В лучах мерцающего счастья

Вечером они отметили свадебное торжество, для чего были приобретены многочисленные деликатесы, несколько сортов вин, водка.

Серёжка был счастлив не меньше мамки, ведь она такая весёлая и жизнерадостная. Значит всё хорошо, даже здорово. Теперь-то они заживут вчетвером на славу.

Ликующим ощущениям не суждено было сбыться.

После обильного ужина с праздничным настроением Семён Львович приказал маме немедленно всё прибрать, причём сделал это в грубой форме, обозвав её коровой и блудливой дрянью, за воспитание которой он немедленно примется.

Ангелина Петровна улыбнулась, предполагая, что муж дурачится, и чмокнула его в щёку.

Ответом на поцелуй стал хлёсткий, безжалостный удар раскрытой ладонью по щеке, которая моментально запылала малиновым цветом, начала наливаться опухолью.

Вдобавок к унижению и рукоприкладству посыпался град бранных слов и серия приказов. Серёжа попытался вступиться за мать, за что получил ощутимую затрещину, отлетел в угол кухни и шмякнулся о стенку головой.

– В свою комнату, щенок, живо, не то башку оторву как курёнку! Ещё раз тебя услышу – пеняй на себя. Мало не покажется. Усёк, ублюдок? У нас тут взрослые разговоры. И не ной, идиот! Смылся немедленно, лять раз повторять не буду!

– Не трожь мамку!

– Вижу, ты не понял. Вон отсюда, сопляк!!!

Ангелина Петровна, несмотря на отчаяние, страх и боль, попыталась загородить собой сына. Семён сбил её с ног одним ударом в грудь и добавил ногой в живот.

– Полежи пока, овца. Я с этим недомерком пообщаюсь. Голос подавать вздумал, урод. Забудь! Отец я тебе, понял. Захочу – убью, или инвалидом сделаю. Ладно, не ссы, салага. Солдат ребёнка не обидит… если вести себя правильно научишься. Пшол вон, щенок. И чтобы тихо сидел. Прижми жопу, пока я над ней как следует не поработал. Не до тебя сейчас. Жену поучить нужно, чтобы впредь не смела перечить. Я здесь хозяин, ясно!

Подымайся, курва. Живо, кому сказал!

Вот так! В глаза смотри. Чего видишь? Мужчину видишь, правильно. Хозяина. Ну-ка оближи мне тапочек. Повторять дважды больше не буду. В последний раз говорю. Встала на колени и облизала. Жена да убоится мужа своего.

Последовал сильный тычок в бок кулаком с озлобленным выражением лица.

Ангелина согнулась от боли пополам. Семён схватил её за волосы, нагнул и двинул локтем по спине, от чего она свалилась, как подкошенная.

В комнате в голос закричал Серёжа, умирая от страха, но ещё больше от неизвестности, оттого что не понимал, что именно происходит в кухне, от обиды и жалости к мамке.

Истязатель оставил обездвиженную страхом жертву и отправился к мальчишке, на ходу снимая ремень.

Разъярённый мужчина схватил ребёнка за шиворот огромной ручищей, поднял на уровень глаз, попытался испугать для начала грозным взглядом, но Серёжа ничего толком не видел за потоком слёз.

Семён осклабился, ему явно нравилось превосходство, бросил парня на диван, несколько раз с оттяжкой перетянул поперёк тела ремнём, развернул лицом вниз, скрутил руки ременной петлёй, засунул в рот кляп из сорванной с подушки наволочки, дал затрещину и ушёл на кухню.

Ангелина за это время пришла в себя, вскочила, попыталась добежать до входной двери, чтобы вырваться из этого ада.

Не успела.

– Стерва, ты так ничего и не поняла! Куда ты теперь убежишь, жёнушка, я тебя из-под земли достану, отовсюду вытащу. И накажу… примерно накажу. Поверь, я это умею делать. Просто тапочки облизать теперь меня не устроит. Какая в этом эстетика. Унижать нужно красиво. Раздевайся, тварь. Да не упрямься же ты. Неужели не поняла, я сильнее, буду делать больно. За каждое невыполнение приказа последует наказание. Жестокое. Ты ведь представления не имеешь, что такое настоящая боль.

Ангелина Петровна тихо заголосила, боясь испугать сына, попыталась посмотреть мучителю в глаза. Мужчина цинично улыбался, взгляд не отвернул.

– Убивать не стану. Ты сладкая баба, особенно когда стонешь. Правдоподобно получается. Впечатляет. Так ты ещё не разделась? Наказана.

