Армия шутит. Антология военного юмора

Даже не оглядываясь, уверенно зашагал дальше. Но солдат-то был не только контролером, а еще и часовым. Скинул автомат с плеча и скомандовал:

– Стой, стрелять буду!

Мансуров обернулся, что-то сказать силится, а на него дуло направлено. И затвор лязгнул, досылая патрон в патронник. Штатский начальник брызнул руганью, хотел оскорбленно назад идти к машине. Но часовой хорошо знал Устав. Попытка проникнуть на пост уже совершена. Значит, отпускать нарушителя не положено. Боец приказал:

– Лечь на землю!

Была весна – под ногами снежная мокрая каша с грязью. А Мансуров в новом пальто… Мнется нерешительно, а часовой дулом понукает:

– Давай-давай, ложись!

В общем, полежал. Отдохнул до прихода разводящего. Заодно убедился, что в служебных вопросах военные тоже кое-что понимают.

«Левша»

В сказке, где русский умелец подковал блоху, нет ничегошеньки неправдоподобного. Это я вам могу подтвердить с полной ответственностью, поскольку сам был свидетелем аналогичного случая.

Как-то по ходу испытаний нам понадобилось создать термобарокамеру, которая имитировала бы условия полета на больших высотах. То есть, герметичный бак, охлаждаемый до сильных «минусов» и откачиваемый форвакуумным насосом. Но сложность заключалась в том, что для различных приборов в камере нужны были шесть окошек. А три оптических оси, проходящие через центры этих шести окошек, должны были пересекаться строго в одной точке. Набросали мы чертеж и отправились к специалистам смежного гражданского НИИ, где имелось мощное опытное производство. Конструкторы наши чертежи посмотрели с большим сомнением, головами покачали и отправили к технологам. А технологи руками развели и объяснили, что делать такую штуковину придется очень долго безумно дорого. Потому что вытачивать подобную камеру потребуется из цельного куска металла.

Мы удивились – зачем из цельного-то? Взять корпус, приварить к нему сверху рубашку для жидкого азота, приварить фланцы для окошек… Услышав такое, технологи вволю посмеялись над невеждами-военными. Популярно растолковали – при сварке всю нашу конструкцию так «поведет» непредсказуемым образом, что о требуемой оптической точности никакого разговора быть не может.

Но мы все-таки решили попытаться. С самым пробивным нашим техником, Володей Кругловым, взяли спиртяги и пошли к сварщику дяде Семе. Рабочий он был старый, опытный. Показали чертеж, растолковали, что к чему, спрашиваем: «Ну как, дядя Сема, сможешь такое сделать?» Отвечает: «А чего ж? Будут заготовки – сделаем». Отправились с Володей по свалкам нашей части. Там валялись детали списанных самолетов и движков, обрезки из мастерских. Отыскали кусок трубы большого диаметра – как раз корпус для камеры. Нашли куски листовой стали для торцов и рубашки охлаждения. А фланцы для окошек сами на токарном станке сделали. Собрали весь этот хлам в сарайчике дяди Семы, давай размечать. Где мелом, где отверткой процарапали – в общем, разметка получалась весьма приблизительной. Но он взялся он за работу. Резал, кромсал, варил. Наконец, закончил.

У сооружения, которому предстояло стать ювелирно точной установкой, видок получился потрясающий. Не для слабонервных. Нечто, напоминающее броневик Ильича, но только еще и после обстрела тяжелыми снарядами. Технологи оказались правы, и при сварных работах конструкцию повело и перекорежило – вся в окалине, в копоти, непонятной формы. Однако дядя Сема этим нимало не смутился. Дело-то при сварке обычное. Взял вульгарную пудовую кувалду и принялся выправлять образовавшееся изделие. Кувалдой. И уже, естественно, без всяких измерительных приборов и инструментов, на глазок. Шарахнет раз пять-семь с одной стороны. Потом поглядит на чертеж – как там в идеале наша камера должна выглядеть. Давай лупить по ней с другой стороны. Бил-бил, кое-как выправил и говорит: «Готово! Забирайте! Если что не так, еще приходите, подправлю». Что ж, взвалили мы свою махину на тележку и с невероятным грохотом поволокли ее в лабораторию…

И что бы вы думали? Когда взгромоздили ее на стол и с помощью лазеров проверили оптические оси наших окошек, все три идеально сошлись в одной точке! Вот это было действительно на уровне «подковывания блохи»! Работала камера, изготовленная подобным образом, хоть куда. Запланированные испытания с ее помощью мы провели успешно. А потом смежный гражданский НИИ у нас эту камеру для своих работ одалживал. Тот самый НИИ, где нам доказали полную невозможность ее изготовить.

