давали – «Дембель». Ну а в этот торжественный день гарнизон опустел. Видать, собаченции стало скучно, решила людей поискать. И так уже обрадовалась, что нашла! Да еще такую большую и веселую компанию – крики, команды. Развлекуха, лучше и не придумаешь! Конечно, псине тоже захотелось в общем празднике поучаствовать. Вылез он как раз на командирское место. Задрал лапу возле микрофонных стоек, оросив их для порядка. После чего уселся прямо на пустующий генеральский коврик и давай чесаться, блох гонять. Как нетрудно понять, торжественное настроение присутствующих сразу сменилось непринужденным оживлением. А в центре общего внимания оказалось отнюдь не приближающееся начальство.

Из штаба для наведения порядка выслали молоденького лейтенантика. Он тушуется – что делать? Перед всем строем прыгать, орать и руками махать? Цыкнул исподтишка на животное: «Кыш! Пшел вон!» Ну а пес-то что, он не возражает. Его просят подвинуться – он отошел на два метра и продолжает чухаться. Тот опять: «Кыш, кыш!» Лейтенантик хотел снежком бросить, но стоял морозец, снег не лепился. В сторону собаки только крошки полетели. А пес обрадовался пуще прежнего. Решил, что с ним играют. Еще чуть-чуть отойдет и хвостом виляет – ждет, когда лейтенант опять к нему с «кыш-кышем» побежит. Весь строй уже катается, наблюдая за эдакой корридой. Наконец, удалось штабнику оттеснить собаку куда-то за строй. Точнее, за собой ее отманить.

Это оказалось вовремя, как раз генералы подошли. Но прозвучало: «Здравствуйте, товарищи!», тысячи глоток грянули обычное «гав-гав-гав-гав!» – и псина выскочил, с энтузиазмом присоединился к общему хору. Лает и на людей оглядывается – дескать, а вы-то чего перестали? Ну а когда заиграл оркестр, и началось прохождение торжественным маршем, он вообще разошелся. Снова вылез на первый план и принялся во всю глотку оркестру подпевать на две мелодии. То лаем зальется, то протяжно подвывает. А насколько торжественным получилось прохождение, можете догадаться сами. Когда все солдаты и офицеры в парадных «коробках» со смеху киснут, тут, знаете, уже не до равнения и не до выправки…

Дембель

Ехали мы как-то в поезде «Москва – Баку». А в соседнем купе ехал дембель. Азербайджанец из стройбата. Патрули на московских вокзалах были тогда ух какими свирепыми! Дембелей сажать на губу уже не полагалось, но все равно могли зацепить, отвести в комендатуру, заставить там помаршировать или плац подметать. Поэтому наш сосед сел в вагон в более-менее уставном виде. Только каблуки у сапог были такой высоты, что впору разве что для топ-модели. Но поезд шел до Баку три дня, и по ходу движения солдатик начал преображаться.

Едва от Москвы отъехали, как мундир он на себя напялил уже другой. С отложным воротником, подкладкой из ярко-желтого бархата, а на рукавах нашиты золотые шевроны гражданского воздушного флота. А на сапогах появились здоровенные золотистые кисти, как на знаменах. Они, видимо, и были сделаны для пионерских или комсомольских знамен. По две кисти на каждом сапоге. На второй день путешествия стройбатовец познакомился с матросиком из другого вагона, выменял у него на электробритву тельняшку. Она составила незабываемое сочетание с желтым отложным воротником.

А когда мы его увидели на бакинском перроне, впечатление стало полным. К мундиру добавилась парадная офицерская фуражка ВВС синего цвета. Между мундиром и кистями на сапогах ласкали глаз офицерские бриджи цвета «морской волны». А вся грудь была покрыта плотным слоем значков. Одних только комсомольских висело в ряд штук пять, с ними штуки три «Москва – город-герой», спортивные, туристические, сувенирные и любые другие, какие можно было накупить в киосках. В целом смахивало, что в Баку прибыл какой-нибудь латиноамериканский диктатор. Но здешние патрули были настроены куда лояльнее, чем в Москве, и к подобным зрелищам привыкли. Знали, что дембеля еще и не так рядятся – если, конечно, деньги есть.

Граната

Как-то летом были мы в командировке в Закавказском пограничном округе. Ездили по заставам, встречали везде, как лучших друзей. В глуши, в горах, свежий русский человек приехал – уже праздник. А в Гадрутском отряде на одной из застав Валера Косовский среди солдат земляков встретил. Болтали с ним все свободное время, а на прощание подарок ему сделали. Просто так, от души. Ну а что там можно подарить, что вообще у солдат есть? Вручили ему учебную гранату. Без взрывателя, просто чугунная осколочная рубашка от Ф-1, ее для тренировок по метанию использовали. Уж не знаю, зачем Валере «фенька» понадобилась. Может, в качестве сувенира, на полочку поставить. Вид-то внушительный, как «настоящая». А может, обижать земляков не хотел. Сунул к себе в сумку.

