Всё зачеркнуть. И всё начать сначала

Умом Полина понимала, что следует отстраниться, показать, что они уже не дети, ведь она серьёзная замужняя женщина, тем более мама, но что-то внутри сопротивлялось.

От удовольствия Полина прикрыла глаза. Ещё мгновение и она замурлычет, как довольная жизнью кошка.

Наверно именно участия, теплоты, прикосновений девушке так не хватало сегодня, сейчас.

– Пошли ко мне. Постираем и высушим твоё платье, с этим теперь просто: бытовая техника сама всё сделает, только кнопки нажимай. Полчаса, час и всё будет готово. Ещё успеешь лебедей покормить. Желания обязательно нужно исполнять, иначе они будут стучаться в мозг, и требовать сатисфакции. Шучу. Ну что, идём? Коленки твои бедненькие вылечим, помоешься. Горячую воду пока не отключили.

– Семён… спасибо, но нет. Я замужем, у меня сын. Это неудобно, неправильно, наконец. И вообще… сам понимаешь… стыдно идти  в гости к одинокому мужчине.

– Ты очень удивишься, Суровцева, но я ещё не мужчина. Честное пионерское.

– А разве мне это нужно знать? Нет, я никуда не иду.

– Ладно, сейчас такси поймаю. Только адрес на всякий случай запиши. Мой и свой. Я тебя потом разыщу. Но думаю, будет лучше и правильнее, если домой ты придёшь тихо, незаметно:  чистенькая. довольная жизнью. Зачем привлекать лишнее внимание? Ты не подумай, Полинка: все приличия будут соблюдены, тем более, что тобой расставлены все точки над i. Вспомним юность, –  “нам жизнь свою не повторить никак. Осталась молодость за гранью где-то. Бывало, –   попадали мы в просак… но песня наша до конца не спета. И есть ещё возможность изменить, всё то, что нам не удалось когда-то. И нужно продолжать мечтать и жить, и не корить судьбу, что виновата.”

– Хватит лирики Пантелеев…

– Ладно, уговорил, – неожиданно для себя скороговоркой выдала Полина, –  стираем скоренько, пьём чай и расстаёмся друзьями.

– Прощай… и ничего не обещай…  и ничего не говори…  а чтоб понять мою печаль, в пустое небо по-смо-три-и… Ты помнишь, плыли в вышине…  и вдруг погасли две звезды, но лишь теперь понятно мне, что это были я и ты…  Да… я и ты, Полина Сергеевна Суровцева. Я и ты… были…

– Не ёрничай, Семён. Посмотри, что с моим новеньким платьем. Муж меня убьёт. Он мне его на день рождение сына подарил. Не время сейчас для лирики: нужно спасать подарок.

Шли молча. Семён то и дело оглядывался на Полину, порывался взять её под руку, но не решался. Девушка была слишком напряжена, наэлектризована: того и гляди упрётся и не пойдёт.

– Заходи. У меня тут реальный бардак, творческий, так сказать, беспорядок. Не обращай внимания, для холостяка это норма. Снимай платье…

– Чего… как… какое платье! извини, пожалуй я пойду.

– Что ты ершишся. к каждому слову придираешься? Не ищи скрытых смыслов. Их нет. Вот халат. Великоват, конечно, зато новый. Хочешь – рубашку мою надень. Она длинная, вместо платья сгодится. Или вместе с платьем в стиральную машину полезешь? Чего стесняешься? Раслабься. У моей стиралки функция сушки, потом прогладим и пойдём в парк, к лебедям. Я пока чай организую. Тебе зелёный или чёрный?

– Без разницы. Половину чашки. я с холодной водой пью. И без сахара.

Пока платье крутилось в барабане стиральной машинки, Полина ополоснулась под душем.

Она немного успокоилась, перестала сопротивляться обстоятельствам.

У Семёна было уютно. Она хорошо помнила эту квартиру, много раз справляла здесь его дни рождения, учила уроки, играла.

Потом лечили её разбитые коленки.

Сёмка обрабатывал ссадины, а у Полинки от его прикосновений, хотя здорово жгло и саднило, кружилась голова, где-то внизу становилось жарко и щекотно.

Полинка тайком покрутилась в мужской рубашке перед зеркалом, пока Сёмка накрывал на стол.

Она себе нравилась.

Оглянувшись, удостоверившись, что Семён не видит, Полина  радостно подмигнула себе, скорчила несколько раз потешные рожицы.

Ей почему-то было хорошо и спокойно, хотя это не её дом и вообще ситуация больше чем странная.

В Сёмкиной рубашке было непривычно удобно. Мягкая ткань приятно холодила, от неё так здорово пахло чем-то до боли родным: наверно просто показалось… чем-то знакомым, терпким, что вызывало странные ощущения.

У Полины появилось игривое настроение.

– А помнишь, Сёма, – сказала она, зайдя на кухню, где был накрыт стол, – мы с тобой…

– Конечно, помню, Полиночка. Я всё помню. Я тебя всю жизнь буду помнить.

– С чего бы это?

– Да так… потому… потому, что ты самая-самая, только и всего. Ты в этой рубашке такая…

– Не говори, Сёмка, я даже сама себе понравилась. Теперь всегда буду Ромкины рубашки надевать. Так удобно.

– Ты такая красивая. Завидую твоему… Ромка, говоришь? Счастливчик твой Ромка. Наверно на руках тебя носит?

– Не так, чтобы очень. Ему некогда. Работает много. А ты, почему ты холостой?

– Не знаю, наверно всех Полин до меня разобрали.

– Семён, мы же договорились. Постираем и разбежимся. Ты меня настораживаешь, пугаешь. Зря я согласилась сюда прийти.

– Извини. Давай выпускной альбом посмотрим. Ты с кем-нибудь из одноклассников встречаешься?

– Тебе бы моего Вадика – крикуна-непоседу, света белого не вижу. Из дома-то не выхожу. Разве что возле подъезда, с коляской. Нет, ни с кем не виделась. Давно.

– Вот, смотри, это всё в выпускном классе снято. А я много кого вижу.

Семён раскрыл альбом, сел рядом, начал показывать. Полина не понимала, почему вдруг ей стало так интересно. Большая часть снимков есть и у неё. Ничего особенного.

Друзья сидели, тыкали то в одного, то в другого одноклассника пальцами и с интересом, весьма энергично и весело вспоминали, как…

Сёмка стоял за спиной, прижимался всё теснее. Полина не обращала на это внимания, пока…

Пока его рука не легла весомо и дерзко на одну из грудей.

Реакция на это прикосновение была более чем странной – ей невыносимо, причём немедленно захотелось близости.

Полине стало неудобно и стыдно. Она вскочила. Лицо девушки горело, словно от сильного солнечного ожога, сердце рвалось наружу, дыхание спёрло.

Окружающее пространство сжалось, превратилось в плотный сгусток, который начал вращаться и переворачиваться. Её тело зависло внутри подвижной плазмы, которая проникала в самые потайные уголки её неожиданно чувствительного тела.

Полина чувствовала такое…

Девушка хотела лишь одного – чтобы это чудо, это блаженно-пьянящее, дремотно-эйфорическое, невесомо-сладостное состояние никогда не кончалось.

Она ни о чём не думала, ничего не помнила, ничего не хотела, кроме того, что с ней происходило здесь и сейчас.