Боевая единица

Когда говорят «войсковая часть», обычно подразумевается полк, отдельный батальон или другой контингент, соответствующий им по рангу. В начале 1980-х годов в Советском Союзе создавался новый вид боевой техники, и в составе войск ПВО было решено сформировать отдельную часть, которая будет оснащена этим вооружением. Создавать ее стали заранее, чтобы офицеры изучали и осваивали новинку уже в ходе испытаний. Командиром назначили подполковника Поварешкина, для начала ему дали две машины, восемь офицеров и двоих солдат-шоферов. В дальнейшем предполагалось развернуть это ядрышко до нормального состава. Части из 13 человек присвоили соответствующие номер, выдали печать. Хотя часть еще не имела ни своей территории, ни помещения, была прикомандирована к нашей испытательной базе, и Поварешкин носил печать в кармане.

Однако тот самый образец техники, для которого их сформировали, как раз из-за своей новизны надолго застрял на этапе испытаний, доводок, доработок. Соответственно, и воинская часть зависла в составе 9 офицеров, 2 солдат и 2 автомашин. Но как только она получила номер, вышестоящие штабы принялись слать ей все бумаги, которые рассылались в настоящие воинские части. Со всех уровней, от министра обороны до начальника гарнизона, на нее хлынул поток приказов, директив, инструкций, наставлений, указаний. А в результате 9 офицерам пришлось с головой зарыться в этой макулатуре. Едва успевали получать спускаемые документы, отвечать на них требуемыми рапортами, донесениями, докладами, да еще и вести отчетность – в том же объеме, как полагалось полноценной воинской части. В общем, не позавидуешь.

Такая нелегкая служба продолжалась у них лет пять или шесть. А потом грянули «перестроечные» сокращения армии, и для вышестоящего руководства эта часть оказалась очень кстати. Ее расформировали без всяких трудностей, одним росчерком пера – и в вооруженных силах на целую войсковую часть стало меньше!

Парашютисты

В госпиталях самыми жизнерадостными и дружными пациентами были парашютисты. Для них госпиталь был – как дом родной. Помните, как в фильме «Джентльмены удачи»: «Украл – выпил – в тюрьму, украл – выпил – в тюрьму… Романтика!» Точно так же для парашютистов считался вполне нормальным цикл: «Попрыгал – поломался – в госпиталь, вышел – попрыгал – в госпиталь…» Конечно, поломаться любому неприятно. Но для них подобные происшествия были нередкими. В центральных госпиталях они прекрасно знали все ходы и выходы, всех врачей и медсестер, к кому из них и как подъехать.

Да и в палатах они бывали центром «общества». Стоило попасть в палату одному парашютисту, как к нему начиналось паломничество друзей. Парашютисты-профессионалы, к какому бы ведомству они ни принадлежали – ВВС, ВДВ, ПВО, морфлот, пограничники, хорошо знали друг друга по всяким соревнованиям, и спайка у них была железная. Каждый ведь знал, что завтра может и сам на той же койке очутиться. В гости приходили с угощениями, из сумок появлялись запретные в госпитале напитки. Ну а соседей звали – присоединяйтесь.

У парашютистов была выработана даже собственная методика, как выходить из послеоперационного состояния. Когда очередному поломанному предстояла операция, друзья приносили бутылку водки и передавали соседям по палате. В первый-то день прооперированному ничего не нужно, он спит еще в дурняке от наркоза. А вот на второй день ему хуже всего: и боль просыпается, и наркотическое «похмелье». Вот в этот момент полагалось поднести ему граммов 100–150. Больше не надо, он и с этого количества «поплывет», так что остальное допивали товарищи по палате. Но действие получалось чрезвычайно эффективным. Угнетенное состояние быстро проходит, лицо прямо на глазах из зеленоватого приобретает розовый цвет, дыхание становится ровным, и человек засыпает – уже нормальным, здоровым сном.

Когда я валялся в ЦНИАГе, туда поочередно поступали несколько парашютистов. Их коллеги с каждым проделывали подобную процедуру, а попутно внедрили это способ и для других больных, ждавших операции. Врачи даже поражались и обсуждали между собой – почему в нашей палате пациенты стали так быстро идти на поправку?

Военная хитрость

Лежали со мной в госпитале два пожилых офицера – Тимофеич и Федорыч. Федорыч – разбитной и шустрый, а Тимофеич очень уж любил о политике порассуждать. Всю палату замучил! Ему принадлежал и единственный телевизор, принесенный родными. Однако он включал только политические передачи, принимался долго и нудно пережевывать услышанную информацию.

