Сломанная тень

– А если пожарить задумаешь, – огненная девица шлепнула прачку еще разок, – вот так вот отбей. Поняла?

– Ведьма! Рыжая ведьма! – закричала Аксинья и пулей вылетела из тоннеровской квартиры.

Катя расхохоталась.

– Кто это смеется? – в распахнутую прачкой дверь зашел Угаров.

– Ой! Денис Кондратович! Доброго дня, барин! А вы с Данилой не встретились? К вам бричку повез и за расчетом!

– Встретились! Ох и разозлился на него Тучин! А Илья Андреевич где?

– Пошел в морг!

– Это мертвецы? – экономка купца Варенникова покосилась на три мраморных стола.

– Так точно! – радостно подтвердил квартальный надзиратель Пушков. Высокая грудь Аглаи Мокиевны, при каждом вздохе грозившая разорвать туго обтягивающее платье, так разволновала полицейского, что встал он не рядом с аппетитной блондиночкой, а сзади, чтобы подхватить при неизбежном обмороке. Очень уж захотелось этакую красоту в руках подержать!

– Давайте смотреть быстрее! – попросила Аглая.

– Дохтур должен подойти, – с трудом проговорил небритый сторож, стоявший радом со столами.

– Неужто не боитесь, Аглая Мокиевна? – поинтересовался надзиратель.

– Нет! Бабушка моя, когда плакать шла, завсегда с собой брала. Где еще сироте поесть от пуза, как не на поминках? Так при покойниках и выросла, – ободряюще улыбнулась экономка. Пушков ей приглянулся, оттого на опознание и вызвалась. И шубу лучшую надела, а в покойницкой нарочно расстегнула – про собственные достоинства Аглая Мокиевна знала, но вот распорядиться ими с толком пока не удавалось. Благодетель Варенников давно женат, с супругой неразлейвода. Его друзья-приятели, купцы василеостровские, с белокурой красавицей позабавиться были не прочь, но замуж бесприданницу не звали. А от молодцов-приказчиков экономка воротила нос сама, ровней не считала. Годы, которые принято называть лучшими, пролетали, если до тридцати мужа не найти, дальше можно и не мечтать! – А вы, Захар Григорьевич, почему за мою спину спрятались? Может, сами испугались?

– Да как вы могли подумать?

– Скоро ли, уважаемый, доктор прибудет? – поинтересовалась Аглая Мокиевна.

Макар (так звали сторожа) почесал за ухом, потом потер синяк. Никак не мог припомнить, откуда он взялся. Да и без синяка забот хватало! Супружница Аксинья (ух, и стерва!) отказала утром в опохмелке: «Тоннер новых слуг завел, пока не напугаю, пей на свои, ты жалованье вчера получил!» Однако Макар его не только получил, но и до копейки пропил. Потому и размышлял: кем этой фифочке утопленница приходится? Дочкой? Нет! Матерью? Тоже нет! Сестра? Точно! Сестра! Следующий вопрос был: когда за упокой души клянчить? Сейчас иль пусть опознает? Пожалуй, сейчас! Ежели шмякнется, потом не допросишься!

Макар прокашлялся:

– Могу сбегать за дохтуром! Поторопить! Если инвалиду за помин сестры пожертвуете…

Концовка речи смазалась – икнул на «инвалиде». Оттого что приврал. Все члены у Макара были целыми, только с самого утра не слушались. Руки дрожали, ноги подкашивались. Эх, залечь бы под стол да поспать! На самом столе побаивался – горе-штуденты как-то раз за труп приняли, попытались вскрыть.

– Да не сестра она мне! – удивилась фифочка.

«Вот черт! Неужели дочь?»

– Опять деньги вымогаешь?

Сторож увлекся рассуждениями и не заметил входящего Тоннера.

– Смотри у меня!

– Я ж не по своей воле, Илья Андреич! Нам, сторожам, положено поминать. Служба такая!