Семён почти без замаха, опять ладонью, врезал несколько раз подряд по другой щеке.

Удар вышел хлёсткий, звучный. Голова женщины дёрнулась, щека покраснела, наливаясь спелой опухолью.

– Для симметрии. За непослушание. Это я тебя, Ангелинушка, супружница моя ненаглядная, только глажу. Пока любя. Какой дурак собственность в негодность приводить станет? Не зверь же я, и не дурак. Не упрямься, скидавай порты. Да и всё остальное тоже. Прежде я стеснялся всю твою пленительную красоту как следует рассмотреть, теперь время пришло. Хвастайся.

Мужчина схватил жену за грудки, дёрнул свадебную блузку. Пуговицы брызнули, выстрелив по сторонам, одежда с характерным звуком лопнула по швам, оголив тыквы грудей. Семён охлопал их, довольно грубо, как обычно поступают с лошадьми, сгрёб сочные холмики в горсть, присосался к сосцам и ухмыльнулся.

– Нравится… то-то же! Ну же, дрянь, отвечай, когда спрашивают. Молчишь. Предупреждал ведь, опять наказываю.

На сей раз, ударов по щекам было несколько. Голова Ангелины летала из стороны в сторону. Теперь у неё опухли не только щёки, но и глаза. Она не сопротивлялась, лишь робко пытаясь закрыться. Голова гудела, мысли и чувства улетучились. Остались только боль и невыносимый страх.

Выполняла Ангелина его приказы или нет, толком не помнила. Сознание окутал туман, с головой накрыло полное безразличие, кровавое изнутри глаз свечение, быстро вращающиеся концентрические окружности, уносящие куда-то далеко остатки воли.

– Скорее бы всё это закончилось, – подумала она, и отключилась.

Очнувшись, женщина безрадостно поняла, что жива.

– Зачем? Так хорошо было без сознания.

Тело болело целиком и полностью. Один глаз немного видел. Она была раздета, лежала на полу в спальне. Семён похрапывал на кровати.

Ангелине удалось подняться. Первое, о чём подумала, – как там сын, что с ним?

Пошатываясь, держась за стену, пошла в его комнату.

Мальчик описался, чуть не задохнулся в собственной рвоте. Он был бледен, до смерти напуган. Увидев маму, разрыдался, разбудив тем самым зверя, который незамедлительно появился в просвете двери.

– Доброе утро чада и домочадцы. Здравствуй сыночек. Как вам спалось, головка не болит? Ну, это с перепоя. Свадьба, она и есть свадьба.

Ангелинушка, радость моя, иди, умойся, приоденься, приготовь мужикам завтрак. Мы с Серёжкой ужасно проголодались.

Ба, про пса-то я забыл. Закрыл вчера в ванной. Обосрал небось всё. Сейчас выгоню, на улицу. Нехрен кабздоху с людями жить. Пусть теперь сам о себе позаботится.

Ты ещё здесь, зараза. Живо за дело принимайся. Ждёшь, когда опять накажу! За мной не ведь заржавеет.

Если бы Ангелина была одна, не стала бы выполнять никакие указания, пусть хоть убьёт, но сын. Пришлось уступать.

Умываясь, увидела в зеркало весь ужас, который с ней сотворил человек, которого ещё вчера боготворила.

Вид был растерзанный, ужасный. Так могут выглядеть люди только после стихийного бедствия, например, после бомбёжки. Есть ли из этого положения выход? Должен быть, обязательно, но в голову ничего конкретного не приходило.

Видно у Семёна уже был опыт подобных действий, поскольку издевался и пугал он вполне профессионально. И время подгадал самое для него удобное. У Ангелины был отпуск, взятый на медовый месяц после свадьбы, в школе у Сергея каникулы. Продукты, похоже, с дальним прицелом, были куплены заранее в большом количестве.

Почти месяц мужчина никого не выпускал из дома. Бил и насиловал Ангелину по несколько раз в день. Иногда при сыне. Ставил её в нелепую унизительную позицию и издевался часами, заставляя Сергея смотреть на представление.

Разговаривал с мальчиком матюгами, на повышенных тонах. Сопровождал свои реплики чувствительными подзатыльниками и поркой ремнём.

По лицу Ангелину больше не бил. Ушибы и раны смазывал припасённым ещё до ужасных событий заживляющим кремом. Заставлял красиво одеваться, вкусно готовить. Постоянно говорил жене нежности, но с такими интонациями, что по телу пробегал холодок.