И вот Тимофеичу операцию сделали (он в госпиталь попал после автомобильной аварии). Целых два дня мы от политики отдыхали. Такая благодать! Но едва начал в себя приходить – снова завел то же самое. Тогда Федорыч не выдержал. Вечером, когда врачей уже нет, побежал к дежурной медсестре. Изобразил соответствующую физиономию и зовет ее:

– Ой, сестра! Там Тимофеичу совсем худо! С кровати упал и бредит! Я его обратно поднял – он лежит сейчас, мечется и чепуху какую-то бормочет!

Сестра, понятное дело, перепугалась. Ей-то зачем лишние проблемы? Хватает шприц с промедолом и несется в палату. А Тимофеич лежит, и можно понять, что действительно бредит – широко жестикулирует руками и рассуждает о политике. Сестричка с ходу ласковым голосочком начинает его убаюкивать:

– Успокойтесь, успокойтесь, пожалуйста, сейчас вам укольчик сделаем, вот и хорошо будет, вот и ладненько…

Тимофеич дисциплинированно заднюю часть подставляет – он-то ведь думает, что так и надо, врач прописал. Сестра вкатывает ему наркотическую дрянь, которая в критических случаях положена для послеоперационных. В итоге Тимофеич через несколько минут блаженно вырубается, политическая тематика заканчивается, и мы включаем по ящику фильм или концерт… Такую штуку Федорыч ухитрился с ним проделать трижды! Пока не прошли за трое суток все смены дежурных сестер.

Товарищи по оружию

Когда мне пришлось лежать в ЦНИАГе, туда поступил негр. Естественно, он притягивал всеобщее внимание, однако удовлетворить любопытство удалось далеко не сразу. Потому что по-русски он почти не понимал. И английского тоже не знал. Но потом в госпиталь поступил упоминавшийся Федорыч, немножко знавший французский. На чудовищной смеси французского и русского с добавлением английских слов им кое-как удалось наладить диалог.

Выяснилось, что негра зовут Франсуа. Что он заместитель главнокомандующего ВВС Республики Конго. По званию – капитан. Но у них там вообще самое высокое звание – подполковник. А ВВС у них состоят из двух эскадрилий, одна истребительная, другая транспортная. Заместитель главкома Франсуа одновременно командовал истребительной эскадрильей. Очень, кстати, жалел, что он летает не на транспортниках. Потому что истребители у них были советские, МиГ-21, пилоты учились в СССР и специализированное медицинское обслуживание тоже получали в СССР. А транспортники у них были французские. Их экипажи и учились, и лечились во Франции. Сами понимаете, условия были совершенно разные. Франсуа попал к нам из-за того, что проходил обследование после вынужденного катапультирования, пребывание в госпитале его правительство оплачивало в долларах. Но он, как и наши офицеры, пребывал в шестиместной палате и в столовой получал то же самое, что другие.

Ну о чем еще могли поговорить с ним советские «товарищи по оружию»? «А получаешь нормально?» – «Получаю нормально». – «А с жильем у вас как? Квартира есть?» – «Да, квартира есть. Два комната. Один этаж и два этаж». – «А жена есть?» – «Да, есть. Два раза жена есть. Хотел третий раз жена иметь, но этот авария помешал». Но особенно охотно он говорил о еде. Рассказывал о своих экзотических блюдах. «Питон – вкусно. Крокодил молодой. – он показывал длину вытянутой руки. – Вкусно. Крокодил большой – тьфу, невкусно». Оживлялся при таких разговорах, аж душой веселел. А потом как-то сникал, отправляясь в столовую, где приходилось ковырять вилкой синюю манную кашу.

Бдительность

Особисты, то есть офицеры особого отдела, были ребята умные, толковые. Других в их ведомстве не держали. Свои обязанности они выполняли тихо, спокойно, и жизнь нам никогда не портили. Другое дело – режимщики. Офицеры наших же штабов, следившие за соблюдением режима секретности. На этих должностях требовались самые твердокаменные, самые придирчивые педанты, и чем тупее, тем лучше. Чтобы личный состав не расслаблялся и чувствовал неусыпный контроль. Режимщики цеплялись по любым формальным мелочам, и по каждому пустяковому прегрешению против инструкций обязательно стучали командованию, чтобы подтвердить свою бдительность. А отдуваться после их докладов приходилось нелегко – по всем инстанциям просклоняют!