Из Гадрута мы поздно ночью поездом в Баку поехали, домой возвращаться. Что такое азербайджанский поезд в те времена – особый разговор. Переполненные вагоны, духотища, вонища, шум, гам, на каждом полустанке кто-то вылезет с узлами и мешками, кто-то влезет, протискивается. Спать не пришлось. В Баку еще на море успели сходить окунуться, и в аэропорт. В ожидании самолета некоторые прямо на вещах уснули. Другие, у кого еще силы оставались, зарулили в бар. Взяли бутылку коньяка. Но только по чуть-чуть попробовали – посадку объявили. Косовский почти полную бутылку пластмассовой пробочкой закрыл и с собой взял.

На посадочном контроле тогда еще аппаратуры было мало. Ручную кладь вручную и перетряхивали. К двум сотрудницам аэропорта, шарящим по портфелям и саквояжам, выстроилась очередь. А когда одна из них, азербайджанка, открыла сумку Косовского, то сразу кинулась на коньячную бутылку: «Эта нилзя! Гаручий жидкость!» Валерка попытался бутылку отнять. Зашумел, что он лучше эту бутылку сейчас из горла оприходует. Азербайджанка не давала и возражала: «Нет! Пьяный в самалот нилзя!» Он спорил, служительница не уступала. Сзади народ в очереди напирал. Мы уже и сами на Валерку заорали, чтоб не выдрючивался. Наконец он сдался, и женщина, убирая трофей, поспешила пропихнуть его на посадку.

Как потом выяснилось, эта бутылка спасла нас всех. Спасла от очень и очень крутых неприятностей. Прилетели в Москву, решили пивка попить. Что-то начали искать, Косовский вывернул содержимое своей сумки – и нам аж плохо стало. На стол, брякнув чугунной тяжестью, выкатилась граната. Та самая, о которой и он забыл, и все забыли. Сразу представилось, что с нами было бы, если б такую штуку обнаружили при попытке пронести в самолет! Как раз незадолго до этого нашумело несколько историй с угонами советских самолетов в Турцию, еще куда-то. А тут Баку, граница рядом. Достань в воздухе гранату и диктуй условия! Азербайджанские правоохранительные органы деликатностью отнюдь не отличались. Даже если со временем разобрались бы в недоразумении, мало нам не показалось бы. Но азербайджанка, увлекшись бутылкой, дальше в сумку не полезла и гранату не заметила.

Соратница Чкалова

В штабе нашего соединения была одна весьма экзотическая достопримечательность – парикмахерская. Точнее, достопримечательностью была парикмахерша. Очень старая, полуглухая и знаменитая тем, что стригла еще Чкалова. Ее инструменты, видимо, тоже не обновлялись со времен Чкалова. Были совершенно тупыми, изношенными и зазубренными. Ко всему прочему, дама была с изрядным прибабахом. Стригла всех очень больно, драла и щипала несусветно. Сесть к ней в кресло было по ощущениям равнозначно тому, чтобы сесть в кресло стоматолога. Но она еще и стригла всех только одним фасоном, под «полубокс». Затылок голый, а спереди с чубчиком. Ну, знаете, как выглядят советские военные на фотографиях 30-х годов?

Но самое страшное начиналось, если клиент не выдерживал, морщился и дергался от боли. Или – еще хуже! – указывал, каким образом его стричь. В таких случаях парикмахерша приходила в ярость. Возмущенным дребезжащим голосом орала:

– А ты мне не указывай! Я самого Чкалова стригла!

И набрасывалась так, что прошлые страдания оказывались лишь преддверием настоящих мучений… Эта парикмахерская считалась служебной и была совершенно бесплатной. Но даже учитывая материальный фактор, туда ходили посетители только двух сортов. Во-первых, «штрафники», явившиеся на построение в обросшем виде и получившие выволочку с приказом немедленно постричься. Для них процедура получалась комбинированной. Одновременно и стрижка, и телесное наказание. А во-вторых, новички и командировочные офицеры, которые становились жертвами розыгрыша: «Слушай, в штабе такая парикмахерская классная! Бесплатная! А парикмахерша самого Чкалова стригла!»

