Между прочим

Марат, помня о недавнем лихачестве (с трудом удержался на дороге) даже притормаживать не стал: стоит и стоит – дело хозяйское! Может, ждёт кого. Или себя продаёт.

Действительно так подумал или потом сочинил, пожалел или реально греховный вариант допустил – не суть важно. Дал задний ход.

Девчонка (разглядеть детально не было возможности, но на женщину хлипкая фигурка явно не тянула) даже головы не повернула: то ли застыла на ветру, то ли отчаялась вконец в человеческом сострадании.

Тонюсенькая курточка даже застёгнута не была, словно глупое дитя намеренно пыталась превратиться в ледяное изваяние. Из-под капюшона сосульками свисали заиндевевшие пряди волос. Беспомощное оцепенение сковывало каменное лицо. Плечи были подняты до предела, руки, втянутые в рукава, тесно прижаты к неспособному двигаться телу.

– Давно мёрзнешь?

Ответа не последовало, лишь невнятное шевеление губ и равнодушно безучастное движение потухших глаз свидетельствовали о том, что она не привидение.

– Садись. Другого ковра-самолёта в обозримом будущем вряд ли дождёшься. Приличные люди (произнеся эту фразу, Марат стыдливо поёжился) давно спят. Автостопом путешествуешь или бизнес раскручиваешь? Да ладно, пошутил. На путану явно не тянешь. У тех всё по-взрослому: губёшки там, колготки в сеточку. Воробышек, блин. Свалилась на мою глупую голову. Куда тебе, бедолага?

– В город, дяденька.

– Понятно, что не в степь к волкам. Адрес, какой?

– Не знаю. Можно на вокзал.

– Ментам на съедение? Забавно. Какая нужда занесла тебя в чисто поле, где твой дом, девонька?

Магнитола, словно по заказу, затянула, – ты куда меня кличешь, послухай, завяруха мятёт завяруха. На дворе не машин не людей…

– Долго думать будешь? Мне ведь вставать рано. За честь девичью переживаешь? Так я не маньяк: детей не насилую. Прыгай. У меня тепло. Что же мне делать с тобой?

– Спасибо! Можно я помолчу?

– До города минут сорок. Прикорни. Только… свет ненадолго включу. Разглядеть хоть, кого в гости позвал.

– В гости, – обречённо пропищала пигалица.

– Это так, фигура речи. Я в машине больше времени провожу, чем в иных помещениях. Работа такая. Куда скажешь – туда и отвезу. Добрый я сегодня. Поверни личико-то, Гюльчатай. Надо же,  глазищи какие, как в сказке про царя Салтана. Ядра – чистый изумруд, Вот что чудом-то зовут. Лет-то тебе сколько – отважная незнакомка?

Казалось, её распахнутые глаза позволяли запросто заглянуть в глубину целомудренно-бесхитростной души. Или настроение у Марата было такое: кто знает, кто знает.

– Уже можно, – вполне уверенно, даже заносчиво произнесла девчонка, – девятнадцать. Но это совсем не значит, что я такая.

– Я не по этой части. У меня дочке больше. И внуки… между прочим… целых два. Расскажешь, какого лешего тебя в ночь на пустырь понесло за полсотни километров от города?

– Автостопом ехала. Мамка у меня… телеграмма… инфаркт. Похоронили без меня. Даже не знаю где. У нас ведь и квартиры нет. Жила маманя, где придётся, по съёмным углам скиталась. Всё, что заработает, мне отсылала, на образование. Чтобы из нищеты выбралась. Не успела.

После долгой паузы, – он приставать начал. Молнию на куртке порвал. Я его железякой по башке бахнула, и в поле убежала. Дождалась, пока уедет. Светло ещё было.

– Да, уж! Не брешешь? Больно складно поёшь. Ладно, деваться некуда: у меня переночуешь, там видно будет. Я один пока живу, да и тырить у меня нечего. Покемарь, я пока подумаю.

– Не ломайте голову, дяденька, я взрослая, самостоятельная. Справлюсь.

– Ато. Жить-то хочется. Помолчи чуток. Или поплачь. Быстрее согреешься.

– Меня Алёна зовут, – положив холодную ладонь поверх моей руки, лежащей на ручке переключения передач, с теплом в голосе прошептала пассажирка, – спасибо!

Дурманящее марево морозной свежести со сладковатым арбузным оттенком окутывало оттаивающую фигурку юного существа, доверившегося Марату, который вздрогнул от прикосновения, словно от ожога.

Промысел всемогущего провидения непостижимым образом за доли секунды настроил мысли водителя на непристойно хмельную тему, тем более что мысли о грешном ещё не успели рассеяться в пространстве и времени.

Рядом сидела невольная соблазнительница, случайно направившая размышления зрелого мужчины в то опасное русло, где ни возраст, ни степень знакомства, ни этические нормы поведения не имели значения, где деликатность, воспитание и застенчивость становились не более чем помехой для основного инстинкта.

Пикантная фантазия мелькнула, и спряталась стыдливо. Выжидала, когда осядет муть с души, когда можно будет напомнить: это воображаемое приключение, сокровенная тайна, не требующая покаяния, огласки, которого нет нужды стесняться, как и приводить в исполнение.

Волнительная иллюзия – не более того.

Успокоенная или слегка придушенная совесть задышала часто-часто.

Алёна дремала.

Марат почувствовал нарастающее возбуждение, непреодолимую потребность немедленно, прямо сейчас целоваться, касаться руками и губами, прижимать, поглаживать, где попало, живую трепещущую плоть, чувствовать каждой клеточкой тела всё-всё, даже её сокровенные желания.

Алёна муркнула что-то во сне, повернулась к нему, опустила голову на плечо водителя, закинула ногу на ногу, руку забросила на его колени, передавая щекотливо волнительные вибрации в самый центр мужского сладострастия, заблокировав такой позой переключение передач и что-то ещё внутри головы, более опасное на дороге.

Пришлось тормозить, не переключая передачу, съезжать на обочину, что весьма опасно в ночи на стылой дороге.

– Ой, – отпрянула пассажирка, рука которой покоилась между ног водителя, – простите, Марат. Развезло, отключилась. Мы уже приехали?

Взбудораженный нечаянным вторжением в слишком личное интимное пространство мужчина никак не мог отдышаться, – скоро, очень скоро. Поспи ещё чуток.

– Больше не хочу. Расскажи… те про себя.

– Уж лучше вы, мадемуазель Алёна. Как так получилось, что у родителей нет квартиры?

– Проза жизни. Папочка, я его никогда не видела, взял квартиру в ипотеку на маму. Брак они не успели оформить. Понял, что не справляется. Тут ещё я без спроса случилась. Мама отказалась избавляться от плода. Папенька собрал барахло в рюкзачок, и был таков. Маму за долги по кредиту переселили в ветхий жилой фонд. Потом и комнату отжали.

– Защита материнства, опека почему не сработали? Родители, родственники, где были?

– Спросите что-нибудь полегче. Я в этих вопросах ни бум-бум. Сирота она, как и я теперь.

– Сколько же лет маменьке?

– Весной тридцать семь… должно было исполниться. Не судьба. Про меня вы теперь всё знаете.

– Согрелась?

– Чаю бы… с ватрушкой. И спать.

– Ватрушку не обещаю. Могу предложить пельмени и шпротный паштет.

– Обожаю пельмени!

– Вот и чудненько.