Когда в служебном здании или вблизи испытательной площадки мелькал режимщик, друг от друга разлеталось предупреждение об опасности. Периодически они наезжали с комиссиями, обходили подразделения. Тут уж наши начальники оповещали – быстро готовьтесь! Это значило – будут проверять «безопасность связи». А именно, наклеена ли на каждом телефонном аппарате бумажка «Помни! Враг подслушивает»? Или на каком-нибудь оторвалась, а новую налепить забыли? И еще будут шмонать по столам, искать «неучтенные» бумаги. Их у каждого было полно: один что-нибудь вычислял, выкладки делал, другой телефоны записал, у третьего список продуктов, которые жена поручила купить. Но инструкции требовали делать записи только в рабочих тетрадях. За «неучтенные» в приказ попадешь – вони не расхлебаешь. Выгребали вороха бумаг, спешили прятать: в раздевалке под спортивной формой, в лабораториях, в корпусе какого-нибудь прибора.

А потом режимщики придумали массовые мероприятия, где они в полной мере показывали свою значимость. Прочесывать территорию части, не спрятана ли где-нибудь вражеская разведывательная аппаратура? Но территория у нас была огромная – лес, здания, испытательные установки, стоянки техники. На поиски выгонялся весь личный состав. Любые дела прерывались или отменялись. Ну что ж, приказано – идем искать. При первом прочесывании наши офицеры с серьезными физиономиями подошли к режимщику и показали ему на старый скворечник. Озабоченно доложили – ведь никто не помнит, как и кто его вешал. А отверстие глядит прямо на окна служебных кабинетов! Потом от души насладились зрелищем, как он самолично карабкался на дерево и отдирал трухлявую, совершенно сгнившую конструкцию.

Но прочесывания стали повторяться, и мы изобрели постоянную методику. С одной стороны наша часть соседствовала с жилыми домами. Их обитатели порой ленились нести мусор на помойку и забрасывали к нам за забор, возле него валялось много всякой дряни. Когда объявляли поиски, мы шли прямо туда. Осматривали этот хлам, пока не попадалось что-нибудь подходящее: платы от разбитого радиоприемника, поломанная «рогатая» телеантенна или что-то в этом роде. Мы несли помойную находку начальнику и докладывали: обнаружен подозрительный предмет. Наш начальник игру принимал. Делал вид, что выслушал доклад всерьез, экстренно вызывал режимщика и бережно вручал ему очередной продукт археологии. Да и почему бы начальнику не подыграть? Он показывал бдительность своих подчиненных и сам получал неплохое развлечение.

«Шпион» Сашка

На испытания одного самолета к нашей части прикомандировали группу офицеров из ПВО. Мы с ними подружились, на аэродроме заходили к ним «козла забить». Одного из этих парней, старшего лейтенанта Сашу Юшкевича, любившего и умевшего остроумно пошутить, прозвали «весельчак Ю» – по мультфильму «Тайна третьей планеты».

Саша был холостяком, снял в Москве однокомнатную квартирку, а в свободное время гулял по своим холостяцким надобностям. Словом, в свободном поиске. И однажды в этом самом поиске он познакомился с девушкой-тезкой по имени Саша, которая оказалась американской туристкой русского происхождения, причем из очень богатой семьи. А в результате у двух Саш закрутилась бурная и пламенная любовь. Они несколько раз встречались, Юшкевич рассказал, что он офицер. Но девушка-то оказалась непростой. На очередном свидании, когда они гуляли по ВДНХ, их «пасли» какие-то другие американцы. Фотографировали их тайком. Скорее всего, для последующей вербовки. Но эти американцы уже были на примете у советских «органов», и их тоже «пасли». Определили, за кем они следят, и заинтересовались сладкой парочкой.

Однако Юшкевич с подругой, судя по всему, обнаружили за собой «хвост». Или те американцы обнаружили и девушке Саше подсказали. Она после этого улетела домой, а старлей пошел к своему начальству. Чистосердечно покаялся в связях с иностранкой и пообещал, что больше не будет. Шею ему намылили, но простили, даже от секретных работ не отстранили. Но теперь уже присматривали за ним, держали под контролем.