Лексикон

Матюги в армии – дело обычное. Хотя иногда они оказываются необходимыми, без них порой трудно передать остроту ситуации и внушить собеседнику нужный настрой. Бывали настоящие виртуозы в данной области. Заплетали такие замысловатые комбинации, что можно было давать премии в области художественной словесности. Но были и противники мата. Один из летчиков принципиально не употреблял нецензурных оборотов, а вместо них собрал богатейшую коллекцию «рыбных» ругательств. Выражался исключительно названиями рыб. Когда распекал провинившегося, можно было услышать:

– Ах ты бильдюга! Простипома! Ну и стерлядь! Каракатица безмозглая!…

Высочайшее начальство

Однажды нашу часть должен был посетить сам Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев. На Чкаловской была устроена выставка боевой техники, на аэродроме расположили новейшие самолеты и вертолеты, а в нашем конференц-зале разместили стеллажи со всевозможными приборами, средствами экипировки, развесили схемы и плакаты. Вот на эту выставку и предполагался приезд генсека. Что творилось в гарнизоне – уму непостижимо. Благо, стояла зима, мусор закрыло снегом. Но даже этот снег чуть ли не белили и не подкрашивали елки зеленой краской. В срочном порядке отремонтровали все здания, лежавшие на предполагаемом пути следования. Точнее, отштукатурили и покрасили фасады этих зданий, выходившие к дороге. Тыльные стены домов как были, так и остались облупленными. А там, где непрезентабельные пейзажи все же просматривались, поставили вдоль дороги красивенькие высокие заборы.

Внутри гарнизона происходили аналогичные процессы, все на ушах ходили. А в нашу часть понаехали высокие плечистые ребята с ясными глазами – и в штатском, и в военном. Здание, в котором находился штаб и упомянутый конференц-зал, обшарили от подвалов до крыши. Лючки на полу, открывавшие доступ к линиям связи и электропроводки, осмотрели и опечатали. Чуланы уборщиц, чьи двери выходили в коридоры, осмотрели и опечатали. Все кабинки туалетов осмотрели и опечатали. Так что командованию части, машинисткам, секретчицам, приходилось теперь бегать по надобностям в соседний корпус.

На дни предполагаемого визита в суточный наряд назначили лучших строевиков, выпускников суворовских училищ. Репетировали с ними формы отдачи рапорта наивысшим должностным лицам – в Уставе они были, но в повседневной службе никогда не встречались. Оружейную комнату ребята с ясными глазами опечатали в первую очередь, ключи от нее забрали и пистолеты у дежурных тоже. Весь наряд ходил с пустыми кобурами, но и пустые у них периодически осматривали, только не опечатывали. А накануне назначенного дня прикатила целая колонна машин спецсвязи – чтобы руководство даже в такой глуши, как Подмосковье, оставалось связано со всей страной и зарубежными коллегами.

Но… планы переигрались. Стало вдруг известно, что Леонид Ильич у нас не появится. Приедет только министр обороны маршал Устинов. Однако и он был очень значительной фигурой – член Политбюро! Все мероприятия, как в плане потемкинских деревень, так и в плане охраны, остались в силе. Сортиры в штабном корпусе не открыли, уборщицам доступ к их метелкам не вернули. Только репетирующему наряду пришлось переучиваться на другую форму приветствия.

Уже поздно вечером накануне визита Устинова устроили «генеральную репетицию». Прикатил главнокомандующий ВВС, главный маршал авиации Кутахов – лично проверить готовность и пройти по выставке по той же программе, которую будут показывать министру (а то вдруг он завтра что-нибудь спросит? Надо заранее ответы узнать). К штабу подрулила вереница черных машин, захлопали дверцы. Вылезли Кутахов, его свита, все наше начальство от генералов и до полковников. Направились в здание. Но едва эта толпа, сияющая расшитыми фуражками и погонами, втянулась в глубины конференц-зала, как вдруг… на всей территории части погас свет!

Впоследствии выяснилось – это в плане «генеральной репетиции» врубились машины спецсвязи. А в результате на нашей подстанции вышибло все предохранители. Но это стало известно уже позже. А тогда главком с окружением и сопровождением просто очутились в полной темноте. Сначала ошалели от неожиданности. Потом кто-то начал спичками чиркать. А кто-то из наших отцов-командиров ринулся к дежурному по части. Вспомнил, что у него, по описи, должны быть две керосиновые лампы «летучая мышь». Но керосина в «летучих мышах», конечно же, не оказалось. Да и пользоваться ими никто не умел.

