За полчаса до любви

Забыть, забыться, выкурить тоску,

На кухне в чайник наливаю воду…

…Но только утром я уснуть смогу,

Приняв опустошенность за свободу.

Вера Бутко

Как же осточертела Виталику Кулику нудная семейная жизнь, как опостылела, наскучила.

Инка, охреневшая вконец жёнушка, корова комолая – без слёз не взглянешь: разжирела, волосы как у пугала огородного, халаты какие-то дома носит из прошлого века – никакой эстетики.

Парит что-то безвкусное, жарит день и ночь, намывает, натирает, будто заняться больше нечем.

Надоели постоянные скандалы, немыслимые претензии, непомерные какие-то, просто чудовищные требования: чего-то в принципе как бы можно: личное мнение, привычки, собственное пространство, теоретически, а фактически ничего нельзя. Шаг в сторону – побег, прыжок на месте – провокация.

На рыбалку пойдёшь – такой тайфун обрушит, такое землетрясение замутит – мало не покажется. С мужиками тихо посидишь – пилит и пилит, пилит и пилит. Дома вообще геноцид: носки не так положил, тапки не там оставил, ноги вытер неправильно, на зеркало чихнул, ложкой о тарелку громко звякнул.

Не зевни, не сморкнись. Короче, форменное истребление мужского организма как биологического вида.

А ревность? На пустом месте ведь. Подумаешь – Верку тихонечко прижал, по заду шлёпнул! Я же не виноват, что она подол задирает чуть не до трусов, титьки напоказ вываливает. Мужик я или одно название?

Сколько можно издеваться-то! Уйти от неё, что ли… в свободное плаванье к далёким берегам, где покой и романтика, свобода слова, и никакой инспекции?

К той же Верке. А что, одна живёт. Стройная, деловая, весёлая, ладная.

Вчера, аванс как раз дали.

Виталик так и поступил: купил три гвоздики, два пузыря сорокаградусной амброзии, батон колбасы и двинул к соседке в гости, предварительно захватив дома удочки и рыболовный рюкзак для конспирации.

Верка добавила к сухому пайку стаканы, хлеб, банку солёных огурцов и прозрачную до невозможности блузку сквозь которую нагло просвечивало сказочное наслаждение для истосковавшегося по интимной ласке мужского взгляда.

Что было потом, Виталик никак не мог вспомнить, но когда проснулся – обнаружил: губа распухла, глаз ничего не видит и ужасно донимает сушняк.

– Инка, – жалобно промычал он, – ты где, стервоза? Попить хоть принеси, помираю.

В ответ тишина и дверь в спальню закрыта.

На полу в беспорядке валялись смятые портки, рубаха, майка и один носок: явное свидетельство, что Инка спала отдельно. Она бы такой беспорядок не потерпела.

Мысли в размягчённых мозгах проворачивались со скрипом.

Виталик поднял штаны, вывернул карманы – аванса не было.

Совсем.

Такого оборота событий он не ожидал. Это провал, похлеще чем у радистки Кэт.

Виталик вспомнил про Верку, про то, что хотел уйти к ней, совсем уйти, потому что…

Почему – никак не мог обосновать. Зато ухватил спасительную мысль, что в санузле за стенкой заначил поллитровку водки пару дней назад.

Воспроизвести события предыдущего вечера не представлялось возможным, но и жить в неведении было нельзя – чревато неожиданными последствиями.

Виталик не знал – с кем на самом деле теперь живёт.

– Раз аванса нет, размышлял он, – возможно, отдал его Верке: бабы всегда забирают всё до копеечки. Неужели и Верка жадна до денег, как Инка? Какого чёрта тогда менять шило на мыло, спрашивается? И это… в глаз-то мне кто засветил? Вдруг Инка из ревности или потому, что на горячем поймала? Делать-то что? Нужно разведку боем провести, но сначала похмелиться, чтобы осечки не допустить. Хорошо бы Инки дома не было.