А через некоторое время американка Саша позвонила ему, что снова приезжает. «Органы» разговор, конечно, прослушали, поджидали гостью в аэропорту. Но тут-то и выяснилось, что влюбленные провели их за нос! Оказывается, они заранее сговорились, что она сообщит о приезде, но прибудет на сутки раньше того числа, которое назовет. Они получили целые сутки в свое распоряжение. Однако через сутки поджидавшие девицу оперативники не нашли ее среди пассажиров, быстро разобрались, что американка Саша прилетела еще вчера, а их обставили, как детей! Вот тут уж компетентное ведомство крепко рассердилось. Юшкевича взяли в тот же день в его гнездышке – подруга уже ушла, а он отсыпался после бурных суток. Особист, присутствовавший при этом, рассказывал, что их визиту Сашка не удивился и был совершенно спокоен. Только подошел к столу, где стояла литровая бутылка импортной водки, привезенная девушкой, и одним махом заглотил из горла чуть ли не половину. Видать, решил, что такое удовольствие он теперь получит не скоро.

Но и кагэбэшники оказались в затруднительном положении. Не знали, что же им с делать с Юшкевичем. Сажать не за что, не сталинские времена. Обычная связь с иностранкой – не преступление. Да он эту связь и не скрывал, сам доложил. Другой вины за ним не значилось. Отпустить на все четыре стороны – но он знал слишком много, имел доступ к секретам государственной важности. Выход нашел главнокомандующий ПВО. Ему доложили, и он решил проблему одним махом. Сашку мгновенно перевели куда-то в Забайкалье, в «нережимную» часть. А в те годы даже стройбаты часть документации секретили, поэтому «нережимной» могла быть только совсем тухлая дыра, наподобие лесоскладов или складов солдатского белья. Юшкевича было приказано отправить туда в 24 часа. Сразу же, с сопровождающими, не позволяя чихнуть без присмотра, завезли домой быстренько собрать вещи, доставили на вокзал, впихнули в вагон – и катись! Пускай безвылазно сидит в таежной глухомани, пока секретам, известным ему, не выйдут все сроки давности.

Как ни удивительно, но эта история закончилась прямо-таки классическим голливудским хэппи-эндом. Она случилась в мае 1985 г. А еще через год началась «перестройка». В 1992 г. сослуживцы случайно увидели Юшкевича в Москве. Он уже успел демобилизоваться, был женат на богатой американке Саше и занимался оформлением документов на постоянное жительство в США. В 1997 г. его встретили в Москве еще раз. Но теперь он был такой персоной, что на приветствия прежних товарищей отвечал лишь небрежным кивком. Стал президентом российского филиала американской фирмы по производству медицинского оборудования. А принадлежала фирма его тестю.

Пьянству – бой!

В 1985 г. по стране шарахнула горбачевская антиалкогольная кампания. Вырубались виноградники, рушились винные и пивные заводы, закрывались кафе и винные отделы магазинов. А в воинские части свалился приказ Министра обороны «сто пятьдесят», разъяснявший, что не только злоупотребление, но и просто употребление спиртных напитков должно считаться грубейшим нарушением воинской дисциплины. С военторговских прилавков спиртное исчезло начисто. Где-то на складах оно имелось. Но продавалось лишь в экстренных случаях – для похорон, свадеб и т. д. Для этого требовалось написать рапорт, завизировать у своего начальства, подписать у начальника тыла, после чего можно было приобрести – из расчета 100 граммов на каждого участника торжества.

А военную форму приравняли вдруг к «спецодежде». В то время в магазинах, ресторанах, забегаловках, висели плакатики: «Лица в спецодежде и нетрезвом виде не обслуживаются». Теперь и военную форму стали рассматривать наподобие комбинезона маляра или спецовки слесаря, отлучившегося от станка за бутылкой. Хотя продавщицы-то, конечно, обслуживали. Точно так, как во все времена обслуживали и в спецодежде, и в нетрезвом виде, и несовершеннолетних. Но во всех местах, где появлялось спиртное, сразу выстраивались длиннющие очереди, и стоять в них в форме было совсем не уютно. А уж зайти в мундире в ресторан или кафе стало слишком опасно.

Но что делать, если вам с друзьями просто захотелось после работы пивка попить? Отметить какой-нибудь маленький праздник? Например, праздник, если в магазине возле станции пиво выбросили, и вы успели его купить? Летом можно в лесок отлучиться, где никто вас не увидит. А зимой? Но умельцы нашли выход. Берешь длинную пластиковую трубочку для изоляции проводов. Носишь с собой кусок около метра – места он почти не занимает. А если возникла необходимость, пропускаешь трубочку через рукав шинели, чтобы кончик был под воротником. Сели в электричку, пиво в портфелях. Открыли его незаметно, и руку тоже в портфеле держишь. Кончик трубки опускаешь в бутылку, сидишь, беседуешь. А лицом в воротник уткнешься, пососал, сколько надо, и дальше разговариваешь. Со стороны совершенно незаметно.