Ну а Кутахов, едва спички приближенных обозначили дверь, ни слова не говоря, развернулся. Вышел, сел в машину и уехал. Все молча! Но на начальников более низких рангов его молчание подействовало… сами понимаете, каким образом. Тоже выходили, садились в машины. Но по мере спускания по цепочке от вышестоящих командиров к нижестоящим взгляды и слова становились все более штормовыми. Наконец, начальник гарнизона генерал Кремлев процедил что-то сквозь зубы командиру нашей части полковнику Бойко, залез в свою «волгу» и укатил вслед за главкомовской кавалькадой. А для нашего командира оказалось уже некому передать эстафету недовольства. Он постоял, судорожно хватая ртом воздух, вскочил в свой «уазик» и помчался вслед за генеральской «волгой»…

Офицеры остались в подвешенном состоянии. Командиры подразделений ждали, не получая указаний. Наступила ночь. Потом часть личного состава все-таки отпустили по домам. Мы пошли к воротам. Они по окончании рабочего дня запирались. Но беспокоить дежурного мы не стали. Неужели не перелезем? Подходим и видим: на фоне ночного неба массивная фигура в шинели и папахе неуклюже карабкается через ворота с той стороны. Лезет и орет:

– Я пока еще командир! А меня уже в мою часть не пускают!

Оказалось – наш командир, вернувшийся после нагоняя. О том, что ворота запираются по его же собственному приказу, и что снаружи есть кнопка звонка, он просто позабыл. Впрочем, состояние его было такое, что при невозможности перелезть он бы и лбом ворота вышиб. К счастью, мы разглядели его издалека. Под горячую руку предпочли не попадать. Укрылись в тени деревьев и пошли на выход через существовавшую и известную всем дыру в заборе.

У электриков был аврал на всю ночь. Но на следующий день визит Устинова прошел вполне благополучно. Министр остался доволен. Главком ВВС Кутахов, сопровождавший его, о вчерашнем инциденте ни словом не обмолвился, упреков никому не высказал. А для нас приезд высокого начальства ознаменовался только одним последствием. На инструктажах суточного наряда начали строго проверять умение обращаться с лампой «летучая мышь».

Ишак

Однажды Ан-24 с Чкаловской прилетел в Чимкент. Привез груз и должен был назад возвращаться. В оставшееся до вылета время экипаж, как водится, ринулся на базар – дыни набирать, фрукты всякие. Ведь прилавки овощных магазинов в те времена были совсем не такими, как сейчас. А в Средней Азии еще и была уникальная возможность покупать «бесплатно». Местные жители стойко не доверяли сберкассам и все сбережения хранили только в наличных. А чтобы меньше места занимали и легче было прятать, старались перевести свои капиталы в крупные купюры. За бумажку в 50 рублей охотно давали шесть червонцев, за сторублевую – двенадцать. Этим и пользовались опытные люди, перед рейсом в Среднюю Азию выменивали у сослуживцев деньги покрупнее. Ведь в России-то наоборот, 50 и 100-рублевки считались очень неудобными в обиходе, далеко не везде с них сдачи дадут…

Ну так вот, ждет командир своих подчиненных с базара. Появляется борттехник Сережа и эдак смущенно докладывает:

– Командир… я тут по случаю ишака купил. Разреши его провезти…

Командир, ясное дело, опешил. Пальцем у виска крутит. А Сережа-то жил на Чкаловской, но не в гарнизоне, а рядом, в деревне. На местной девчонке женился, и там, соответственно, теща, хозяйство. Он принялся горячо доказывать, какую пользу в этом хозяйстве ишак принести может. И дрова на нем возить, и удобрения, и картошку с поля, и стройматериалы… Сережа уговаривает, командир отказывается – боится посмешищем стать. Потом смотрит – борттехник совсем духом пал, и жалко стало. Парень-то хороший, аккуратный, дисциплинированный. Опять же, нехорошо получается. Сережа ишака уже купил, потратился. Куда ему теперь девать скотину? А она неподалеку стоит, ушами шевелит, будто вникает, как ее судьба решается. Заставить обратно вести продавать – уже времени нет, да и опять же, посмешище – его подчиненный в форме будет ишаком торговать! Бросить жалко. Командир прикинул, что на Чкаловскую прилетят среди ночи, свидетелей мало будет… и махнул рукой. Грузи, мол, свою живность!

Вот таким образом прилетел ишак в Подмосковье. Поселился у Сережи в сарае. Конечно, он сразу стал местной достопримечательностью. Вся детвора бегала смотреть длинноухого, да и взрослые захаживали глянуть на диковинку. У забора постоянно любопытные околачивались, как в зоопарке. Но только осенью и зимой начались у ишака какие-то мутации. В северном климате у него вдруг стала расти длинная и густая шерсть. В результате осел превратился в совершенно неописуемое лохматое чудище жутковатого вида. Тем не менее, перезимовал нормально, работу по хозяйству выполнял. Однако весна стала для него фатальной. Видать, подмосковные травы сильно отличаются по составу от среднеазиатских, и едва выпустили ишака на подножный корм, обожрался, да и околел, бедолага…

Бараний десант