– День добрый, Захар Григорьевич!

Тоннер память тренировал нарочно. Любому больному кажется, что у доктора он один: «Илья Андреевич, голубчик, помните, вы в прошлом году лекарство выписывали! Очень мне помогло! Не могли бы опять назначить! Порошочки такие беленькие! Очень сладенькие!» После пары подобных обращений пришлось Тоннеру научиться держать в голове: когда, кто и чем болел; и каким препаратом он, Тоннер, его лечил. Благодаря тренировке Илья Андреевич и всех городских полицейских запомнил, за что они его очень уважали.

– Доброе утро! – ответил Пушков.

– Доброе утро, сударыня!

– Аглая Мокиевна! – поспешил представить свидетельницу надзиратель. – Экономка купца первой гильдии Варенникова. У них горничная четвертого дня пропала.

Макар приуныл. Похоже, ничего не обломится.

– Четвертого дня? Интересно! Ну-ка открывай, вымогатель!

Пушков руки заранее вытянул, чтобы Аглаю Мокиевну поймать. Но та не соврала – только чуть побледнела:

– Да! Похожа на Фроську! Волосы русые, и такая же лента в косе. А родимое пятно под лопаткой есть?

– Есть! В форме груши! – подтвердил Тоннер.

– Точно она! Мы с ней в бане часто мылись! – Аглая Мокиевна всхлипнула и достала платочек.

Надежда ненароком обнять красавицу испарилась, и Захар Григорьевич вышел из-за спины экономки, чтобы самому посмотреть на утопленницу. Тело несчастной Фроси раздулось, грязно-зеленая кожа покрылась серыми пятнами и гнойными волдырями, ладони набухли и побелели. Сторож взмахнул простыней, чтобы прикрыть тело, и Пушков почувствовал такое зловоние, что невольно отшатнулся. Нога у него подвернулась, и надзиратель неминуемо упал бы, если бы Аглая Мокиевна не поддержала его.

– Спасибо вам, – смущенно обернулся он к экономке. – Уж простите, не ожидал такую страсть увидеть.

В ответ женщина многообещающе улыбнулась.

– Четвертого дня, говорите, пропала? – отвлек Аглаю от матримониальных планов Тоннер.

– Да! – вздохнула она. – Все из-за гада французика!

– Что за французик?

– У Порфирия Кузьмича, моего хозяина, старшие дочки давно замужем, а младшенькую, Ксению, он задумал за дворянина выдать. Решил Ксюшу по-французски учить, нанял гувернера из Парижу. Вы б его видели! Волосы зализаны, панталоны срамоту обтягивают так, что смотреть тошно. Я ему комнату показываю, а он меня за задницу хвать! Как развернулась, как въехала локтем! А ему хоть бы хны, даже прощения не попросил. Только глаза голубые вытаращил от удивления. Ко мне больше не лез, принялся за Фроську. А она-то, дурочка молоденькая, хвост распушила! По ночам к нему бегала. Я пыталась ее вразумить! Жалко было глупышку, такая же сирота, как и я. В благодарность только гадостей наслушалась: «Сами помирайте старой девой, а меня Пьер замуж зовет, во Францию с ним уедем».

– Обманул? – коротко спросил доктор. История показалась ему банальной, важно было выяснить дату смерти.

Аглая Мокиевна внезапно замолчала. Илья Андреевич посмотрел на нее и по сжатым губам понял: не так банальна история, поворотец какой-то имеется.

– Аглая Мокиевна! Вы рану-то на голове Фроськи заметили? Может, стукнул ее французик, а потом в воду бросил?

Тоннер был почти уверен, что девица утопилась, но неожиданно услышал:

– Не могу я рассказать! Порфирию Кузьмичу поклялась!

– Клятвы, данные частному лицу, на полицию не распространяются, – возразил Тоннер. – Правильно, Захар Григорьевич?

– Так точно!