Тут у Виталика мысли зашевелились, – как это не было, это с какого перепуга её не будет, где ей ещё быть, как не дома? У неё же отпуск! Она что, изменять вздумала? Убью, заразу, не позволю честь мужнину позорить! Мужик за порог, а она…

Стоп, тормози, с этим делом разбираться надо. Я ведь к Верке вчера пошёл, так… сели за стол, налили, выпили. Ппотом ещё. А дальше, дальше-то что было, почему я здесь проснулся, а не там? Она что, не дала мне. зараза? Мужики трепались, что Верка безотказная, а она вона чё удумала, чума болотная!

Кулик ещё раз обследовал карманы – пусто. Инка пришибёт за аванец, без вариантов кастрирует.

Как можно тише Виталик отворил дверь в собственную квартиру, бесшумно скользя по паркету добрался до санузла, предвкушая исцеляющее действие алкоголя.

В квартире божественно пахло жареными котлетами, слышно было скворчание масла на сковороде, льющуюся из крана воду, стук посуды о раковину. Значит, Инка никуда не ушла: священнодействует, колдует. Она же знатная кулинарка, не то, что Верка с аппетитной задницей и огурцами вместо путёвой закуси.

– Ладно, не до Верки сейчас. Для начала нужно выздороветь. Сто пятьдесят, максимум двести – не больше, и всё, потом подкачу к Инке, запущу руку… туда и туда тоже, обойму, шобы завижжала от щастя, а там… ладно, дальше видно будет. Если оплеухой не наградит, значит, мой день. Тёпленькой, пока не врубилась чё к чему, возьму на абордаж, а там… ничего, короче, не докажет. Карта бита, прикуп мой. Верку – нафиг, денег займу у Сидорова. Сдам нержавейку и алюминий – отдам. Всё сходится.

Водки, увы, в лабазе не было.

– Странно. Как же так? Может на той неделе была? И что теперь – помирать?

В это мгновение обернулась супруга, – ах ты пёс шелудивый, где тебя носило до утра? Ничего, ты у меня во всём сознаешься! Говори, ненасытная утроба, сколько пропил, с кем шарохался? Опять небось Верку обхаживал, котяра ненасытный. Детей бы постеснялся. Проснутся сейчас, увидят папаньку родного в таком-то позорном обличии. Устала я от тебя. Тьфу, гадёныш, не дыши в мою сторону, сковородой огребёшь! Стараешься для них, стараешься: борщи, пироги, котлеты. Порты-то уделал, срамник… уйду, как пить дать уйду. Навсегда!

Инка потушила конфорку, скинула передник и выскочила из кухоньки.

– Это она ещё про аванс не знает, – ужаснулся Кулик, – что бу-дет! Чё я, интересно, у Верки-то натворил, почему губа и глаз заплыли… может я её того – обрюхатил. Или того хуже…

Виталик посмотрел на штаны, на руки: следов крови не было.

Инка что-то громко двигала в комнате, потом вылетела. Разоделась как на парад, с большой сумкой в руке. Вылетела пулей, громко хлопнув входной дверью.

Кулик заскулил.

Мало того, что с похмелья дурно, так ещё эта зараза с цепи сорвалась.

Виталик схватился за сердце, хотя прежде никогда не замечал его, сполз по стенке.

– Ушла, холера! А я… я-то как без неё? Да не нужна мне эта кошка драная, Верка, никто мне не нужен! Инка, дура, вернись, я всё прощу! Хочешь, на вторую работу пойду: машину купим, морозилку… заживём как люди, заграницу съездим, на море. Честное слово, ничего у меня с этой стервозой не было. Выпили по стаканчику, закусили… и всё. Даже не целовались. Ей бо, любимая…

Кулик дотронулся до губы, ойкнул от боли, задумался, – разве что так, ради хохмы, невсерьёз. У меня и в мыслях не было её…

Тут он основательно засомневался – оглянувшись, украдкой снял трусы, внимательно осмотрел мужской арсенал: видимых следов сексуального преступления не было.

Виталик выглянул в окно, где весна начала предъявлять погодные претензии: Инки нигде не было видно.